Дарник не обманул их ожидания, ехал впереди войска на украшенном узорчатой парчой белом коне, длинные русые волосы красивыми волнами обрамляли его надменное неулыбчивое лицо, на руках были начищенные до блеска наручи, гладкий стальной нагрудник отражал снопы солнечных лучей. Его арсы, такие живописно-неряшливые при выходе из Липова, теперь тоже надели дорогую одежду и облачились в нарядные доспехи. За арсами ехали и шли фалерники. Дальше войско двигалось, разбившись на сотни, со своими колесницами, повозками, пленными и ранеными. Величина колонны создавала обманчивое впечатление полного отсутствия каких-либо потерь. Даже те матери и жены, кому уже сказали о погибших сыновьях и мужьях, не решались голосить, дабы не нарушить общего торжества, и невольно считали своих близких невезучими, нежизнеспособными существами, которые сами виноваты в том, что не сумели уцелеть. Стоявшие по краям дороги липовчанки сыпали под копыта воеводского коня зерно и желуди как символы богатства и силы. Арсам и фалерникам прямо на ходу подавали кубки с медовухой, пироги с мясом и рыбой, сладкие медовые пряники. Мальчишки пристраивались к лошадям и бежали рядом, стараясь дотронуться руками до боевого оружия.
У спуска в речную пойму воеводу поджидали Карнаш и Кривонос, чуть позади находился Фемел. Дарник облегченно вздохнул – Ульны с ними не было.
– Рады видеть тебя в добром здравии и с большой славой! – произнес староста.
– Ваша доля тоже есть в этой славе, – отвечал Рыбья Кровь. – Ну, посмотрим, что тут у вас.
Все трое присоединились к нему и поехали рядом, деликатно отставая на пол лошадиного корпуса. Еще не виден был Липов, а сама дорога с помощью засыпанных землей срубов кое-где была поднята на полторы-две сажени.
– Через год сделаем так, чтобы и в половодье проехать можно было, – пообещал Фемел.
Маленький четырехсрубный Островец с помощью новых срубов расширился до средних размеров селища. Несколько торфяных ям, соединенных между собой канавой-рвом, превратились в рукав-протоку Липы, огибающий Островец с востока.
– Я думаю, что цепь на реке следует оставить, – сказал ромей. – А купеческие ладьи пускать здесь, чтобы ни одна просто так не проскочила.
На реке стоял новенький наплавной мост, по которому войско без помех перебралось на высокое правобережье. Здесь городище было вообще не узнать. На пристани три купеческие ладьи, на торжище два десятка груженых подвод, торговые столы и навесы. Вместо привычных овощных огородов вырос целый посад, выделялся и гостиный двор на тридцать повозок. Полоса оставленного у крепостных стен пустыря ощетинилась вкопанными заостренными бревнами, большими валунами и узкими ямами. Чахлые кустики и прутики деревьев, посаженные весной, распустились буйной листвой. Женщины и дети, иначе одетые, и вели себя иначе, повсюду масса чужаков и новых бытовых вещей. Словом, городище исчезло, а возник хоть и небольшой, но самый настоящий город.
Взгляд воеводы приковала к себе недостроенная кирпичная башня, вынесенная к тому же за пределы крепости. Дарник вопросительно посмотрел на Фемела, перед походом они договаривались, что из кирпича на войсковом дворище будет построен основательный рабочий дом, где в зимние вечера бойники смогут упражняться в боевых искусствах.
– Мы забыли, что нам нужно семьдесят тысяч плинт, а всего прикупить удалось только двадцать тысяч. Вот на одну башню и хватило, – без смущения отвечал ромей. – И не смотри, что за стеной, от нее толку будет больше, чем от всего войскового дворища, вместе взятого.
Из ворот городища навстречу мужу вышла Ульна со своей глинской служанкой-наперсницей. Дарник как ни в чем не бывало приветствовал их и отправил проследить за приготовлениями к пиршеству. Мнения свидетелей их встречи разделились поровну: знает или не знает воевода об измене жены? Уж слишком бесстрастно было его лицо, но такое оно у него всегда, рассуждали липовцы.
Поручив возничим Лисича раскладывать на пустыре для всеобщего обозрения захваченную добычу, Дарник пошел взглянуть на строительное рукоделие Фемела. Карабкаться на башню пришлось по шаткой строительной лестнице, так как на двух ее нижних ярусах не было ни дверей, ни бойниц.
– Входить в нее можно будет только по висячему мостику с крепостной деревянной башни, – с восторгом объяснил ромей. – Зато посмотри, какой с нее обстрел.
В самом деле, с шестисаженной высоты под прикрытием камнеметов оказались не только ближние ворота городища и войскового дворища, но даже внешняя ограда посада.
– А левый берег Липы? – спросил воевода. – Если бы ты построил эту башню внутри дворища, с нее можно было закрывать еще и Островец.
Фемел подавленно молчал, такое ему просто не приходило в голову.
– Построим еще одну на дворище, – наконец нашелся купеческий наставник. – Все равно все надо здесь строить в камне.
Они были только вдвоем на верху башни.
– Почему ты не помешал? – спросил Дарник так, что Фемел сразу понял его.
– Да как помешаешь этому? Они решили, что будет как с Зорькой, тихо и мирно отпустишь ее.
– Ты тоже так думал?
– Нет, второй раз тебе поступить так же невозможно.
– Это почему? – удивился Рыбья Кровь.
– Потому что если ты не будешь поступать каждый раз по-новому, то потеряешь право управлять другими людьми. На то ты и воевода, чтобы во всем идти впереди всех.
– Даже если я буду нарушать древние обычаи?
– Кому их нарушать, как не воеводе.
Сказанное поразило Дарника. Он и сам часто так думал, но впервые это прозвучало для него из чужих уст как непреложный закон человеческой жизни.
Между тем липовцы, гарнизонные бойники и пришлые люди вновь и вновь любовались выставленными на пустыре богатствами. Кривонос, осмелевший оттого, что Дарник не корит его за Ульну, даже счел нужным упрекнуть воеводу:
– Теперь все с нас будут требовать втрое дороже.
– Требовать еще не значит получать, – отвечал ему Рыбья Кровь. – Зато следующей весной жди не триста, а тысячу ополченцев.
По-иному смотрели на разложенные монеты и золотые украшения походные бойники. Почти зримо ощущалось, как росла их алчность. Тут и там слышалось:
– Как все будет делиться?
– Мне сарнакский шатер ни к чему, пускай только дирхемами платят.
– Воевода с сотскими самое лучшее себе заберут.
Когда возничие Лисича попытались сложить и унести военную добычу на войсковое дворище, среди ополчения возникло настоящее волнение, каждый хотел тотчас получить причитающуюся ему награду.
Дарник собрал фалерный совет, куда теперь входило почти сорок человек, и попытался объяснить, что по крайней мере половина захваченного добра должна остаться в войсковой казне, да и вознаграждение воинам лучше платить не сразу, а по частям, чтобы не возникло большого пьяного загула. Пока он так разумно рассуждал, ополченцы смели стражу, охранявшую добычу, и стали расхватывать подряд все самое ценное.
Вожаки, фалерники и арсы кинулись с войскового дворища на пустырь. Уже были подняты плети и мечи для разгона обезумевшей толпы, как вдруг Рыбья Кровь срывающим голосовые связки криком приказал фалерникам и арсам остановиться. Так и стояли и сидели они в седлах, наблюдая, как растаскивается и просто затаптывается весь их казгарский прибыток.
– Хорошо еще, что мешки с зерном и болотной рудой не выставили, а то бы и их затоптали, – невесело заметил Меченый.
Дарник яростно глянул на него, но ничего не сказал.
Посреди войскового дворища составлены были столы для великого пиршества.
– Завтра заставим их все вернуть, – сказал Быстрян. – Сегодня давай об этом больше не думать. Пошли лучше за стол.
– Хорошо, идите, – согласился воевода.
Но едва сотские и фалерники скрылись из виду, он прямо в том, в чем был, вместе со своими телохранителями направился прочь из Липова. Выехав за ограду посада, они свернули на северную дорогу и уже глубокой ночью прибыли на Арсову заставу. Шуша была единственным человеком, которого ему хотелось сейчас видеть. На заставе за лето выстроили несколько домов, и четырнадцать арсов свободно разместились в них. Отдельный дом имелся и у Шуши с ребенком. Она встретила Маланкиного сына без особого удивления.
– А я так и думала, что ты захочешь от этих здравиц в твою честь куда-нибудь спрятаться.
Дарник ничего ей не объяснял, несколько дней полного покоя – вот все, что ему хотелось. Но покоя не получилось, уже на следующий день на заставу прискакал Фемел с одним из своих липовских учеников. Не протрезвевшие до самого утра ополченцы, обнаружив исчезновение воеводы, едва не повесили "чернеца", как они между собой называли ромея.
– Ты должен срочно вернуться, без тебя там вот-вот начнется всеобщая резня, – сообщил смертельно напуганный Фемел.
– Не хочу, – спокойно ответил Дарник.
– Как это "не хочу"?
– Мне не двадцать один год, а всего шестнадцать лет. Если они хотят резни, пусть будет резня, – устало сказал Рыбья Кровь. – Я им не старший брат, чтобы сопли вытирать. Пускай выбирают себе другого воеводу.
Эту минуту как раз выбрала Шуша, чтобы войти к ним в горницу с приготовленной едой.
– Что ты сделал с моими дикими арсами? – вслух удивилась она. – Они смотрят на тебя как на бога.
Ей никто не ответил, и она поспешила выйти.
– Поздно ты о своих летах вспомнил, – упрекнул Фемел. – Не получится. Не получится устраниться. Никакого другого воеводу они слушаться не будут.