Отступать уже действительно было полным бесчестием. Дарник отдал свой нож Селезню, скинул безрукавку и взял в руки протянутый ему меч. Обычный двулезвийный меч и без того тяжелый, в ножнах весил в два раза больше. Долго сражаться им для Дарника было просто не по силам.
Противники заняли места друг против друга. Прозвучал удар молотка по медной тарелке, и в то же мгновение, пока рыжий заносил свой меч, Дарник прыгнул вперед и нанес сильный колющий удар в горло противника. Все было кончено. Рыжий, как надломленное дерево, криво и неловко опустился на землю, два-три судорожных движения, потом из перебитого горла хлынула кровь, и он затих. Ошеломленные зрители безмолствовали.
По знаку Быстряна ватажники окружили своего вожака. Но меры предосторожности были излишни – никто не собирался нападать на Дарника. Лишь когда ватага двинулась к берегу, распорядитель им сделал знак остановиться.
За самим поединком все как-то забыли о его награде – красавице вдове. Рыжего унесли, и распорядитель трижды повторил вызов на новый поединок, но желающих мериться силами с Дарником после случившегося не нашлось. Ватажники весело перемигивались, радуясь предстоящему подвигу своего предводителя. Дарник посмотрел на вдову, лица не рассмотрел, зато увидел ее пухлые кисти рук – и сразу пожалел о своем выигрыше. То, что для другого было бы удовольствием, ему представилось ужасным навязыванием чужой воли. Но в голову совершенно не приходило, как можно выкрутиться.
Отделив Дарника от верной ватаги, седовласый дед повел его вслед за небольшой женской процессией к городским воротам. На этот раз никто не препятствовал его входу в город. Тесно стоявшие двухъярусные дома с резными окнами и карнизами заставили его на время забыть о неприятной участи. У некоторых из домов первый ярус был выложен из камней. В один дом Дарника и ввели. Седовласый дед тотчас ушел, рядом появились две пожилые женщины, они провели Рыбью Кровь в маленькую комнату, где горел очаг и стояла огромная кадка с водой. Ему велели раздеваться и начали бросать в кадку из очага раскаленные камни. Из-за поднявшегося пара ничего не стало видно. Раздевшись, Дарник залез в кадку, в горячую воду по самую шею – и весь словно растворился в небывалом наслаждении. После омовения ему дали чистое белье и проводили в верхнюю комнату, где за накрытым столом его ждали самые разнообразные яства и напитки.
Все было похоже на одну из сказок, что читал вслух Лузга. Это мне в наказание за то, что я над ними смеялся, подумал Дарник, а в спальне еще красавица превратится в уродливую старуху. Найдя обрывок тонкой веревки, он незаметно привязал к правой ноге свой нож.
Пока он в одиночестве ел, не притрагиваясь к напиткам, мимо него из одной двери в другую шмыгали те пожилые женщины, что были с ним внизу. По шепоту и возне за одной из дверей он понял, что там находится спальня, в которой его ждет вдова с пухлыми кистями рук.
Вдруг в трапезную вошел высокий молодой мужчина в дорогом кафтане. Дарник вспомнил, что видел его на поединке, где тот выделялся своим мрачно-беспокойным поведением. Присев на скамейку к столу, незнакомец пристально посмотрел на Дарника, после чего сказал, что готов заплатить, чтобы вместо него войти в спальню к вдове. Предложение пришлось как нельзя более кстати, и бежецкий вожак тут же назвал сумму в двадцать дирхемов. Мужчина вместо серебряных дирхемов отсчитал три золотых солида.
Затем появилась одна из женщин и повела Дарника в маленькую чистую комнатку, где стоял узкий топчан с несколькими подушками и пуховым одеялом. Закрыв дверь на задвижку, Дарник лег в постель и провалился в глубокий сладкий сон, чувствуя удовольствие не столько от происходящего с ним, сколько от временного перерыва в исполнении обязанностей вожака.
Под утро он пробудился от тихого говора за дверью. Прислушавшись, понял, что это прощается с вдовой мужчина в дорогом кафтане. С улыбкой поудивлялся их нежным словам и заснул снова. Второе пробуждение было менее приятным. На рассвете гонец привез в Перегуд известие о подвигах Дарника в Хлыне, и юного героя потребовал к себе городской воевода. Десятский с булавой и два гридя с мечами имели грозный вид, хотя и были несколько смущены, что приходится вытаскивать вчерашнего победителя из супружеской постели. Выходя к ним, Рыбья Кровь мельком увидел во всей домашней красе и саму вдову со всеми ее мягкими формами, припухшими губами и бессонными тенями под глазами – восхитился, но нисколько не пожалел о своем обмене накануне вечером.
Воеводский дом был совмещен с большой гридницей. Весь гарнизон состоял из двухсот воинов, которые были разбиты на четыре суточных полусотни, и сейчас здесь происходила их утренняя смена: снимались и надевались доспехи, составлялось в козлы оружие, кто-то на ходу уже подкреплялся мясом с хлебом. Но Дарнику не дали ничего как следует рассмотреть, повели на второй ярус к воеводе.
Воевода, большой дородный мужчина с седыми вислыми усами, выслушав рассказ Дарника о событиях в Хлыне, глубоко задумался. Он уже знал и о роковом поединке, и даже об отклонении боевым вожаком своих ночных обязанностей. Перед ним был явно незаурядный отрок, который весьма умело управлял своей разношерстной командой. Судить его за поджог городища он не собирался – хлыновцы всегда вели себя слишком вызывающе, – хорошо, что нашелся кто-то, сумевший достойно проучить их. В то же время то, что сойдет этому молодцу в Перегуде, непременно свернет ему шею там, на юге, в столице Короякского княжества. Зато здесь, на пограничье, такой человек очень пригодился бы.
И воевода предложил Дарнику стать полусотским перегудского гарнизона, предупредив, что в противном случае в Корояке его ждет суровый княжеский приговор. Маланкин сын понял, что если он откажется, то воевода прикажет его схватить и отвезти к князю, и попросил себе время подумать. Воевода нехотя согласился.
По дороге из города Дарник сделал себе на торжище подарок: на три солида купил степной лук со всеми его приложениями и даже с дюжиной стрел, готовых к немедленному выстрелу. Возле ладьи он застал всех ватажников, которые живо обсуждали, как идти освобождать своего вожака, и несказанно обрадовались, увидев его живым, здоровым, да еще и с дорогой покупкой.
Еще больше удивил их Дарник, рассказав о предложении воеводы.
– И ты отказался? – не поверил Кривонос.
– С такими воинами, как вы, я могу быть в Перегуде только самым главным воеводой, – куражась, ответил вожак и приказал готовиться к отъезду.
Но едва они стали грузиться на ладью, как рядом возник тот же десятский с двумя гридями, что сопровождал Дарника с утра к воеводе.
– Воевода не велел, – сурово проговорил десятский.
Дарник со значением взглянул на своих старших, и за спинами перегудцев тотчас возникли четверо или пятеро ватажников.
– А мы рыбку половить. Можете и вы с нами.
И не успели гриди взяться за мечи, как их уже схватили и, крепко держа за плечи, усадили в ладью.
– Что вы делаете? – удивлению десятского не было предела. – Воевода крепко накажет.
Ладья уверенно вышла на середину реки и быстро пошла вниз по течению.
– Опомнитесь. Мы княжеские гриди, за нас вам не сносить головы, – твердил свое десятский.
– Покажи им. – Рыбья Кровь дал знак Кривоносу.
Тот вместе с Лисичем принялся доставать из-под купеческого товара ватажное оружие: лепестковые копья, сулицы, мечи, доспехи и луки и раздавать его бойникам.
Верст через пять перегудцев высадили на левом берегу реки и вместе с оружием отпустили.
– Только пускай воевода пошлет за нами по крайней мере сто человек, на меньшее мы не согласны, – посоветовал им на прощание под общий смех Дарник.
– А если они действительно устроят погоню? – тревожился Кривонос.
– А ты как думаешь? – спросил вожак у Быстряна.
– Если умный, то не устроит. Гонца послать в Корояк может, но погоню вряд ли.
Но какие-то сомнения все же оставались, и два дня на корме сидел кто-нибудь из раненых, зорко поглядывая назад.
Дарник тоже сидел у кормового весла, но смотрел только вперед. Он заметил, что настроение на ладье как-то изменилось. Вслушиваясь и всматриваясь в своих товарищей, долго не мог понять, в чем тут дело, наконец понял. Его слова о братстве бойников и клятва, которую он придумал, чтобы на время придержать длинные языки ватажников, подействовали на всех самым завораживающим образом. Даже Быстрян, который, казалось, все прекрасно понимал, и тот почему-то поверил в это. Ну что ж, решил Дарник, братство, так братство, он ничего против не имеет.
Чем дальше на юг, тем берега Танаиса становились все более населенными, помимо селищ и рыбачьих лодок встречались купеческие или охотничьи стоянки, и везде их ладью приветствовали радостными возгласами и охотно вступали в любой малый товарный обмен. На дневной или ночной стоянке скучно тоже не было. Боевые упражнения, изучение грамоты и умножения, чтение по третьему или четвертому разу пяти свитков Лузги, задушевные разговоры у костра – все это еще больше сплачивало ватагу. Однако и в сугубо мирных беседах молодой вожак нередко сильно удивлял своих товарищей. Так, когда однажды заговорили о потусторонней жизни, кто бы какую себе хотел иметь, и спросили мнение Дарника, он ответил, что вообще не хотел бы никакого продолжения своей настоящей жизни.
– То есть как? – удивились все.
– Хочу, чтобы потом совсем ничего не было. Чтобы я погрузился в вечное забытье, без снов, и все.
– Но почему? – взволновались ватажники.
– Потому что любая другая жизнь будет хуже той, что есть у меня сейчас. Потому и хочу жить так сильно и интересно, чтобы мне не захотелось ничего другого.