- А, это вы, Александр Александрович, - товарищ Коллонтай знала его и по одному пустяковому делу с шубой, и несколько раз видела в обществе кремлевских вождей. - Вас сюда служба занесла или просто - нелегкая?
- Предчувствие, уважаемая Александра Михайловна, предчувствие. Схватило за руку и повело, не отпуская.
- Предчувствие его не обмануло, - сказала Тюнгашева, борясь за внимание публики, пусть эту публику составляли всего двое. - Вы, товарищ, хоть и мужчина, однако разумом наделены и мужчины - в определенной степени, конечно.
- Надеюсь, - сказал Арехин, ожидая подвоха.
- Как вы относитесь к кастрации?
- Позвольте уточнить, к кастрации кого?
- Всех! А в первую очередь остатков буржуазного слоя!
- Почему ж непременно кастрировать? Кастрация - какая-никакая, а операция. Если делать ее хорошо, это ж сколько врачей потребуется. А они, врачи, как раз и есть остаток буржуазного слоя, поэтому…
- Нет, вы не поняли идеи. Идея в том, что земля перенаселена. Взять ту же воронежскую губернию. Крестьян больше, чем пахотной земли. Отсюда разлад в крестьянской среде. Разлад будит вредные инстинкты - накопительства, желания закабалить ближнего у тех, кто посильнее, и беспробудного пьянства у натур слабых. К тому же не стоит забывать, что большая часть произведенного продукта крестьян, равно как и фабричных рабочих, уходила на содержание буржуазии. Теперь, когда буржуазия стоит на пороге полной и всеобщей ликвидации, возникает вопрос: а что, собственно будет делать освобожденный пролетариат и беднейшее крестьянство? Размножаться безудержно? Вот здесь и встает вопрос о кастврации.
- Рано ему вставать, вопросу. Пусть еще полежит. Сейчас перед нами задача - бороться с гидрой мировой контрреволюции. И здесь понадобится столько людей, что кастрация есть некоторым образом саботаж. В отношении скопцов у нас, во всяком случае, есть ясные и недвусмысленные указания - ответил Арехин, и, не давая дискуссии окончательно разгореться в неугасимое пламя, добавил:
- А любопытно, что по этому поводу говорит волхв Дорошка.
Произнесенное имя погасило полемический задор.
- Вы… Вы сказали - Дорошка? - спросила Коллонтай.
- Да, именно.
- Вы его увидите? Имею в виду - наяву?
- Возможно.
- Устройте, обязательно устройте мне с ним встречу.
- Но разве вы его не видите?
- Во сне - это разве видеть?
- А мне он сказал, что мы и так увидимся, очень скоро - в голосе Тюнгашевой явно слышалось превосходство.
- Где? И как скоро? - спросил Арехин.
- А вам-то зачем знать?
- По роду службы.
- Так он что, преступник, Дорошка?
- Мы ищем не только преступников. Недавно вот картины вернули в галерею Третьякова (см. "Дело о похищении Европы").
- Ну, Дорошке в галерее делать нечего. Не картина. Кому нужно - сам покажется, а не покажется - значит, и не нужно.
- Что ж… Прошу извинить, что побеспокоил, мне пора, - и Арехин покинул кабинет с чувством полного провала. Ничего-то он не узнал, ничего не выведал, кроме тайных планов поголовной кастрации. Но прежде они, поди, и до пацифизма докатятся, тут-то укорот и получат. Плохо другое: он допустил ошибку. Следовало перекинуться парой фраз, извиниться, что вмешался в важный разговор и ретироваться, чтобы позднее поговорить с каждой наедине. Разве можно опрашивать двух дам разом о сокровенном? А Дорошка, похоже, из категории сокровенного. Да они из-за соперничества и приврут, и, наоборот, умолчат о том, о чем могли бы рассказать тет-а-тет. Ладно, сорвалось, так сорвалось. Один факт все-таки установить удалось: Коллонтай хочет его увидеть наяву. Не означает ли это, что он перестал ей сниться?
У входа вахтерши не было. Отошла куда-то, сказала пробегавшая мимо девица с кучей папок в руках.
Не было и калош.
6
До пятнадцати часов Арехин успел и в МУС заскочить, где коротенько доложил товарищу Оболикшто о проводимом расследовании, и домой забежал, где выпил чаю с медом, и даже на полчасика вздремнул в библиотеке с опущенными шторами. Потом, уже не пешком, а в экипаже, поехал на шахматный турнир. Голова работала, как хорошо расстроенный рояль. Аккорды выходили скверные, даже в зубах ломило. А что делать? Ментальную оборону, строившуюся годами, предстояло самому же и ослабить. Не везде, не везде, разумеется. Только в одном месте показать уязвимость. Брешь. Место, которое могло бы привлечь таинственного волхва Дорошку.
Но перед партией никакой Дорошка к нему не подходил, хотя и чувствовал Арехин на себе взгляды разные, большей частью недоброжелательные. И то: дома он переоделся, и теперь выглядел чекист-чекистом, да еще кобура на ремне. И лицо довольно сытое и румяное после всей дневной беготни. Но он-то после беготни и поспал в тепле и уюте, и чаю с медом выпил, а его соперник, крепкий первокатегорник, был бледен, изнурен и хорошо, если выпил кружку кипятку с сахарином.
Играл соперник вязко, в стиле прячущейся в темной реке анаконды. Думал подолгу. Ну-ну. Возьмет и проиграет по времени в равной позиции на пятнадцатьм ходу, а потом хвастать станет перед публикой, мол, кабы не часы, он бы и не проиграл - позиция-то ничейная!
Публики было мало, человек двадцать. Фанатики шахмат, помнившие Чигорина, Пильсбери, Капабланку, буфет, рестораны, расстегаи и гурьевскую кашу…
Сделав ход, Арехин встал из-за доски, прошелся по залу. Так многие делали, больше для того, чтобы согреться. Ему холодно не было, просто хотелось дать мышцам разгрузку. Игра - тот же бой, организм не понимает, что бой ментальный, сердце стучит, мышцы готовы к отпору, когти… Ладно, с когтями он погорячился.
Он оглянулся. На что уходит время? Победить полуголодного первокатегорника - велика ль заслуга? К чему это?
И здесь с ним рядом стал человек из публики.
- Вы хотели меня видеть?
- Да, если вы тот, о ком я думаю, - ответил Арехин. Прямо конспиративная встреча двух агентов на вражеской территории.
- Положим, думали вы сейчас о другом - о былых титанах Чигорине и Пильсбери, а также о прежних разносолах - гурьевской каше и прочем.
- Значит, вы…
- Волхв Дорошка к вашим услугам.
Арехин посмотрел на собеседника. Тоже, как и у него самого - темные очки. Одет неотличимо от толпы - в поношено-военное. Борода, явно фальшивая и парик, опять же не из первосортных. И нос немножко не свой.
- Да, я маскируюсь, - ответил на незаданный вопрос Дорошка. - Я ведь в первой жизни, до посвящения, был актером, признаюсь с гордостью - заурядным актером. Почему с гордостью? Потому, что обыкновенно всяк норовит себя выставить гением, признанным или непризнаннным. Я - нет. Мне достаточно истины.
- Отлично. Мне тоже. Так вы теперь кто? Гипнотизер? Маг?
- Скорее, последнее. Причем не в цирковом понимании слова. Просто у меня открылись способности. Как у вас, только немного другие.
- Как у меня?
- Вам дано двигать фигуры, видеть комбинации, готовить жертвы - на шахматной доске. Мне же - в жизни. Правда, мои фигуры своевольны, а силы порой покидают меня ненадолго - видите, я не скрываю своих слабостей. Почему? Потому что они, слабости, выставленные на обозрение, имеют свойство исчезать. И я чувствую, как моя сила растет.
- И какова же ваша цель?
- Исправить то, что можно исправить.
- А именно?
- Революцию отменить не в моих силах. В моих силах в океане хаоса выгородить островок порядка. А потом островок вырастет в остров, а остров - в материк. Как Австралия. Лежит себе Австралия в сторонке, живет своей жизнью, а исчезни завтра - никто и не заметит.
- Ага. Потаеное царство покоя в бурлящей России.
- Не покоя, нет. Порядка, разумного порядка.
- И вы считаете, что у вас получится?
- Я считаю, что обязан сделать все, чтобы получилось.
- Каким образом? Являясь во сне женщинам?
- Для начала и это неплохо. Женщина инстинктивно стремится к порядку. И женщин недооценивают, что хорошо.
- Хорошо?
- Когда ваш ход, вашу фигуру, вашу жертву недооценивают - разве плохо? Недооценивают, а потом, глядишь - эта недооцененая фигура и ставит мат королю противника.
- Какому же королю вы хотите поставить мат?
- Нет, нет, короли пусть остаются на шахматной доске. А говорить вам заранее, что и как, я не могу. Не сбудется. Вот вы Капабланке разве будете за доскою вслух разъяснять смысл своих ходов?
- Капабланка далеко…
- Не так уж и далеко, имейте немного терпения. А сейчас я должен уйти: Пришло в Россию время беззаконья, в рекак вскипела жарко кровь драконья, вас не спасут наганы и калошки, отныне все в руках волхва Дорошки.
Уйти, как же. Арехин хотел схватить волхва за руку, но промахнулся - пальцы ухватили только пустоту. А второй попытки у него не было: Арехин стоял один. Куда он делся, скверный стихоплет?
- Вам нехорошо, Александр Александрович? - к нему спешил судья.
- Мне? - медленно ответил Арехин.
- Да, уже минут десять вы тут стоите и вроде как сами с собою разговариваете. А ваше время идет. Я позвал раз, позвал два, но вы не отвечаете…
- Позвольте, минуточку. Переутомился, верно. Я тут один стоял?
- Ну да. Сначала к вам подошел человек из публики, лохматый, бородатый, вы с ним парой фраз обменялись, и он сразу ушел. А вы продолжали стоять, разговаривая сами с собой. Я подумал было, что он вам какую-то шахматную идею подсказал, вы знаете, правилами соревнований это запрещено, но потом думаю - ну кто может подсказать Александру Александровичу? Разве дух Чигорина? А этот, бородатый, на дух никак не походил. Вот я и решил, что с вами нехорошо.
- Нет, нет, ничего. Спасибо. Он по другим делам подходил. По служебным.