- Вам известно, что вы неотразимы и что женщины без ума от вас, не правда ли? - возможно, Рэйчел не хотела, чтобы он слышал, какая тоска звучит в её голосе – но он слышал. Хоровод серебряных молний в его глазах неопровержимо свидетельствовал об этом. И всё-таки она нашла в себе силы продолжить: – Нет никакой необходимости проверять на мне ваше оружие, Джейк. Вы же видите, - оно действует, вовсе безо всяких усилий с вашей стороны и несмотря на все усилия с моей. Прошу вас, оставьте мне немного сил, ведь мне надо как-то жить, - и сейчас, и когда вы, наконец, уедете. Смотрите, - победа надо мной досталась вам необычайно легко. И я надеюсь, именно поэтому в ней нет для вас совершенно никакого смысла.
- Вы всегда ведёте себя именно так, - глухо проговорил Гурьев, запрокидывая лицо к чёрному, бездонному майскому небу. - Всегда гнётесь – ровно настолько, насколько необходимо, - и никогда, никогда не ломаетесь. Леди Рэйчел. Благодарю вас, я отлично усвоил и этот урок.
- Вы ведь не сердитесь на меня, Джейк? - на лице Рэйчел сияла привычная лёгкая улыбка, и он мог поклясться, что не заметил, когда она высвободилась и отстранилась. - Скажите, что не сердитесь. Пожалуйста. Ну?
- Сержусь, - покачал головой Гурьев. И, как всегда в таких случаях поступал, - улыбнулся. - Сержусь, Рэйчел. Но обещаю вам – к утру это пройдёт. Спокойной ночи, Рэйчел.
Распахнув перед нею дверь парадного, Гурьев отступил и молча отвесил Рэйчел такой поклон, что лицо её мгновенно пошло красными пятнами. Впрочем, этого Гурьев уже не видел. Секунду спустя хлопнула дверца автомобиля, и чудесный вечер, превратившийся в кошмар, закончился.
Дождавшись, пока шум мотора стихнет, Рэйчел прислонилась к закрытой створке двери, и сумочка выскользнула из её безвольно разжавшихся пальцев.
Токио, императорский дворец. Май 1934 г
Иосида смотрел на императора в полном недоумении. С того момента, как дипломат завершил доклад, Хирохито не проронил ни звука. Обстановка секретности, в которой император выслушал дипломата, отнюдь не добавляла последнему спокойствия. Что всё это значит? Почему он молчит? О чём он думает?!
Токио. Ноябрь 1933 г
Гурьев вернулся в столицу. Рранкар держался подальше от жилья, там, где было вдоволь живности для охоты. В Токио совершенно точно невозможно было находиться вдвоём. В планы Гурьева отнюдь не входило работать цирковым персонажем, посмотреть на которого сбегается народ со всех концов. Расстояние не мешало ему поддерживать контакт с беркутом. Гурьев не без оснований подозревал, что, окажись Рранкар за тысячу миль, это не сыграет никакой существенной роли.
Гурьев понимал, что перед отъездом в любом случае должен непременно увидеться с Сумихарой. Он снял номер в одной из маленьких гостиниц Канды и наутро направился к дому генерала, расположенному буквально в пяти минутах ходьбы от Ясукуни. И, увидев на столбе у ворот белые траурные ленты, остановился, как вкопанный.
Следующим вечером в гостинице появился майор Такэда. Гурьев не стал уточнять, как офицер нашёл его – в конце концов, майор Генштаба не мальчик, а высоченному белому трудно потеряться даже в Канде. Он ответил на приветственный поклон Такэды и пригласил майора войти. И велел подать сакэ прямо в номер. Такэда тоже был, похоже, совершенно раздавлен смертью генерала. Гурьев знал, что Такэду и Сумихару связывали более тесные отношения, чем просто служебные. Он научился разбираться в хитросплетениях клановых связей, но не так глубоко, чтобы с налёту осознать степень близости обоих. Бедняга, подумал Гурьев. Мне тоже будет не хватать Ясито-сама. Почему, чёрт подери?! Он же обещал мне, что будет драться?!
Только осушив второй кувшинчик – впрочем, Гурьев не отставал, - Такэда произнёс, сосредоточенно глядя в одну точку:
- Ясито-сама умер великолепно. Его кайсяку был безупречен.
- Что произошло? Сабуро-сан, мне очень важно это знать. Пожалуйста, расскажите.
- Конечно, Гуро-сан. Я непременно расскажу всё, во всех подробностях. Именно поэтому я осмелился побеспокоить вас. Гэнро послал Ясито-сама просьбу совершить сэппуку.
- Об этом я догадался, Сабуро-сан. Почему?
- Всегда очень много причин, Гуро-сан. Одной из причин было то, что у Ясито-сама обнаружили рак желудка. Уже было поздно что-либо предпринимать, Ясито-сама оставалось жить несколько месяцев… вы понимаете, Гуро-сан, не так ли?
Гурьев кивнул. Говорить не хотелось. Причина, по которой генерал совершил обряд, была для Гурьева теперь окончательно ясна.
- Моя скорбь безмерна, - проговорил Такэда. Чувствовалось, - ещё немного, и голос его дрогнет. - Теперь, когда ушёл Ясито-сама… Мне не хочется признаваться в этом, Гуро-сан, но меня не покидает тревога. Смерть Ясито-сама означает ещё и то, что партия войны победила. Это плохо для страны и народа. Это очень, очень плохо, - Подавленный вздох заставил Такэду чуть заметно пошевелиться. - И ещё одно, Гуро-сан. Я должен попросить у вас прощения.
- За что?
- Я не смогу, как прежде, помогать вашей армии, Гуро-сан. Прошу меня простить. Я буду делать всё, что в моих силах, но мои силы ничтожны, Гуро-сан. Я всего лишь маленький военный чиновник. Если отзовут Янагита-сама, я вообще останусь без всякой опоры. И здесь, в Токио, и в штабе армии в Дайрене. Мне очень тяжело говорить вам это, но я вынужден. Я могу умереть, но это ничего не изменит.
- Не прибедняйтесь, Сабуро-сан, - зло усмехнулся Гурьев. Он намеренно был невежлив по отношению к Такэде, чтобы хорошенько встряхнуть его после всего случившегося. - Просто начальство кажется вам ближе, чем я. Но это заблуждение. И помните: моя армия – это не только и даже не столько ваша собственная жизнь. Я умею наказывать тех, кто не подчиняется. Хорошенько запомните это, - убедившись, что его слова произвели нужное воздействие, Гурьев кивнул и неожиданно мягко добавил: – Ясито-сама любил вас.
- Нет, извините, Гуро-сан, - Такэда опустил веки. - Я был всего-навсего его верным слугой, самураем. Он любил вас, Гуро-сан.
- Тем более, - хрипло сказал Гурьев, чувствуя, как помимо воли слёзы подступают всё ближе. - Тем более. Ему следовало бы меня дождаться. Почему никто не сообщил мне? Ясито-сама прекрасно знал, где я. Почему?
- Я не знаю, Гуро-сан. Вероятно, Ясито-сама не хотел, чтобы вы беспокоились… Возможно, я не знаю, простите. Что могло бы измениться?
- Многое.
- Да, Гуро-сан, - Такэда посмотрел в сияющие серебряным светом глаза Гурьева и согнул спину в низком поклоне. - Я буду помнить ваши суровые слова каждую секунду. Я знаю, что такое гнев Пути. И я молюсь, чтобы гнев Пути не обрушился на мою Родину, Гуро-сан. Генерал предпочёл умереть, доказав свою правоту. Но…
- Это даже не глупость, Сабуро-сан, - Гурьев понимал, какой эффект вызовут его слова. - Это гораздо хуже, чем глупость, предательство или преступление. Это ошибка.
Такэда с ужасом посмотрел на Гурьева:
- Гуро-сан…
- Тех, кто встал на сторону Тьмы, не убедит ничья смерть, кроме их собственной, Сабуро-сан. Неправильный анализ ведёт к неправильным выводам. Слишком трепетное и слишком буквальное следование традициям в невероятно изменившемся мире – ошибка. Провал. Мир сошёл с ума, Сабуро-сан. В нём больше нет места бездумному поклонению традициям и правилам ради них самих. Это больше никого и ни от чего не в состоянии удержать. И тот, кто хочет победить, должен научиться находить решения, которые до него не существовали. То есть стать сумасшедшим. Кто сказал, что смерть спасает от поражения? Это ложь. Гибель твоих воинов и смерть детей – позор и поражение даже в том случае, если ты сам избежал этого зрелища. Вот последняя и единственная правда новой войны, которая уже идёт, Сабуро-сан. Постарайтесь не забыть её никогда. А понимание придёт позже, когда вы как следует поразмыслите над моими словами.
- Вы стали другим, Гуро-сан, извините меня.
- Да. И не только я. Я изменился. Я сам ещё не до конца осознаю, насколько.
- Ваши глаза, Гуро-сан. У вас сделались совсем другие глаза.
- И что же, по-Вашему, с моими глазами?
- Простите меня за несдержанность, Гуро-сан. Я, вероятно, сошёл с ума. Прошу вас, извините меня.
- Говорите, Сабуро-сан, - велел Гурьев. - Говорите. Сейчас же.
- В ваших глазах, Гуро-сан… В них жизнь – и смерть – для многих, очень многих, Гуро-сан. По вашей воле. Простите, пожалуйста.
- Наверное, вы думаете, что я этим доволен, - Гурьев прищурился.