- Что – казаки? - Гурьев приподнял брови.
- Они ведь не позволят.
- Мои приказы и решения не обсуждаются, - мягко, как ребёнку, сказал Гурьев. - Кажется, у вас была возможность в этом убедиться.
- Я… Я не понимаю… - жалобно проговорил Черток. - Нет, нет, я совсем не понимаю… Кто же вы такой?!.
- Думайте, Семён Моисеевич. Думать – это полезно. Идёмте, у меня ещё дел полно.
Эту ночь Черток провёл, ни на минуту не сомкнув глаз. Ещё не рассвело, когда он вдруг забарабанил в дверь своего "домзака". Один из караульных казаков, матюкнувшись, поднялся с лавки и подошёл к двери:
- Ну? Чего надо?
- Мне… - Черток проглотил комок в горле. - Я должен срочно поговорить с вашим… командиром.
- Делов у атамана других нет, тока с тобой лясы точить, - хмыкнул казак. - Спи, людей зря не булгачь. Утром нагутаришься.
- Мне необходимо с ним поговорить. По… Пожалуйста, - тихо добавил Черток.
Гурьев проснулся мгновенно. Выслушав сбивчивый доклад вестового, коротко кивнул:
- Хорошо. Приведите.
Гурьев несколько секунд смотрел на явно не знающего, куда себя девать, комиссара, потом наклонил голову чуть набок:
- Вы чувствуете, что должны что-то сделать. Но не понимаете, что. Я прав?
- Да, - хмуро сказал Черток, не поднимая глаз.
- Кто-то из латинян сказал – делай, что должен, и да случится то, чему суждено. Но вот только… По-моему, происходит совсем не то, что суждено. А это значит – мы все делаем вовсе не то, что должны делать на самом деле. Что скажете, Семён Моисеевич?
- Вы знаете, что нужно делать? Что мы все должны делать?
- Нет. Пока нет никакого плана, Семён Моисеевич. Пока.
- А будет?
- Не знаю.
- Но тогда…
- Делай, что должен, - Гурьев вдруг усмехнулся. - Чем вам не план? По-моему, просто отличный план. Великолепный. Вы не думайте, что я на вас случайно набросился. Вы ведь не военный по сути своей человек, вы – учитель. Толкователь. Не так?
- Так…
- Вот видите. Вас использовали, мой дорогой. Вас – и таких, как вы. Использовали, как таран, как кистень, чтобы сокрушить империю. Использовали как силу, внешнюю по отношению к империи и народу, который её создал. Сначала империю последовательно и целенаправленно стремились отвадить от решения вашей проблемы. Делали всё, чтобы пар в котле создал давление взрыва. А потом – взрыв. Пока эта империя представляла собой помесь тюрьмы и казармы, её существование терпели. Даже то, что она расширялась, было им на руку. На более или менее сносное управление таким колоссом должны были уходить все ресурсы, все без остатка – и людские, и материальные. Но вот посудите сами. Как только начались перемены… Как только империя перестала пожирать ресурсы и начала ими пользоваться… На нас обрушился целый град ударов. И мы не выдержали. Мы повалились. Видите эту картинку? Я – вижу.
- Использовал – кто? Вы имеете ввиду Парвуса? Нет, ну, в самом деле, не можете же вы верить во всю эту…
- Верить? Зачем же верить, если существуют факты, Семён Моисеевич? И Парвус, и немецкий Генштаб, - все они тоже были, как мне кажется, марионетками. Хотя и имели весьма значительную свободу манёвра. Но эта свобода была в том, "как", а не в том, "что".
- Зачем?! Ну, даже если принять эту вашу идею?!
- Я не знаю. Зачем-то. Кому-то мы сильно мешаем. Я вовсе не твержу о каком-то заговоре банкиров или мировых держав против русского народа-богоносца, как это может сейчас показаться. Совсем о другом я думаю.
- О чём?!
- О том, что всё это слишком долго продолжается, Семён Моисеевич. Слишком долго, значительно дольше одной человеческой жизни. Это ведь не вчера заварилось, и даже не в семнадцатом и не в пятом, как некоторым представляется. Лет двести с гаком всё это тянется, если не дольше. У вас нет такого желания – разобраться? Кто, зачем, почему, с какой целью и для какой такой радости?
- И вы, сами, - не знаете?!
- Не знаю. Не знаю до такой степени, что даже мыслей по поводу никаких нет. В любом преступлении всегда следует искать того, кому оно выгодно. А у нас получается, что никому. И если и есть выгода, то столь кратковременная и смехотворная по сравнению с утраченным спокойствием и направлением развития, что даже говорить о ней как-то даже совестно, право. И всем нам, Семён Моисеевич, следует над этим весьма крепко размышлять. А главное, неустанно. Я вас не убедил?
- Н-нет… - с мучительным выражением лица проговорил Черток. - Не то, чтобы не убедили. Я ведь тоже не понимаю… Знаете… Я передумал столько всего… Мы ведь и в самом деле иначе представляли себе… А потом… Всё кажется, что одно за другое… Сначала – врагов революции необходимо уничтожить под самый корень. Это же закон любой революции, разве не так?! А враги эти… Никак не заканчиваются. Что же это?!
- Несознательные какие люди, - подпустил шпильку Гурьев.
- Я серьёзно, - не принял шутки Черток. - Может, не в одной только сознательности или несознательности дело? Что-нибудь ещё за этим есть? Я не знаю, насколько вы себе представляете…
- Я представляю, и не так уж плохо, - кивнул Гурьев. - Разве не господин Ленин говорил, что, только усвоив всю буржуазную науку, можно сделаться настоящим, подлинным марксистом?
- Вы читали Ленина?! - на Чертока сделалось совсем жалко смотреть.
- Отнюдь не только Ленина, - Гурьев пожал плечами. - Всех ваших пророков, и Маркса с Энгельсом, и Каутского с Плехановым. И не просто читал, а на любое место из текста могу комментарий привести, что по поводу означенного думали ваши Ленин с Троцким или Струве с Бухариным. Хотите, поэкспериментируем?
- Но как же…
- Это, Семён Моисеевич, классический пример того, что ваш Ленин – пророк никуда не годный. И фраза его – просто фраза. Чепуха. Ради красного словца не пожалею и отца. Знаете, есть такая порода фонтанирующих интеллектом персон, - они долго, годами, красиво, складно, связно и упорно повторяют один и тот же набор чего-то, что даже иногда кажется мыслями. А стоит им замолкнуть, и воцаряется пустота. Так и у вас, марксистов, получилось. Все ваши нынешние, с позволения сказать, дискуссии – совершенно свифтовские коллизии, тупоконечники с остроконечниками. Вы "Путешествие Гулливера" читали, надеюсь?
- Н-нет…
- Что, неужто не входит в обязательную программу освоения буржуазного наследия?! - притворно изумился Гурьев. - И напрасно, знаете ли. Очень, очень напрасно. Вашим руководителям следовало бы иметь сочинения мистера Свифта в качестве настольной книги, что способствовало бы, без всякого сомнения, развитию у них чувства здоровой иронии, по отношению к самим себе, в первую очередь. А то, сдаётся мне, некоторые из большевистских вождей уж слишком серьёзно себя воспринимают. Забронзовели-с. А кстати, - вы сами, Семён Моисеевич, на какой платформе – ЦК или оппозиционной? Мне-то вы можете честно сказать. Я вас в комиссию партконтроля, или как там это славное учреждение на новом дивном языке называется, не поволоку. А?
- Что?! - ошарашенно воззрился на Гурьева пленник. - Я?! Вы что же… В курсе?!
- Непременно, - Гурьев покачал головой. - Коммунистам у власти находиться противопоказано. Последствия катастрофические. А вот в качестве оппозиции – весьма полезны оказываются. Странно, правда?
- Я не понимаю… Почему?! С какой стороны вас это интересует? - ещё не вполне оправившись от удивления, пробормотал Черток.
- Ну, как же, - вскинул брови Гурьев. - Это же очевидно: меня безумно интересует всё, что происходит в моей стране, всё, что связано с возможными путями её превращения из военной базы Коминтерна в субъект международного права. Заметьте, не в объект, а непременно в субъект. Ибо объектом она уже побывала, и мне это, должу я вам, решительно не понравилось. Я понятно изъясняюсь?
- Более чем, - нахмурился Черток.
- Тогда давайте это обсудим. Бытует мнение, в том числе и здесь, на Дальнем Востоке, что Троцкий и есть настоящий ленинец. А Сталин – бюрократ-перерожденец, вместе со всеми своими кадрами. Что скажете?
- В партии, разумеется, есть некоторые разногласия, - начал Черток осторожно. - Я, разумеется, не троцкист, потому что партийная дисциплина…
- Опять вы за старое, - досадливо сморщился Гурьев. - Семён Моисеевич, я же вас просил. Думать – это самое важное. Мне неинтересно, что написано в "Правде". Ведь сила большевиков в чём? Сначала наломают дров, а потом героически разгребают завалы, - он посмотрел на хмурого Чертока и усмехнулся. - Так вы и не ответили. Насчёт линии ЦК. А?