Пал Юрьич, знать, на Полли зуб имел. Будить его и спрашивать, что это за чертовня, он не стал, хотя мог бы. Переписал бы Ольгерт карточки, да и вся недолга. Нет, старший приволок их на минутку и стал принародно художественно зачитывать. У Ольгерта, видать, духу не хватило писать прямо то, что клиентура буровила, так что звучало это следующим манером:
- "Больной громко и неоднократно предлагает бригаде "Скорой" отправиться на мужской половой орган, потом переместиться в женский. Утверждает, что имел ранее половые сношения с родственниками врача, а ныне желает их иметь с членами бригады, далее надеется находиться в интимной близости с персоналом психиатрической больницы".
Народ - стонет и верещит. Юрьич читает дальше:
- "Больной именует фельдшера "Скорой" штопаным презервативом, а врача собакой женского пола, имевшей половые сношения. Утверждает, что будет вести с членами бригады гомосексуальную половую жизнь, при этом они предполагаются пассивными партнёрами".
Все легли вповалку и лапками подёргивают. Третья карточка:
- "На все слова и действия бригады "Скорой" больной реагирует либо упоминанием проститутки, либо энергичным пожеланием родителям членов бригады иметь половые сношения. В момент фиксации на носилках предположил, что сможет заниматься с водителем оральным сексом".
Смеяться уже никто не мог - только поикивали судорожно. Главврач даже нотацию прочитать не смогла - от слёз весь макияж растёкся. На том затея и кончилась.
- Знаешь, Люсинда, я вообще убеждён, что человек, который избыточно вежлив, либо лицемер, либо у него камень за пазухой.
- Интересная теория. Обоснуй, пожалуйста. Только не обзывайся, будь любезен. Меня не так зовут.
- Добро. Ты у нас не Люсинда, извини. Ты у нас Люссь.
- Сейчас укушу.
- Ещё раз извини. Ты у нас Люси Великолепная.
- Вот так-то лучше. Теперь излагай.
- Что тут особо излагать. Вот тебе хороший пример. Наш дурдом терапевт консультировала. Всё из себя невесть что изображала - не иначе, графиню. Уж такая утончённая особа - дальше ехать некуда. - Я смачно сплюнул в окошко. - Ну, вот раз бегут санитарки из палаты и орут на весь коридор: "Там больной на шестой койке обосрался!"
Мадам сморщила носик и пошла нравоучать: "Девочки, что вы себе позволяете, какое бескультурье, как вы можете, мы же медработники, для этого есть соответствующая терминология: "испражнение", "дефекация"… - Я ещё раз плюнул. - Заходит в ту самую палату, видит: горы грязных простынь, на полу огромная куча, и даже стены перепачканы. Почему так вышло - это отдельная песня, расскажу как-нить другим разом. Ну вот, увидала наша графиня всё это, глазки закатила и охает: "Господи, ну и говнища же!"
Начальница, отхохотавшись, попросила продолжать:
- Про лицемерие ты обосновал. Принято. Теперь валяй про камень.
- Валяю, сударыня. Рассказка нумер два. У нас заведение спецпрофильное было, суицидальное. Как ихние отравлюшки с царапушками подживут, мы пациентов по районным заведениям отправляли. Столичная перевозка с клиентурой не церемонится - мало что не на пинках гоняет, а если кто слово скажет - получит в рыло.
Все, кроме одной бригады. Была такая. Вежливые до крайности. Все "добрый день", "проходите, пожалуйста", "извините, мы вас немного побеспокоим", - не нам, заметь, дуракам! В машину провожают чуть ли не с поклонами…
Вот сидел я раз у окошка, чаи гонял. Приезжают эти вежливые кого-то с отделения забирать. Не помню кого и куда, да оно и не важно. Сдал больного, отдал документы, запер дверь на контрольку, возвращаюсь к окошку за своей недопитой чашкой.
Зрю: выводят милёнка на улицу. Машина развёрнута задом к приёмнику, водитель наготове стоит. Увидал, что клиента тащат, тотчас задний люк распахнул. Как довели родимого до фургона, пилот тут же резко бьёт его под дых. Тот сгибается пополам, и фельдшера поддают ему с двух сторон разом под зад с такой силой, что клиент летит головой вперёд в салон и рушится на носилки. Люк захлопнулся, и усвистали. Вот и вся тебе вежливость.
- Шура, я тебя умоляю - помилосердствуй! Я ж не могу больше! Ну вот, смотри, что из-за тебя с карточкой сделала.
Патрик, утираясь огромным клетчатым платком, напомнил:
- Господа доктора! Нельзя всё-таки торчать тут вечно, как Буриданский ишак. Куда поворачивать-то к этому Загородному шоссе, будь оно неладно - влево или вправо?
- А ты монетку кинь. Орёл - туда, решка - сюда, - присоветовал я.
- Не орёл-решка. Правильно говорить: аверс и реверс, - менторским голосом заметила мышка. Помолчав немного, спросила:
- Братцы, не заставляйте несчастную усталую даму ломать голову над вашими загадками. Про ишаков я знаю, а вот где это такой Буриданск и чем он знаменит?
Патрик раскрыл ладонь, взглянул на пойманную монетку и повернул направо.
Живу какой-то опустошённый. Вроде всё так, как быть должно, но постоянно чего-то не хватает. Вроде всё незачем, ни к чему. И чего это мне не хватало, а? А может, кого?
Ничего нет в голове уж который день - только наваждение: ты, бросив всё, стоишь и глядишь на меня. Бесконечно. Снова и снова.
Как же плохо без тебя! Не могу увидеть тебя, услышать твой голос, заглянуть в твои глаза. Как мне всё это помогало жить, сколько времени наполняло моё существование смыслом!
Что мне теперь осталось? Твой прощальный взгляд. Всё мне застит эта картинка, я не в силах от неё избавиться.
Ежишка, ты правда когда-нибудь вернёшься? Ну, хоть ненадолго? Я увижу тебя, да? Пожалуйста…
Память мою начальницу не подвела. Неаккуратный домище, слепленный из необожжённого кирпича, я признал сразу. Второе столь же уродливое строение отыскать трудненько. Рассовав по карманам пару бинтов и доктора, я направился прямиком на задний двор, припомнив, что парадная дверь здесь по неясным причинам заколочена изнутри. Патрик дёрнулся из кабины вслед за нами, но я махнул ему рукой:
- Сиди. Справимся.
Пьян, естественно. Развалился на стуле, демонстративно откинув в сторону левую руку с исполосованным бритвенным лезвием запястьем. Кровищей пол вокруг обгадил. Удовлетворённо наблюдает, как скатываются новые капли. Неповреждённой рукой с зажатой в пальцах окровавленной "мойкой" тычет в сторону жены:
- Это всё она, сучка…
Люси обращается к женщине, на бледном усталом лице которой читается неприкрытое отвращение к субъекту, с которым она вынуждена жить. (Меня всегда одолевает любопытство: а почему вот такие дамы не разводятся с осточертевшим им супругом? Загадка.)
- Что сегодня?
- Опохмелиться вдосыт не дала. Кричит, жить через твою подлость не буду. Заберёте?
- Заберём… - поворачивается Люси к пациенту. - Ну и зачем тебе оно нужно?
- А чтоб было! - огрызается Донно Роберт в ответ, нагло ухмыляясь.
- Будет, будет. Дурдома полгода тебе будет, - сулит Рат. - Шура, перевяжи царапушки.
- Сам перевяжет. Была охота об него мараться, - швыряю клиенту на колени бинт. - Ну-ка, замотай, быстро!
- Тебе надо, ты и бинтуй! - продолжает изгаляться психопат.
Подхожу ближе, ударом пятки выбиваю у него из-под задницы стул, поднимаю за шкирку из лужицы натёкшей на линолеум крови, куда он плюхнулся задом.
- Плохо понимаем?
Тот, не переставая злобно шипеть, обматывает кое-как запястье. Завязать кончики я всё же помог.
- Вперёд!
- Сейчас, штаны только переодену.
- Обойдёшься, - толкаю с силой к двери, - счастливо, мадам. Отдохните от своего сокровища.
Иду не спеша к автомобилю. Показушник плетётся следом, что-то бормоча. Отпирая салон, различаю слова:
- Ну, обожди, гадёныш, попадёшься ты мне!
Мой локоть воткнулся родимцу точно в солнечное сплетение. Охнув, клиент сложился пополам и тут же схлопотал по шее сцепленными вместе ладонями. Подождав, покуда он перестанет дёргаться, я потянул его за сальную гриву, вынуждая встать, и точным пинком направил в, распахнутую дверь автомобиля.
- Ещё раз пасть свою вонючую раскроешь - не обижайся, что тебя не предупреждали.
Подействовало. На подобных типов всегда замечательно действует - они только перед домашними выпендриваться хороши.
Люси из кабины качает головой укоризненно:
- Только поговорили, и нате вам… Звереешь, Шура?
Недоумевая, гляжу на доктора. Она кивает утвердительно:
- Звереешь…
Глава двадцать шестая
А картинка - стоит. А сердце - болит. А домой - хоть не иди. Стыдно изводить домашних своим непонятным им состоянием. Они беспокоятся, я молчу. Мне им сказать нечего. Угнетает. Они-то ни при чём!
Я здорово тобою искалечен,
Но я дышу. Я жив ещё пока.
И постоянно, неотступно каждый вечер
Сжимает сердце лютая тоска.Я прячу боль. Я вынужден скрываться.
Я не хочу быть кем-то уличён.
С тобой невыносимо расставаться,
Ну почему ты не могла остаться?Похоже, я надолго обречён
Метаться в угол из угла тревожно
И каждый день молить тебя: "Вернись!",
Прекрасно зная - это невозможно.
Должно быть, я живу.
Но вряд ли это жизнь.
Не написал - выплакал…
Шума я старался по возможности не производить. Более не для того, чтобы меня не заметили в темноте, а чтоб самому суметь услышать возможное перемещение крадущегося клиента. Рат, кое-что различавшая в кромешном мраке (её глаза куда как лучше моих на это пригодны), шепотком подсказывала, как обойти препятствия. Без этих указаний я давным-давно бы расшиб себе лоб о какой-нибудь косяк в путаном лабиринте комнат.
Чужое присутствие почувствовалось сразу. Не звук, не дыхание, а просто: кто-то есть. Отреагировала секундой позже и мышка, пискнув: