Сейчас она, видимо, считает деньги. В таких делах главное - не увлечься, не переложить бумажек. Лучше показаться скупым, нежели подозрительно щедрым. Да и мне не след казёнными суммами разбрасываться. Не последнее же это дело, а финансовый наш директор, Павел Юрьевич, прижимист. Но, периодически сдавая ему излишки, можно растопить и начфиновское сердце.
- Ну ладно, - возвестила появившаяся на пороге Вера Матвеевна. - Устрою я вам, чего просите. Но, сами понимаете, гарантий никаких. Получится, не получится - как Бог даст.
- Оно понятно, - кашлянул я. - Никаких обид, всё путём.
- Идите за мной, - сказала женщина и отворила внешнюю дверь.
Мы вышли в огород, над которым, в незаметно опутившихся сумерках, вились белые клочья тумана, и направились к темневшнму вдалеке сараю. Я шёл осторожно, стараясь ступать след в след Вере Матвеевне. Оно и понятно - радиомонтажник Бурьянов должен быть неуклюж, страдать куриной слепотой и вообще изрядно нервничать. Это поручик Бурьянов умеет бесшумно скрадываться в темноте, ориентироваться по еле слышным шорохам и стрелять навскидку. А радиомонтажник ничего такого не умеет, он парень безобидный. Ничего, недолго осталось мне им быть.
Распахнув скрипучую дверь сарая, она щёлкнула выключателем. Забавно - здешняя лампочка оказалась куда ярче, чем на веранде.
- Подождите здесь, - велела Вера Матвеевна. - Сейчас он к вам подойдёт.
Она быстро, уверенной походкой зашагала к дому, а я, примостившись на колченогий табурет, принялся ждать.
Вокруг лампочки крутилась всякая ночная живность - мотыльки, мошки, жучки какие-то, и странные тени то и дело падали на некрашенные брёвна стен. В глубине сарая до самого верха громоздились сложенные в поленницу мелкие плашки дров, в дальнем углу торчали лопаты и тяпки, а на усыпанном опилками и стружками полу в беспорядке раскиданы были доски, брезентовые рукавицы и гнутые строительные гвозди. Сиротливо жался возле двери помятый игрушечный грузовик, распаявшийся электрический чайник уставился на меня кривым носиком, словно хотел что-то сказать.
Здесь, кстати, было довольно прохладно. Тоненькая моя рубашка, днём казавшая едва ли не боярской шубой, сейчас совсем не грела, и по коже мало-помалу начинали бегать мурашки. Зябкость расползалась повсюду, и проникала сквозь кожу внутрь, в самую глубину. Мне вдруг захотелось встать и уйти, незаметно проскочить огородом на улицу, а там, уже не таясь, направить стопы к Никитичу. Где-то по пути, в безлюдном каком-нибудь уголке, вытащить кремовую мыльницу передатчика, набрать положенный код - и переслать успокоительный рапорт в Столицу. Оккультизм не подтвердился, источник пребывает в старческом маразме, оснований для беспокойства нет. И все дела. Проверять меня не станут, не столь уж серьёзная ситуация, да и верят в Управлении поручику Бурьянову.
Только вот есть ещё такая штука - присяга называется. Не просто так мы, первый выпуск Училища, в Покровском соборе целовали крест. И не для того благославлял тогда нас владыка Пафнутий, чтобы сейчас я, раб Божий Алексий, огородами бежал с поля боя. Пускай даже это поле - полуразвалившийся сарай. Ведь если мальчишка в самом деле оккультист… В таком случае нам, Управлению, придётся драться уже не с ребёнком, нет - с оседлавшим его злым духом. И сбежать сейчас - лишь порадовать беса.
Скрипнула тихонько дверь, и чья-то фигурка осторожно прошмыгнула внутрь. Я поднял глаза.
На пороге стоял он - тот самый вчерашний пацан с пустыря, выручавший свой мяч из цепких лап Фёдора Никитича. Белобрысая голова сейчас, при электрическом свете, казалась чуть рыжеватой, а пятна ягодного сока на футболке - наоборот, почти чёрными.
- Здрастьте, - пробормотал он, скользнув по мне настороженными серыми глазами. - Мамка сказала, у вас дело ко мне.
- Привет, - благожелательно кивнул я, поднимаясь с табурета, - тут случай такой, мне сказали, только ты сможешь помочь.
- А я вас, кажется, узнал, - протянул пацан, усевшись напротив на дубовый чурбачок. - Вы вчера с этими были, с дядей Федей и дядей Сёмой. Мячик мне ещё пасанули, да?
- Было дело, - подтвердил я. Пора излагать дежурную легенду, а там - посмотрим. Откашлявшись, я заговорил:
- Тут, парень, понимаешь, такая петрушка получается. Я-то вообще случайно у вас в Барсове, проездом на Заозёрск, а эти, на вокзале не дают прямого билета, пришлось тут до понедельника кантоваться, а ночевать где-то надо, верно? Ну, я побродил по городу, поспрошал, а народ у вас дикий какой-то, хорошо, на мужиков этих набрёл, на пустыре. Пригласили они посидеть, ну, посидели, приняли, а Фёдор Никитич дядька добрый, приютил меня на три ночи. А утром я тут с бабкой одной разговорился, ну и… Слово за слово, язык развязался, она, в общем, покивала-покивала, ну, и к тебе сходить посоветовала. Тебя, парень, как звать-то?
- Мишка, - кивнул пацан, сосредоточенно отдирая от колена засохшую болячку.
- В общем, беда у меня. Сын пропал осенью. Жена, дура, оставила во дворе без присмотра. Ну, и гад какой-то увел. Соседские ребятишки потом рассказали - высокий, в пальто. Конфетой приманил. Мы, конечно, то-сё, полиция, следователь - а толку хрен. Ничего не нашли, да и бес их знает, искали-не искали… Хочу знать, живой, или как. А Ленка моя после всех этих дел малость сдвинулась, решила, пока Саньку не отыщем, мы вроде как и не муж с женой. Да это и не главное, лишь бы сына отыскать. Ну, а если… - вздохнул я, и плечи мои вздрогнули, - если уже всё… Хоть эту гадину бы найти. Сам посчитаюсь. Может, он ещё кого увёл… Вот такие дела, Мишь. Сумеешь помочь?
Я выпрямился, в упор глянув на него. Мальчишка сидел уткнувшись подбородком в колени. Потом, спустя показавшуюся мне бесконечной минуту, хрипло произнёс:
- Ясно. Сколько ему лет было, сыну вашему?
- В мае должно было пять исполниться. Вот знать бы, исполнилось ли…
- Хорошо, - уже твёрже сказал Мишка. - Я… Я попробую, но не знаю, как получится. Оно не всегда с первого раза выходит.
Он встал с чурбачка, постоял немного, не то вспоминая чтото, не то прислушиваясь к окружающей сарай темноте. Потом не спеша начал собирать с пола мелкие сосновые планки. Сложив их горкой, обернулся ко мне:
- Вы сейчас сидите, не шевелясь, и Саньку своего вспоминайте. Как он выглядел тогда, в тот день. И не говорите ни слова, а то всё сорвётся.
Я молча кивнул.
Мишка, усевшись на корточки, принялся выкладывать из планок какую-то странную фигуру. Сперва мне показалось, что это двойная пентаграмма, но вглядевшись, я понял, что здесь что-то совсем иное. Деревяшки выстроились непривычным глазу многоугольником, в котором даже самый талантливый математик не отыскал бы и намёка на симметрию.
Мне оставалось лишь сидеть тихо и, как предписано было радиомонтажнику Бурьянову, вспоминать облик утерянного сына. Самое удивительное, что я и в самом деле начал вспоминать. Витя Северский однажды явился на службу со своим четырехлетним Санькой - так сложились дела, что не с кем было оставить. Дитё изрисовало пачку ксеросной бумаги малопонятными каракулями, сурово слопало поднесённую секретаршей начальника шоколадку и запросилось в туалет. Я помнил его довольно смутно - чёрные, слегка вьющиеся волосы, пухлые, покрытые россыпью веснушек щёки, - Витя всё дразнил своего отпрыска хомяком. "Я не хомясёк, Я Саса", - обиженно отвечал малыш, косясь на окружающих готовыми наполниться влагой карими глазами.
…Вдруг оказалось, что исчезли звуки. Пропали куда-то колотящие крыльями лампочку мотыльки, утих комариный писк, прекратлась мышиная колготня в поленнице.
А потом… Крайняя планка вдруг дёрнулась, начала медленно приподниматься одним концом в замерший воздух, потом всколыхнулись и другие, точно задетые скользящим пальцем клавиши рояля. Сперва медленно, а потом всё быстрее задвигались планки, и спустя минуту сами собой выстроились в некое подобие треугольной стрелки, указывающей в сторону полуоткрытой двери сарая.
Теперь сомнений не оставалось. Психодинамика в чистом виде. К бою, поручик Бурьянов! Сглотнув образовавшийся в горле комок, я резко поднялся, осенил себя крестным знамением и громко произнёс:
- Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежат от лица его ненавидящие его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога…
Висевшая в воздухе гора планок с сухим треском - точно сломали чью-то кость - обрушилась на пол и осталась лежать бесформенной грудой. И разом вернулись исчезнувшие было звуки, запищал у меня над ухом комар, где-то вдалеке, на улице, послышались пьяные голоса.
Мишка обмер, потерянно глядя на меня. Что ж, грустно это всё, но служба есть служба. Сунув руку в карман, я протянул ему синюю, с золотым тиснением, корочку:
- Поручик Бурьянов, Управление Защиты Веры. Вот такие дела, Миша. Пойдём-ка в дом.
Мальчишка отшатнулся, прижимаясь лопатками к стене, и уставился на меня безумными глазами. Губы его беззвучно шевелились, он скорчился и ловил ртом сухой воздух, точно получил отменный удар в солнечное сплетение. Что ж, - хмуро подумал я, - когда-нибудь он мне ещё спасибо скажет.
- Ты не маленький, Миша, должен был понимать, что когданибудь это кончится.
- А я… А я-то вам поверил, - прошептал он, отводя потухший взгляд. - И ведь почти уже…
Я положил ему руку на вздрогнувшее тёплое плечо.
- Пойдём в дом. Надеюсь, в догонялки играть не будем - сам понимаешь, глупо.
И мы вышли из сарая. На всякий случай я придерживал Мишкин локоть - не хватало ещё бегать за ним, топча обихоженные грядки. Но пацан шёл покорно, механически переставляя ногами, точно заводной плюшевый медвежонок. Был у меня такой, лет двадцать назад.