- А сейчас колониальная система рушится, - продолжил он, - Империя стоит один на один с двумя молодыми и сильными хищниками: США и Красной Чумой. В этих документах динамика роста основных экономических и военных показателей наших противников. В этих графиках наш приговор. Формально мы все еще на коне, наш уголь, нефть, сталь, электроэнергия, производство военной техники даже с учетом катастроф последних двух лет… Именно это дает основание моим оппонентам утверждать, что у нас все в порядке, и империя вполне в состоянии замкнуться в себе. Они не желают смотреть на всю картину в движении и заглядывать в будущее даже на расстояние вытянутой руки… Мы неспешно карабкаемся, а наши противники рвутся вперед. И этому рывку нужна пища. Не сегодня и не завтра, но скоро, очень скоро наступит день, когда они поднимут руку на наш мир, на наши владения, которые мы собирали и укрепляли столетиями. С одной стороны - Штаты, которые уже сейчас претендуют на статус первой промышленной державы мира. С другой Новый Мир и его рост, который вполне может поспорить с американским. Новый Свет и Новый Мир. И мы между двумя хищниками, верхом на большом, набитом шерстью мешке…
- Договориться?… - тихо, почти робко спросила она, - как‑то поделить сферы влияния, заключить договоры…
- Увы, - чуть покровительственно (но именно чуть!) усмехнулся он, - видите, вам нужно еще многому учиться… Большая политика - дело истинных джентльменов и хозяев своего слова. Когда они считают нужным - то дают его, оформляя надлежащим образом, когда ситуация меняется - забирают обратно. С вежливыми и искренними извинениями. Отношения великих держав немногим отличаются от борьбы в детской - и там, и там правит сильнейший. Разница в том, что в политике после удара приносят безукоризненные извинения, а игрушки отбирают исключительно во имя всеобщего блага и прогресса. Никакие соглашения и разделы не спасут нас от аппетитов наших соперников, особенно теперь, когда они уже попробовали нашей крови. Весь вопрос в том, что сейчас, несмотря на наши поражения и беды, мы все еще достаточно сильны, чтобы хотя бы пытаться играть на равных. Но еще три - четыре года, - он простер ладонь в направлении папок, - и у нас будут уже не просить, а отбирать.
Они сидели и молчали. Очень долго сидели и очень долго молчали, недвижимые, словно сфинксы новой эпохи. Мрак за окном поблек, незаметно смешиваясь с серостью приближающегося утра, истошно прогудел далекий автомобиль.
Как мало стало в Лондоне автотранспорта, подумал Черчилль, весь частный реквизирован для нужд армии… Куда мы идем… Что с нами будет…
- Премьер, - неожиданно, без подготовки, жестко и уверенно сказала она, - если я скажу - 'нет', вы сдержите слово?
- Нет, не сдержу, - так же жестко, без заминки ответил он, - это нужно было для того, чтобы вы выслушали меня.
- Тогда будет кризис, - сказала она, не спросила, но констатировала.
- Да. Но я верю в себя и в то, что мой путь может провести империю к жизни, а мои оппоненты приведут ее к гибели. Мы не можем сдаться на милость наших противников, мы не можем поддерживать соревнование, мы можем только атаковать, вынуждая их самих нападать и сталкиваться между собой.
- 'Истинный джентльмен', - с сарказмом отметила она.
- Джентльмен всегда играет по правилам. Когда правила мешают выиграть, джентльмен меняет их, - пожал плечами премьер.
- Тогда в чем разница между джентльменом от политики и бандитом с большой дороги?
- В артистизме. И в умении представить свое шулерство как благородное деяние, совершенное на благо мира и прогресса.
- И вы уверены в превосходстве нашего, британского… артистизма? Настолько, что полны решимости, проиграв одну войну, немедленно начать следующую?
- Да.
Вот и все. Все было сказано. Он сделал все, что было в его силах. Теперь будущее империи и его лично зависело от ее слов.
- Тогда… Расскажите мне свой план, сэр Уинстон. Я желаю выслушать его.
'И третьей загадкой дипломатии межвоенного периода, безусловно, является пресловутая встреча Министра и Королевы. Относительно сговора между ГДР и СССР, равно как и связей СССР и США мы можем вычислить, о чем договаривались участники, но не знаем (и вряд ли когда‑либо узнаем) в какой форме и каким образом эти переговоры велись. Здесь же мы абсолютно точно осведомлены, что …числа 1943–го года, в…часов королева Елизавета вошла в кабинет сэра Уинстона с намерением принудить его к добровольной отставке. Через три часа она покинула премьера, будучи его горячей сторонницей и в дальнейшем ни разу не изменила новой позиции, будучи верной сподвижницей во всех его начинания.
О чем они говорили? Какие слова нашел Черчилль? Каким образом юная королева, решительно настроенная против первого министра, подозревающая его в убийстве отца - короля в один краткий миг стала вернейшим и преданнейшим сторонником политики новой войны? Увы, только два человека знали ответ на это вопрос, и они унесли его в могилу…'
М. Мартин 'Вторая Мировая Война. Размышления историка, воспоминания очевидца'.
Глава 4
Рунге под лестницей
'Жизнь Ганса Ульриха Рунге представляет собой любопытный парадокс. До определенного момента мы видим прекрасного пилота, смелого солдата и просто 'отличного парня', не отягощенного, однако, какими‑либо достоинствами аналитика. Равно как и вообще тягой к самообразованию. Затем, в результате трагической катастрофы карьера пилота резко прерывается, и менее чем через полгода перед нами появляется совершенно иной человек - цепкий, умный исследователь, прирожденный организатор и собиратель информации. Автор легендарного 'Das LuftKrieg', труда, который и сейчас читается как приключенческий роман, являясь одновременно основополагающим источником по истории 'Наступления на Британию'. Человек, на равных общавшийся с цветом руководства ВВС 'Нового Мира', в соавторстве с В. А. Кудрявцевым фактически создавший 'красную' теорию и практику борьбы авиации с морскими целями. От прекрасного пилота бомбардировщика к настоящему ученому, выдающемуся теоретику, имя которого носит первый авианосец программы ZF-47.
Воистину, это был феерический взлет, возможный лишь в ту великую пору феноменальных подъемов и сокрушительных падений…'
М. Мартин 'Вторая Мировая Война. Размышления историка, воспоминания очевидца'.
Мелькание окрестностей превратилось в древесный ствол, прыгнувший прямо на основание левого крыла, плоскость мгновенно сломалась. Что‑то массивное и тяжелое ударило Ганса по ногам чуть ниже колен. Лобовое стекло лопнуло вдребезги, мелкая стеклянная крошка хлестнула по лицу, кровь мгновенно залила глаза. Самолет развернуло, он врезался правым бортом в череду тонкоствольных деревьев, пропахивая широченную просеку. А затем Рунге крепко приложился головой о приборную доску, и свет померк…
Рунге проснулся. Мгновение - другое он очумело крутил головой, не понимая, где находится, затем ладони ощутили подлокотники неудобного казенного стула, а колени больно уперлись в такой же казенный стол. И понимание реальности вернулось сразу и целиком.
Тогда ему повезло, ноги остались целы, их просто зажало. Потерявшего сознание Рунге вытащили из кабины вовремя подоспевшие десантники. Его одного, остальной экипаж погиб еще в воздухе. Слегка придя в себя, он скорбел о товарищах и радовался скорому возвращению, все как положено счастливчику, вытянувшему у всевышнего продление командировки на грешную землю. Только сильно болела голова, шумело в ушах, да регулярно накатывали внезапные приступы рвоты. Экие мелочи… Через несколько дней, внезапно, прямо среди прогулки по больничному дворику он свалился в жесточайшем приступе конвульсий, сменившемся временным параличом.
Вердикт врачей был суров и неоспорим. Сотрясение мозга, трещины в черепе, смещение шейных позвонков, ущемление нервов. Вся жизнь с палочкой и никакой авиации. Теперь ему нельзя было садиться даже за руль автомобиля.
Следующий месяц Рунге обивал пороги всех без исключения берлинских и марксштадских приемных и высоких кабинетов. Он даже нашел вырезку из ежемесячного советского военного бюллетеня о русском пилоте - истребителе, который так же был сбит в бою с японцами, потерял обе ноги чуть ниже колен, но продолжил летать с протезами. Летать и сбивать.
Все было тщетно. Ему совершенно справедливо возразили, что безногий - одно дело, а человек, который в любую минуту может потерять сознание - совершенно иное. Карьера летчика закончилась, а вместе с ней и жизнь, потому что Ганс Ульрих жил полетами и ради полетов. Неизвестный зенитчик убил его в Голландии, так же как и других, просто немного позже.
Ганс начал опускаться, даже немного запил. К счастью, период безвременья длился недолго, однажды слабенькая дверь его государственной новостройки 'ускоренного проекта' жалобно хрустнула и вылетела напрочь, выбитая добрым летным ботинком.
Остерман сумрачно обозрел похмельного и небритого Рунге, полупустую бутылку эрзац - шнапса. Он явно колебался, балансируя между жалостью, намерением помочь, и презрением пополам с желанием уйти и не возвращаться. Тогда, первый и последний раз в жизни Рунге умолял. Нет, не словами, он скорее умер бы, но взглядом. Взглядом человека, у которого не осталось ничего.
Полковник пожал плечами и вышел, но в его шагах Рунге прочитал надежду. Люто презирая себя за временную слабость, Ганс немедленно вылил все спиртное, что находилось в его маленьком жилище, и поклялся пить исключительно воду и молоко. Остерман зашел на следующее утро, так же молча оценил выбритого до синевы Рунге, выскобленную до сияющего блеска квартирку и бутылку молока в центре стола.