* * *
Быть танкистом Кобрин уже привык. Не то чтобы ему так уж нравилась новая воинская специальность… просто привык. Да и что делать, коль надо? Есть, знаете ли, такое простое русское слово "надо". Не так уж и сложно, если подумать, главное, осознать, что ты больше не пехотинец, а совсем наоборот, танкист. А уж какой там, снаружи, за четырьмя с половиной сантиметрами гомогенной брони, год – не столь и важно. Танк – он всегда танк, что в прошлом, что в будущем. Гусеницы, башня, пушка. И люди внутри. Экипаж машины боевой, как в этом времени пели.
– Витя, короткая!
"Тридцатьчетверка" плавно остановилась, клюнув бронированным лбом. Земля и небо в расчерченном рисками прицеле перестали играть в догонялки.
Ба-б-бах! – это пушка, родная "эф тридцать четыре".
Бдз-з-зинь! – это соответственно зацепившая за отражатель стреляная гильза.
Длинь – упоминание такой-то матери в интересном положении – кланц! – это Степа Анисимов, запихнувший в казенник новый унитар. Краем глаза капитан успевает заметить окраску снаряда – молодец башнер, понимает, что к чему. "Черноголовый" сейчас ни к чему, а вот осколочная граната – самое то.
Подсвеченный донным трассером бронебойный несется к цели, и Сергей провожает его застывшим, неморгающим взглядом – будто это что-то может изменить, подкорректировать ошибку в наводке. Но никакой корректировки не требуется, и болванка под небольшим углом входит в кормовую броню немецкого "Pz-IV". Короткий высверк попадания, сноп неярких в дневном свете искр – и фашистский танк рывком подворачивает влево и тормозит, все сильнее дымя разбитым двигателем. Добить – или загорится? Так ведь унитар менять придется, в стволе осколочный, а это время. Загорелся, выбросив в небо столб жирного, черного дыма. Хорошо ихний европейский бензин горит, куда лучше нашей русской солярки. А главное – вспыхивает мгновенно. Из распахнувшихся люков лезут, перхая от удушливого дыма, панцерманы в дымящихся комбинезонах. Грохочет пулеметная очередь, пули высекают искры из брони, брызгают расплавленным свинцом, и немцы валятся возле гусениц. Один повисает в проеме бокового люка, комбез на спине горит. Готовы…
Танк трогается с места, в панораме видна цель атаки – двухэтажное здание станционной управы. Или это местный железнодорожный вокзал? Память реципиента ничем помочь не может, поскольку Сенин здесь никогда не был. Нет, вокзал вряд ли, он все ж таки должен поближе к путям располагаться. Одним словом, мощный такой домина, явно построенный еще до наступления эпохи исторического материализма. Левое крыло разрушено бомбой, представляя собой сплошной завал из кирпича, перекрученных несущих балок и остатков перекрытий. Часть крыши провалилась, между торчащих ребрами потемневших стропил несколькими жидкими струйками тянется светло-серый дымок. Заложенные мешками с песком окна первого этажа пульсируют фонтанчиками дульного пламени: как минимум два пулемета, остальное – карабины. Залегшие перед фронтоном пехотинцы вперед не лезут, дожидаясь подхода танков, – молодцы, учатся понемногу бою в городских условиях, под пули по дурости не суются. Хотя, конечно, какие уж тут, на фиг, "городские условия"? Единственное двухэтажное здание – вон это самое. Ладно, хватит мыслями по хрестоматийному древу растекаться.
– Короткая. Два выстрела.
Наведя прицельную марку на правое окно, Кобрин без особой спешки давит на педаль. Выстрел – и из превращенного в бойницу окна выметывается мощный султан дыма и кирпичной пыли, разлетаются лохмотья разорванных в клочья мешков. Справа сочно клацает затвор, запирая в каморе новый патрон. Еще один выстрел. Эх, поторопился слегка: осколочно-фугасный ударяет в подоконник, взрыв раскидывает мешки с песком, выбивает из стены целый сноп битого кирпича. Окно затягивает дымом и рыжей пылью. Нормально вышло, пулеметчику однозначно конец.
Верно истолковав происходящее, пехотинцы поднимаются в атаку под прикрытием огня оставшихся на месте товарищей и танковых "ДТ". Летят в окна гранаты, бойцы подсаживают друг друга, скрываясь в курящейся дымом полутьме помещения. Внутри хлопают выстрелы, пару раз гулко бухают ручные гранаты. Из оконного проема сигает гитлеровец, но не успевает пробежать и нескольких метров. Коротко рычит курсовой пулемет, и он падает, выронив карабин. Еще одного Гриша срезает прямо в окне: несколько раз дернувшись, фриц повисает на подоконнике. Сорвавшаяся с головы каска падает кверху дном, и Кобрин видит растрепавшиеся светлые волосы, с одной стороны густо перемазанные ярко-алым.
Выбросив из патрубков клуб дыма, "тридцатьчетверка" неспешно трогается с места, подъезжая поближе. Мало ли что, вдруг махре еще какая помощь понадобится. Следом двигаются еще два танка – "КВ", чья броня испещрена многочисленными отметинами свежих попаданий, и еще один "Т-34" с тактическим знаком комроты-раз на башне. Связи с ним нет и быть не может: вместо антенного выхода на правом борту – продолговатый след от чиркнувшей и ушедшей в рикошет болванки. Надгусеничные полки покорежены, передние крылья и вовсе оторваны, ходовая забита глиной, а на ведущий каток намертво накрутился обрывок не то брезента, не то какой-то ткани. Удивляться тут нечему, когда утюжили окопы, все что угодно могло в ходовую замотать. Да и танк комбрига выглядит не лучше, как и все остальные машины бригады.
Но помощь не требуется, и выскочивший из дверей красноармеец машет каской, разевая в крике щербатый рот. Разумеется, Сергей просто физически не может ничего услышать, но отлично понимает значение этой широкой, вполлица улыбки: противник уничтожен, здание захвачено.
И это означает только одно – они наконец взяли эту проклятую станцию и дорога вперед свободна.
Вот только ничего еще не окончено, поскольку с боем прорваться к шоссе и закрепиться там – это одно. А вот удержать плацдарм до выхода из окружения наших частей – совсем-совсем другое. И Кобрин, если уж начистоту, пока даже предположить не мог, что окажется более сложным. Тем более он до сих пор понятия не имел, как обстоят дела у "соседей" – по понятной причине, было не до связи с 203-й ТБр, атаковавшей захваченный противником поселок несколькими километрами правее, со стороны лесного массива. Согласно первоначальному плану, встретиться предстояло в заранее оговоренном квадрате, наглухо перекрыв шоссе, а как выйдет на самом деле? Нет ответа. Вариантов масса, аж целых два: или встретятся и перекроют, или – нет. Как в том дурацком старом анекдоте про динозавра на улице, выкопанном в архиве кем-то из курсантов и отчего-то ставшем весьма популярным среди второкурсников…
Глава 6
Ретроспектива. Лейтенант Федор Кобрин, август 1941 года
Танк, под которым он схоронился от немцев, заслышав близкий рев автомобильных моторов, подбили совсем недавно. Гитлеровских трофейщиков, активно собирающих после боев поврежденную технику противника, просевшая на превратившихся в белесый пепел бандажах бронемашина не заинтересовала: пробив борт, снаряд разворотил двигатель, вызвав пожар и детонацию боекомплекта. Снарядов в "тридцатьчетверке", видимо, оказалось немного, взрыв даже не сорвал с погона башню, лишь вышиб люки, и башенные, и мехвода. Но горел танк долго и жарко, пламя напрочь слизало всю краску на броне. Прямо над головой, в заляпанном намертво присохшей грязью днище проглядывал контур эвакуационного люка, так и оставшегося наглухо задраенным, – из экипажа никто не спасся. Сильно воняло свежей гарью, соляркой и сырым – накануне прошел дождь – металлом. Ощущать, что над тобой лежат четверо покойников, было страшновато, хоть лейтенант Кобрин прекрасно понимал, что никаких останков внутри нет и быть не может; пока полыхал соляр из пробитых баков, все сгорело до пепла, даже кости. Повидал уже подобного за эти месяцы. И хотел бы забыть, да разве забудешь? А сколько еще впереди такого… незабываемого?..
Со стороны дороги, где остановились немецкий полугусеничный бронетранспортер и несколько грузовиков с пехотой, лязгнул металл десантных дверей, гулко грохнули откидываемые борта, раздались гортанные фразы и смех. Судя по всему, гитлеровцы появились здесь вовсе не по его душу – просто сделали короткую остановку, ноги размять, допустим. Или отлить с обочины, оросив пыльную русскую траву высококачественной арийской мочой. Да хоть просто дать немного остыть перегревшимся моторам – лето же на дворе, самая жара.
Зашуршала трава, посыпались мелкие камушки – кто-то из фрицев спускался с насыпи. Ну, и какого хрена ему тут понадобилось, спрашивается? Посрать в уединении решил, товарищей стесняясь, падла? Федор сжал во внезапно вспотевшей ладони пистолет. Несерьезно, конечно, но что делать? С автоматом, пусть даже и трофейным "машиненпистолем", тут особенно не развернешься.
Под подошвами видимых между опорными катками пыльных сапог захрустела выжженная разлившейся соляркой земля, и остановившийся возле "тридцатьчетверки" немец что-то весело прокричал камрадам. И неожиданно полез на танк: скрипнула надгусеничная полка, раздалось негромкое пыхтение, когда он забирался на башню. Заглянув внутрь, гитлеровец аукнул – эхо, что ли, ожидал услышать, придурок? Рассмеявшись, фриц снова что-то прокричал. Что именно, разведчик, разумеется, не понял, поскольку язык противника знал исключительно в виде нескольких заученных фраз, типа "бросай оружие, руки вверх!" или "сколько солдат в твоем подразделении?". Спрыгнув вниз, немец отер выпачканные копотью ладони прямо о брюки и обошел танк, остановившись с противоположной от дороги стороны. Насвистывая какую-то бравурную мелодию, пристроил к провисшей гусенице карабин и не спеша расстегнул ширинку.