После выхода книги Есенин, возможно впервые, с ужасом осознал – в какую яму он свалился. Он, великий русский поэт, стал заводной игрушкой в руках политических временщиков. Он понял отчетливо: кто бы там ни победил, его дни сочтены.
Почувствовали это и бывшие его "друзья", которые давно завидовали Есенину и ненавидели его. Пришло их время, можно было безнаказанно действовать. Там поймут всё правильно. Надо только выбрать подходящий момент.
Есенин в ужасе. Ему кажется, что его поджидают за каждым углом, он на грани психического срыва. 26 ноября ложится в московскую клинику. И не ведает, что пока он лечил нервы, два заединщика (Сталин – Бухарин) добивали Зиновьева и его команду. И делали это прилюдно: на XIV съезде партии. На нем впервые с основным политическим докладом выступил Сталин. Есенин всего этого, конечно, не знал. Он бежал из клиники 21 декабря (съезд еще продолжал работать) после истерической ссоры с женой (мы упоминали об этом). И бежал не куда-нибудь, а в Ленинград – самый опасный (после свержения Зиновьева) город для крамольного поэта. Туда же направились и агенты ОГПУ для окончательной "зачистки" города. Есенин, можно в этом не сомневаться, не значился в их первоочередных списках. Но когда враги поэта проявили "инициативу снизу", они возражать не стали и дела об убийстве даже не возбудили. В стране уже прорезался анфас Хозяина, а хозяин в России всегда – барин.
Когда в 90-х годах на коммунистов стали вешать все "политические глухари" прошлых лет, "дело о самоубийстве поэта Есенина" смогло ответить всего на один, но зато главный вопрос: его все же убили, но явных следов этого злодеяния, которые бы указывали на тех, кто его совершил, найти так и не удалось. Поэтому и не смогли признать за достоверную ни одну из многочисленных версий убийства. Не сомневаюсь – не признают и ту, которую я все же решусь высказать.
Поэта убили не сотрудники ОГПУ, ни милиция, ни нанятые заказчиком килеры (тогда такое вообще не практиковалось). В номере гостиницы, где остановился Есенин, орудовали свои для него люди, те, кого он знал . Если был там Г. Устинов (а был-таки!), то хотя и значился он троцкистом и все это прекрасно знали, но действовал он не по заданию Троцкого, а для того лишь, чтобы убийством поэта снять с себя это политическое тавро. Злобы у этих килеров было с избытком, а опыта – ноль. Потому и сделали все столь топорно, "органам" же было некогда заниматься еще и уборкой в том злосчастном гостиничном номере. Сойдет и так. И сходило в течение 65 лет.
В "Метели" Есенина, написанной в 1924 г., есть строки:
И первого
Меня повесить нужно,
Скрестив мне руки за спиной:
За то, что песней
Хриплой и недужной
Мешал я спать
Стране родной.
Всё точно. За то, по большому счету, и жизнь отдал.
А как же "До свиданья, друг мой, до свиданья"? Именно так, как в только что приведенных строках. Поэты всегда знают, что будет. Еще в поезде "Москва – Ленинград" во время бессонной ночи ему пришли эти строки. Под рукой ничего пишущего не оказалось, и он (что делал и ранее в схожих ситуациях, о чем вспоминала, к примеру, Н. Табидзе), наколов палец, спичкой нацарапал стихотворение, оказавшееся прощальным.
Было, наверное, так. Поэта убивать его гости не собирались. Все вышло неожиданно. Потому и такой погром в номере. Есенин был взвинчен до крайности и мог наговорить чего угодно. В него могли запустить чем-то тяжелым (вспомним об отчетливой вмятине во лбу) и этот удар оказался смертельным. "Гости", перепугавшись до смерти, уже собрались бежать, но… обнаружили в нагрудном кармане пиджака поэта то стихотворение. Оно и подсказало им инсценировку самоубийства, но и ее сделали крайне неумело.
* * * * *
Первые не казенные, но человеческие слова о смерти Есенина высказал 30 декабря 1925 г. в "Красной газете" Борис Лавренёв в статье "Казненный дегенератами". О ней предпочитали молчать более 60 лет:
"Есенин был захвачен в прочную мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый дегенеративным извергам, он был объявлен вождем школы, родившейся на пороге лупанария и кабака, и на его спасительном плоту всплыли литературные шантажисты, которые не брезговали ничем… Дегенеративные от рождения, нося в себе духовный сифилис, тление городских притонов, они оказались более выносливыми и благополучно существуют до сих пор, а Есенина сегодня уже нет… Я знаю, что перед этой раскрытой могилой будет сказано много сладких слов и будут писаться "дружеские" воспоминания. Я их писать не буду. Мы разошлись с Сергеем в 18 году – слишком разно легли наши дороги. Но я любил этого казненного дегенератами мальчика искренно и болезненно… И мой нравственный долг предписывает мне сказать раз в жизни обнаженную правду и назвать палачей и убийц – палачами и убийцами, черная кровь которых не смоет кровяного пятна на рубашке замученного поэта".
Тут же возопил А. Мариенгоф, посчитав, что один из тех, кого имел в виду Б. Лавренёв, – он . Написал жалобу на Лавренёва в Союз писателей, членами которого были в основном "попутчи-ки". Лавренёв, конечно, ему ответил:
"Анатолию Мариенгофу.
Я очень обрадован, что на Вас немедленно загорелась шапка и что самым фактом составленного письма и своей подписью на нем Вы расписались в получении пощечины…" И далее о его творчестве: "Мое мнение о них (сочинениях Мариенгофа. – С.Р.) может не сходиться с другими мнениями и Союз не правительственная партия, имеющая единую литературную и общественную идеологию. Я же считаю себя в полном праве считать Ваше творчество бездарной дегенератской гнилью и никакой союз не может подписать мне изменить мое мнение о Вас… В Вашем праве путем печати доказать, что не Вы… а я создал вокруг Есенина ту обстановку скандала, спекуляции и апашества, которая привела Сергея к гибели…"
Б. Лавренёв был не одинок в своем мнении. Столь же резко написал об окружении поэта и драматург В. Киршон. По его мнению, основная цель окружавшей Есенина литературной бездари – его именем "напомнить о своем существовании".
И еще один интересный факт. 4 января 1926 г. в Московском Камерном театре состоялся один из первых, как бы мы сказали сегодня, несанкционированных вечеров памяти Есенина. Обстановку в зале собравшаяся интеллигенция накалила до предела, требовали немедленного удаления из зала убийц Н. Гумилева и Есенина. "Наверху", само собой, тут же учли этот недочет и приняли постановление, запрещающее впредь проводить прилюдные вечера памяти Есенина.
"Мы потеряли великого русского поэта", – написал 7 февраля 1926 г. М. Горький. Открытое письмо Троцкого "Памяти Сергея Есенина", напечатанное в газете "Известия" 20 января 1926 г., Горький считал лучшим, что до сих пор "написано о нем".
Н. Бухарин 12 января 1927 г. в "Правде" впервые печатает откровенно злобную, несправедливую в отношении поэзии Есенина статью под названием "Злые заметки". Творчество поэта он обозвал "шовинистическим", а большую часть его стихов "пьяно рыдающими". Цель его проста: своей статьей он намеревался дать "хоро-шенький залп" по Есенину. В этой статье он запустил во всенародный оборот гнусное словцо "есенинщина" (С. Эйзенштейн чутким ухом художника уловил социальный заказ и тут же бросился снимать разоблачающий "есенинщину" фильм) . М. Пришвин в своем дневнике назвал статью одного из большевистских идеологов "хулиганской".
Верно понял тот же социальный заказ и В. Маяковский:
У народа,
у языкотворца,
умер звонкий
забулдыга подмастерье…
Более теплых слов в арсенале "лучшего и талантливейшего" не нашлось. И как-то не вяжутся эти его строки с тем, что якобы сказал В. Маяковский, узнав о смерти поэта: "Мне плевать после смерти на все памятники и венки… Берегите поэтов!"