В таком положении он простоял несколько минут, пережидая, пока успокоится сердцебиение. Наконец, поняв, что если он соберет в кулак все свои силы, то сможет пройти несколько шагов, Молинас отпустил столб и попробовал идти. Боль была ужасная, но ноги уже не подгибались. С ненавистью посмотрел он на освещенный фасад "Ла Зохе", где студенты, несомненно, уже приступили к мерзостным совокуплениям, и медленно побрел прочь, держась за стены.
На его счастье, чума опустошила улицы и никто не мог слышать его стонов. Луна стояла еще высоко, и в те промежутки времени, когда кровавая пелена не застилала глаза, он мог различать дорогу. Кое-как проковылял он несколько переулков и снова упал. На этот раз вставал он гораздо увереннее. "Ну же, вперед, худшее позади…"
Как бы не так. Остался неслыханный позор, отягченный тем, что он так легко раскрыл себя и свои цели. Если стыд еще можно было пересилить, то вина оставалась. Его следовало покарать, и кара должна быть адекватной.
Молинас вошел в какой-то вонючий дворик, окруженный пустыми, словно призрачными, балконами, и дотащился до вырытого посередине колодца. В оставленной на бортике бадье тускло отражались звезды. Он поднял бадью правой рукой и, еще раз подумав об окровавленном вестготском Христе, с силой опустил ее на распластанные на кирпичном бортике пальцы левой. Боль в размозженных ногтях заставила его вскрикнуть. Но этого ему показалось мало. Правой рукой он начал вырывать остатки ногтей, не обращая внимания на брызнувшую кровь. Возможно, он заслуживал и худшего, но боль была настолько нестерпимой, что продолжать он не рискнул: с перебитой рукой и изуродованной спиной он легко мог снова потерять сознание.
Тогда он, хромая, побрел дальше по пустынному городу, как и прежде оставляя за собой красные капли. Приорат доминиканцев был далеко. Ему оставалось только смирить гордыню и постучаться в обитель францисканцев, что располагалась между церковью Святого Петра и городской стеной.
Испанцу пришлось несколько раз дернуть за шнурок колокольчика, прежде чем приоткрылось окошечко в воротах монастыря и оттуда осторожно выглянуло худое лицо молодого монаха. Капюшон его был надвинут на глаза, а нос и рот он прикрывал пучком пахучих трав.
- Что вам угодно? - недружелюбно спросил францисканец. - Здесь все давно спят.
- Поглядите на меня, и вы все поймете, - ответил Молинас. Он поближе придвинулся к полоске света, идущего от двери, и показал окровавленную руку. - Взываю к вашему христианскому милосердию: мне нужна помощь.
Монах отпрянул назад и в ужасе проговорил:
- Что с вами? Вы не больны?
- Посмотрите хорошенько, это не язвы, это раны. - Почувствовав, что не убедил монаха, Молинас раздраженно добавил: - Вы обязаны оказать мне помощь. Я такой же слуга церкви, как и вы. Меня хорошо знает епископ Магелонский. Если вы мне поможете, он будет вам признателен.
Это имя явно произвело впечатление, но не настолько, чтобы рассеять сомнения францисканца.
- Вы не похожи на монаха, - заметил он.
- Да, я не монах, но отнеситесь ко мне так, как если бы я им был. Прошу вас, доложите отцу настоятелю. Ему я объясню, кто я и почему вы должны мне помочь.
- Я уже сказал вам, он спит. Вот если бы вы пришли через час…
И тут Молинаса посетила удачная идея. Он застонал и повалился на землю, словно потеряв сознание. Падение было весьма чувствительно, но он не обратил внимания на боль. Монах вскрикнул:
- О господи!
До ушей Молинаса донеслось звяканье засовов. Оставалось только ждать. Воспользовавшись затянувшейся паузой, он нашарил под плащом кинжал и отбросил его подальше от себя вместе с ножнами. Шпаги он не нащупал, но затем вспомнил, что оставил ее в лачуге, где пережидал эпидемию. Тем лучше. Он закрыл глаза, пытаясь, несмотря на боль, почувствовать хоть небольшое облегчение, соприкасаясь с прохладой мостовой.
Прошло довольно много времени, прежде чем засов снова загремел. Молинас плотнее закрыл глаза, стараясь не шевелиться. Молодой голос произнес:
- Вот он. Он весь в крови, словно на него напали бандиты. Я не мог не предупредить вас.
- И хорошо сделал, - ответил кто-то простуженным голосом. - Ты уверен, что это не зачумленный?
- На первый взгляд - вроде бы нет. Мне показалось, он ранен и весь в синяках.
- Я не спрашиваю, что тебе показалось. Осмотри его.
Приказ, похоже, не вызвал у молодого монаха особого энтузиазма. Прошло несколько мгновений, прежде чем Молинас ощутил на себе прикосновение осторожных, дрожащих пальцев. Ему заглянули под плащ, расстегнули кожаный жилет и рубашку.
После короткого осмотра молодой голос констатировал:
- Бубонов под мышками нет.
- Его лихорадит?
- Нет, не сказал бы. Но он весь избит, и одежда в крови.
- Ладно, позови кого-нибудь и отнесите его в келью. Там разденете и перевяжете. Если придет в себя, позовете.
Прошло еще какое-то время, и Молинас услышал возбужденные голоса и шум шагов. Когда его подняли, боль вернулась с удвоенной силой и он еле удержался, чтобы не закричать. По счастью, сила воли вновь обрела прежнюю крепость, и он молча повис на сильных руках монахов.
Пока его несли по длинным коридорам, до него долетали обрывки тихого, сквозь зубы, разговора:
- Втащить в обитель неизвестно кого, и это когда в городе чума! У отца настоятеля, видно, отшибло последние остатки мозгов.
- Кажется, этот тип знаком с епископом Магелонским.
- Еще того не легче. Мы принимаем у себя непонятно кого только потому, что он знает епископа. А если у него чума?
- Да нет, на чуму не похоже. Он хоть и потерял много крови, но не такой бледный, как чумные.
- Это-то верно, но как мы будем его лечить? Брат лекарь умер, а хирург-цирюльник еще кто знает когда придет.
- Ну, поверхностными ранами займутся служанки.
- Это было бы идеально, но вряд ли отец настоятель захочет, чтобы кто-то узнал, что мы держим у себя женщин.
- Все монастыри во Франции держат женщин. Все это знают, и никого это не шокирует, кроме протестантов.
- А кстати, тебе доводилось быть с Магдаленой? Это такая рыжая, с маленькой грудью. Под юбкой у нее сущий вулкан. И зад просто точеный.
- Магдалена? Это что, новенькая? А мне плевать, что грудь маленькая, лишь бы соски торчали…
Дальнейшее Молинасу расслышать не удалось. Его опустили на соломенную подстилку, и острая боль снова парализовала все тело. Он попытался вытянуться, но стало только хуже. Тогда он свернулся, как ребенок, и стал ждать, что будет дальше.
Монахи, тащившие его, ушли. Молинас открыл глаза и огляделся. Он находился в пустой, выбеленной известью келье. Единственной мебелью был комод, на котором стояла масляная лампа. Стены с проступавшими пятнами сырости сходились кверху, единственное окно без решетки закрывал прочный ставень.
В коридоре раздались и. Молинас решил, что хватит изображать обморок, и с любопытством взглянул на входившего человека. Это был высокий худой францисканец, на вид лет шестидесяти, с короткой и жесткой седой бородкой; из-под густых бровей глядели синие глаза. Судя по цвету кожи, розовому, несмотря на возраст, с легким кирпичным оттенком, можно было предположить, что он саксонец или, скорее, норманн.
Человек, за которым двигался слуга со свечой, подошел к Молинасу, не выказывая никакого расположения.
- Рад, что вы пришли в себя, - сказал он холодно. - Я настоятель монастыря отец Генрих. Теперь можете сказать, кто вы.
Врать было бесполезно.
- Мое имя Диего Доминго Молинас. Я фамильо на службе святой инквизиции Испании, нахожусь в непосредственном подчинении у Великого инквизитора кардинала Манрике.
Отец настоятель поморщился:
- Готов вам поверить, но скажите, кто же вас так отделал?
- Я скажу, если мы останемся наедине.
Отец настоятель махнул рукой слуге:
- Можешь идти. И забери с собой свечу. Здесь достаточно света.
Тот подчинился без разговоров. Едва он вышел, францисканец наклонился над подстилкой:
- Итак? Я жду вразумительного ответа.
Молинас чуть приподнялся, сдержав стон, и взглянул на францисканца:
- Я веду расследование, касающееся магических практик так называемых обращенных евреев. Это те, кого мы называем conversos, а вы - неофитами или marrani
- Продолжайте. От чьего имени вы действуете?
- Я уже сказал. От имени Альфонсо Манрике, пятого Великого инквизитора. Но следствие тянется еще со времен третьего, Адриано.
- И кто является объектом расследования?
- Поначалу им был Ульрих из Майнца, некромант, основавший тайную церковь с целью подавить нашу. Потом цепочка заговоров привела к Мишелю де Нотрдаму, студенту-медику из здешнего университета. Вам знакомо это имя?
- Нет. Мы далеки от студентов. Они все сквернословы и пьяницы.
В односложных ответах отца Генриха Молинас уловил враждебность. С этим монахом будет нелегко. Видимо, чтобы заставить его подчиниться, его надо сперва напугать.
- Итак, я сказал вам, по какой причине я здесь. Уверен, что вы мне поможете. Святой инквизиции должно подчиняться.
Настоятель пожал плечами.
- Я подчиняюсь инквизиции Тулузы, а не Испании. Если все, что вы мне сообщили, правда, вы находитесь вне юрисдикции ваших доверителей. Если церковные власти об этом узнают, они будут весьма раздражены.
Молинас почувствовал, как его охватывает гнев, и оттого снова усилилась боль, о которой он уже начал забывать.