- А что? Бритоголового Ярослашку подвинуть да сынков его убрать…
- Мечты, мечты… Суздальцы сидят крепко!
- Батыге-царю задницу лижут - вот и сидят. Я б тоже так мог - запросто. Йэх… не повезло просто - подсуетиться вовремя не сумел. Ничо! Еще поглядим, чья возьмет, посмотрим.
Снова выпили… Ратников уже старался пропускать… не то чтоб боялся не угнаться за князем, а просто не время сейчас было гнаться-то. Ак-ханум еще нужно сопровождать.
А собутыльник, между тем, хмелел быстро… видать на старые дрожжи… тут у всех здешних монголов с утра - на старые дрожжи, каждый ведь день пьянствуют.
- Йэх, Миха, дружище… - напившись, князь принялся жаловаться на жизнь. - Скажу тебе по секрету - цари да царицы мунгальские - суки еще те! Хуже, чем суздальцы или галичане. Хотя нет - те во сто крат хуже!
Да-а, что и говорить - старая песня: "сволочи тут все", настоящий российский гимн, музыка и слова - народные в тяжелой алкогольной аранжировке.
- Эй, дядя Миша! Ты спишь, что ль? Слуги-то твои где?
- Слуги? Чьи слуги? А… мои… Там. Во дворе должны быть. Ща домой поеду… на постоялый двор. Спать! Там такие красны девки… у-у-у… О! А Анфиску-то боярыня твоя продать обещалась, ага!
- Неужель обещала-таки?
- Угу, угу… третьего дня еще. Ну, помнишь, я заезжал?
- Не, - подумав, честно признался Ратников. - Не помню.
- Да наливку еще земляничную пили!
- Наливку? Наливку - помню. Тебя, дядя Миша, извини - нет.
- Да как же! Я ведь ее и привозил, наливку-то. Еще Анфиску ущипнул… ай. Хороша девка, хороша… я ведь ее тогда к тебе в опочивальню затащил… случайно… Ты там что-то в сундуке прятал…
- Не прятал, а перекладывал. Чтоб моль не завелась.
- О! Вспомнил-таки наконец. Ну, давай еще по одной, да поеду.
Выпив "на посошок", приятели расстались. Князь Михаил, взгромоздившись в седло с помощью слуг, с неожиданной прытью поскакал прочь, вдогонку за ним поспешно бросилась свита.
Ратников покачал головой - ишь ты, глазастый князь-то! Сундук углядел… Да ничего там такого и нет, в сундуке-то. Шмотки одни да… да рисунок Темин и его записка на воске. Та самая, что йисут передал… Или - не там рисунок? Да нет… там…
Все же посмотреть неплохо бы.
Однако заглянуть в сундук Мише удалось лишь на следующий день, уже после возвращения "из Орды", сиречь - с кочевья. Обычно зимою хан, мурзы и нойоны жили в городе, лишь время от времени выкатывались в снежную степь, ставили юрты, охотились, отдыхали. В этом Ратников как-то не очень понимал степняков - какая, казалось бы, разница, где арьку пьянствовать - в юрте или в городском доме?
Ак-ханум, кстати, вполне серьезно утверждала, что в юрте - "любовь слаще". Ну, это кому как… Михаил вдруг усмехнулся, вспомнив одну свою знакомую… Так, шапочное было знакомство, в Петербурге еще, и женщина такая… не то чтобы классический "синий чулок", но где-то рядом. Всю жизнь проучилась - институт, потом аспирантура… научный сотрудник… Со всей ответственностью валяла статьи о высокой нравственности "простого народа в прошлом", причем в качестве примера почему-то приводила исключительно сельских жителей, в укладе жизни которых разбиралась примерно как чистый гуманитарий в составе атмосферы Венеры. Ахала больше, на эмоции била - "это были чистые высоконравственные люди"… Типа наши предки ничего о сексе не знали. Ага, как же! Ратников когда-то, в детстве еще, пожил лето у двоюродной тетки в типичной деревенской избе, где на всех одна большая комната - горница, в крайнем случае, шкафами перегорожена или там занавесочками… пусть даже перегородками тоненькими, опять же - не до самого потолка и не до пола. Все для того, чтоб теплый воздух от печки распределялся по избе равномерно, чтоб всем тепло было, чтоб не замерз никто. В таких условиях сохранить сексуальные отношения в тайне - задача нереальная, да никто такой цели и не ставил, не заморачивались, понасущней проблемы были, чай, не в городе, где кран повернул - и вот она, водичка, горячая и холодная, в деревне-то воды натаскаешься, да еще и дрова… А потому дети деревенские прекрасно все слышали и видели - как мамка с папкой на кровати тешатся, сексуально грамотными росли, в отличие от своих городских сверстников, в ханжеском советском невежестве воспитуемых.
Вспомнив про секс, Ратников улыбнулся… Эх, Маша, Маша, когда же… Ак-ханум, конечно, вдовушка сладкая, но… с Машей не сравнится, это уж точно… Хотя, конечно, и против степной красавицы Михаил ничего не имел… да и какой же мужик имел бы?
Осторожно уложив заснувшую по пути в санях госпожу на ложе, молодой человек закрылся в своей каморке и открыл сундук…
Ага. Вот он, рисунок. А вот - восковая дощечка… Черт! А почему буквы смазаны? Ведь были всегда четкими, старательно, по-детски, выдавленными, а ныне что? Словно бы корова языком лизнула… или… или кто прижался к печке…
Черт его знает. Но буквы-то смазаны - видно. Или - такими и были, да просто запамятовал Миша, паранойей стал вдруг страдать? Нет. Посещения прошлого все ж таки приучили Ратникова быть очень внимательным к любым мелочам. Вот и насчет дощечки он точно помнил. А раз так… значит - брал кто-то досочку, а может, и рисунок. Вытаскивал из сундука, кому-то носил, показывал.
Кто? Кому?
Да кто угодно - никакого замка на двери каморки не было, она лишь изнутри на засов запиралась. Да и зачем тут замок? Не нужен, красть нечего, да и не имелось на усадьбе воров. Давно б уж вычислили да отрубили руки.
Молодой человек задумчиво покачал головой - однако! Кто-то ведь в его сундуке рылся. И хорошо бы узнать - кто?
Рыжий Кузьма? Рахман-управитель? Шитгай?
Ну, Шитгай вряд ли руки будет пачкать - не так воспитан, все ж - степной багатур, никак негоже в чужих вещах тайком от хозяина шарить. А вот эти двое - Кузьма с Рахманом - могли. Запросто могли - сволочи те еще.
Выскочив на крыльцо, Ратников заметил у разбитой на заднем дворе юрты друзей - Утчигина, Джангазака, Уриу. То ли они боролись, то ли снеговика лепили - в общем, бездельничали.
Ухмыльнувшись, молодой человек замахал руками:
- Эй, эй, парни! Арьки не хотите ли выпить?
- Я - выпью! - радостно откликнулся Утчигин. - А тем пучеглазым сойкам еще рано.
- Сам ты сойка! - Уриу обиделся, но насчет выпивки не настаивал - все же понимал, что и в самом деле по всем степным законам возрастом для пьянства еще никак не вышел.
А вот Утчигин - вполне уже. В пятнадцать лет самое то - пьянствовать. И пьянеешь быстро, и с похмелья голова не так трещит - организм-то еще молод.
- Хэй, хэй, брат, я уже иду, да?
- Иди, иди… арьку только не забудь, возьми кувшин на кухне.
- А мне дадут?
- Пусть только попробуют не дать - госпоже-то на опохмелку.
И вот уже сели со всей степенностью, как и положено багатурам. Степенно налили, степенно выпили, закусили твердым овечьим сыром - соленым, аж скулы свело.
- Йэх! - шумно выдохнув, Утчигин почесал за ухом. - Забористая.
- Это сыр забористый, а не арька. Слышь, брате, ты Рахмана или Кузьму, случайно, у каморки моей не видал?
- Не, не видал - да они к тебе и не ходят. Боятся.
- Не видал, значит…
- Их не видал. Видал Анфиску.
- Кого? - Михаил похлопал глазами. - Анфиску? И что ей тут надо было?
- Не знаю, чего надо, а в каморку твою она вчера заглядывала. Верно, госпожа приказала. Да ты сам-то спроси!
- Спрошу, - пьяно ухмыльнулся Ратников. - А ну, давай, зови Анфиску.
- И позову! - юноша почему-то обрадовался, вскочил. - Может, она с нами и арьки выпьет?
Миша и слова сказать не успел, как Утчигин нахлобучил на голову мохнатую свою шапку да исчез с глаз долой. Впрочем, быстро вернулся - не один, с девушкой.
- Ну, вот она - Анфиска! Садись, садись, Анфиска-хатунь, сейчас арьку пить будем. Ой, брат! У тебя и кружки-то третьей нет. Я сейчас сбегаю!
- Давай, беги. На скорости только не разбейся и об порог сапогами не зацепись. Ну… - Ратников хмуро взглянул на девчонку. - Сказывай, кому восковую дощечку показывала?
- Я?!
- Только не лги, а то попрошу госпожу тебя дяде Мише, князю, продать. Он давно просит.
- Этот пьяница-то? Похотливец? Ой, господине-е-е… не продавай, Христом Богом молю!
Анфиска грохнулась на колени и тихонько завыла.
Михаилу стало совестно - он вовсе не собирался обижать девчонку, просто хотел немножко наехать… Наехал. И, наверное, зря. Анфиска-то в его каморку могла и просто так зайти - прибраться.
- Да поднимись ты. Говорю же - не вой! Просто поведай… я ж к тебе добр.
Девчонка подняла голову и всхлипнула:
- Только ты, Мисаиле, хозяйку попроси, чтоб меня похотливцу пьяному не продавала.
Ага… вон оно что. Не зря, выходит, наехал-то!
- Конечно, попрошу, душа моя! Ты ж меня знаешь. Вставай, вставай… на вот, арьки хлебни, да не поперхнись только.
- Не люблю я эту арьку… горькая. Лучше б Утчигин бражки принес.
- Так сейчас и пошлем. Ну? Так кому же?
- Парень один подошел, третьего дня еще, - начала колоться Анфиска. - Весь такой пригожий, светленький - кыпчак или из наших, русских. По-нашему говорил чисто. Я как раз для кухни в обжорном ряду мелочь какую-то покупала.
- Ага, ага… И вьюнош этот тебе сразу понравился. Еще бы - весь такой из себя, да еще и пряниками, поди, угощал.
- Щербетом… у-у-у… Мисаиле! Ты точно с хозяйкой поговоришь?
- Сказал же уже!
- А вот и я! - не дав договорить, в каморку вбежал Утчигин с небольшим бурдючком под мышкой. - Арьку принес, едва выпросил. Эти сойки еще…
- Ага, не прошло и года. Давай сюда бурдюк, да дуй обратно - Анфиска бражки хочет!