- А кто у нас теперь командиром будет? - спросил я, уже начиная догадываться.
- Майор Сталин! - ответил довольный капитан. - Рычагов, говорят, сразу приказы подписал, как только ему результаты боя доложили.
Да, что-что, а "фронтовой телеграф" у нас передает новости быстро. Как ни пытаются соблюдать секретность, но о наступлении или об изменении планов командования все почему-то узнают сразу. Причем прежде всех - рядовые, а последним - командир. А вот то, что меня так быстро "поднимают" - в этом мире и в это время - норма. Рычагов, который сам за пару лет от старшего лейтенанта дорос до генерала, иначе в такой ситуации поступить не мог.
- Вы двумя эскадрильями сбили сто шесть машин противника! - Володька, это было хорошо заметно, просто наслаждался выражением моего лица. - Ты сам завалил тринадцать "штук"!
Тринадцать "юнкерсов" в одном бою? Быть такого не может! Пока к столу подсаживались другие пилоты, причем каждый норовил поздравить меня с повышением, я попытался припомнить бой. Три моих захода с пуском НУРСов. Максимум - шесть "штук". Еще семь, когда мы с Колей ножницы делали? Ни разу не промахнулся? Как потом выяснилось из кинокадров, снятых разведчиком, неуправляемыми реактивными снарядами я сбил пять "лапотников", помогло хорошее чувство дистанции и гиро-стабилизированный прицел. Пушками я расстрелял, действительно, семь пикирующих бомбардировщиков, но один из них вмазал в соседа и утянул его за собой на тот свет.
- Твой ведомый семерых завалил, - продолжал меня информировать довольный комэск-один.
- Сколько не вернулось? - перебил я его.
- Четверо из второй. - Лицо Володи тут же стало смурным.
Треть эскадрильи. Много.
- Двое выпрыгнули, - добавил кто-то, - может, выйдут?
Полсотни километров по нашпигованной противником территории? Вряд ли. Лишь бы живы ребята остались. Немцы в "котлах" уже начали сдаваться. Расстрелять наших в такой ситуации никак не должны. Побоятся они.
В столовой появился - уже с двумя звездами на каждом погоне - бывший командир полка с Алексеем Устименко. У него тоже прибавилось по звездочке. Н-да, звездопад какой-то сегодня. Прямо как у Володи Высоцкого: "Вон покатилась вторая звезда вам на погоны". Многие участвовавшие сегодня в бою повышены в звании. Сидели мы очень долго. Наши объекты передали под охрану другим частям, а теперь уже моему полку дали сутки отдыха. Постепенно подтянулись проснувшиеся ребята из второй эскадрильи и из теперь уже бывшей моей третьей. Помянули погибших и обмыли повышения. Знатная пьянка получилась. Попробовали разобрать бой. Кто что делал и помнит. Сделали вывод, что наши самолеты - лучшие в мире. Попытались сравнить с битвой на подходах к бакинским нефтепромыслам в первый день войны. Там-то сбили больше двух сотен машин противника. Потом все-таки решили, что мы молодцы. В Азербайджане с нашей стороны работало сразу два полка "Яков", а у врага не было истребительного прикрытия. Понадеялись они на неожиданность. В нашем же случае, как точно подсчитала по кинопленке разведка, было девяносто семь "штук", тихоходных, но довольно точных при поражении наземных целей пикирующих бомбардировщиков. И сто четырнадцать отличных английских истребителя новейших серий. Не смогли они прорваться к нашей переправе. А ведь там их ждали еще и "шилки". По две на каждом берегу. И чего фашисты рвутся так перерезать наши коммуникации?
Почему Викентьев не выходит на связь? Что, черт побери, у них там происходит?
* * *
Серое небо. Облачность - десять баллов. Нижний слой - четыреста метров. Мелкий моросящий дождик. Промокшая насквозь полосатая колбаса "колдуна" уныло висит и только изредка шевелится под нечастыми порывами слабого ветра. Только над большим фургоном "Урала" неутомимо крутятся и качаются антенны локаторов. Минимум погоды. Только для пилотов первого класса. И только на машинах, оборудованных полным комплексом аэронавигационных приборов. У противника такая аппаратура отсутствует. Для фашистов сегодня полетов нет вообще. Поэтому и мы сегодня работаем на земле. Летчики дежурного звена на всякий случай в готовности сидят в большой палатке рядом со стоянкой своих машин и штудируют многочисленные инструкции и наставления по производству полетов. Остальных пилотов я разогнал по классам заниматься тем же самым. Инструкции в авиации пишутся кровью. Каждая авария и тем более катастрофа тщательно и иногда долго разбираются. После этого или вносится поправка в конструкцию самолета, или, как правило, находится ошибка в действиях конкретного виновника и пишется очередная инструкция. Девяносто девять процентов всех летных происшествий - нарушение инструкций.
Только я собрался поработать со своей бывшей третьей эскадрильей, как прибежал посыльный из штаба. К нам летит какое-то начальство. Ну а кто это еще может быть, если следует "Ил-14" в сопровождении двух звеньев истребительного прикрытия? Время есть, поэтому быстро к себе в комнату. Долой камуфляж. Свежую рубашку, китель с орденами и медалями. Кожаная портупея. Пройтись бархоткой по яловым сапогам. Вместо пилотки - фуражка. Посмотреть в зеркало. Хорош! Вот только Звезды Героя и ордена Ленина не хватает. Указ о присвоении мне высокого звания напечатали во всех газетах на следующий день после того памятного боя под Остроленкой.
Я выскочил из "козлика", когда транспортник уже заходил на посадку. Тяжелая машина коснулась травы точно напротив буквы "Т", выложенной брезентовыми полотнищами слева от размеченной флажками взлетно-посадочной полосы. Одно звено "Яков" село одновременно с "Илом", второе кружило еще над облаками. Истребители по командам техников с флажками заруливают под натянутые на длинных шестах маскировочные сети. Из одного из них залихватски спрыгивает, не дожидаясь, когда подтащат лесенку, парень в летном комбинезоне. Снимает пластиковый шлем и поворачивается ко мне. Главнокомандующий ВВС генерал-лейтенант Павел Васильевич Рычагов. На лице генерала улыбка. Доволен, что опять смог подержаться за ручку управления боевой машины. У командующего время для этого выдается достаточно редко. Вскидываю руку к виску и собираюсь отдать рапорт, но Рычагов, все с той же довольной улыбкой, качает головой и показывает рукой на транспортный самолет. Люк "Ила" уже открыт, и борттехник прилаживает маленькую алюминиевую лесенку. Из самолета, придерживая одной рукой фуражку с высокой тульей, выходит генерал-полковник Синельников. Евгений Воропаев собственной персоной! Вот ты-то мне и нужен. Директор СГБ Советского Союза отмахивается от моего рапорта, протягивает руку и испытующе смотрит мне в глаза.
- Ну, здравствуй, майор Сталин! - Пожатие у него сильное. Вся его высокая фигура нависает надо мной.
- Здравия желаю, тащ генерал-полковник.
- Вольно, майор, вольно. Мы не в строю. - Он по-прежнему смотрит на меня, а во взгляде читается вопрос.
Он что, не знает, кого десантировали в этот мир? Вот это номер! Он тоже без связи?
Синельников поворачивается к командующему ВВС.
- Паша, мы, - он опять пытливо смотрит на меня, - мы с Василием отойдем в сторонку.
Я оглядываюсь и показываю на свой "козлик".
- Прокатимся?
Генерал не раздумывая забирается на водительское место, выгнав моего шофера под моросящий дождик. Я сажусь справа и без спроса закуриваю "беломорину". Мы отъехали на пару сотен метров от стоянки, когда Егор заглушил мотор и решительно повернулся ко мне.
- Славянский шкаф продашь?
Мы смотрим в глаза друг другу и начинаем хохотать. Пару минут мы не могли остановиться, затем Синельников, все еще смеясь, тыкает в меня пальцем и спрашивает:
- Ты кто?
Он что, уже с того момента без связи?
- Куратор проекта "Зверь", - отвечаю я.
Генерал-полковник поперхнулся. Лицо становится серьезным.
- Павел Ефимович, вы? Здесь? Что случилось?
- Я, Женя, я. Пока не знаю. Разберемся.
Мы обнимаемся. В машине неудобно. Даже сидя, я значительно ниже его и при объятии мое лицо колют его ордена.
- Раздавишь, медведь, - выворачиваюсь я из его лап.
- Ой! Извините, Пал Ефимыч.
- Все, Женя, нет больше полковника Когана. Есть майор Василий Сталин. И тебя я тем именем последний раз назвал. Конспигация и еще газ конспигация, - старательно грассируя, говорю я, пародируя известную личность, - и вне строя - только на "ты". Не поймут ведь, если кто заметит.
Он внимательно смотрит на меня.
- Как скажете, - и тут же поправляется: - Как скажешь, Василий.
- Тяжело было здесь одному? - задаю я именно тот вопрос, который сейчас требуется.
Он молчит, вытаскивает у меня из руки папиросу, жадно затягивается и возвращает. От кашля удержаться не смог.
- Первый раз курю в этом мире, - говорит он с извиняющейся интонацией, делает паузу и начинает рассказывать:
- Нет, не тяжело. Просто по-другому. Довольно быстро въехал в эту жизнь. Вначале немного казалось, что это какая-то ролевая игра. Просыпался иногда и ноги ощупывал. На месте ли? Я ведь там после ранения много за компьютером сидел. Игрушками развлекался. А что было еще делать? - он немного виновато посмотрел на меня. - А здесь… Здесь потом вжился. Пустился во все тяжкие. Бросился в эту жизнь играть… пока не понял, что это не игра. По-настоящему и навсегда. Что надо работать не за страх, а за совесть. Рисковал, бывало, круто. Но всегда старался просчитывать. Тут уж вам, тьфу, тебе виднее, что получилось.
- Хорошо, Егор, получилось. Ты не только направлял мысли отца в нужную сторону, - он немного непонимающе взглянул, когда я назвал высшего руководителя державы отцом, - ты сам стал рулить историей в нужную сторону.