"Челюскин". Баренцево море
- Итак, товарищи, - Отто Юльевич Шмидт обвёл взглядом общее собрание, - как вы уже знаете, по заданию партии и правительства мы меняем курс. Нам поручено ответственное дело, и мы его должны выполнить со всей пролетарской сознательность. У кого есть вопросы ко мне, как к начальнику экспедиции? Задавайте, товарищи, не стесняйтесь.
Руку поднял довольно молодой полярник, заросший бородой:
- Отто Юльевич, а как же моя экспедиция? Мы с товарищем Васильевым должны сменить станцию на острове Врангеля.
- Вот-вот, - поддержал своего начальника гидролог. - А у меня ещё, скоро жена должна родить.
Шмидт наклонился к сидевшему рядом комбригу Архангельскому:
- Этот мудак на зимовку бабу беременную потащил. - Гавриил Родионович в ответ только поморщился.
- Не беспокойтесь так, товарищ Васильев, - ответил Шмидт, - пусть ребёнок в нормальных условиях родится. Вы ведь девочку ждёте? И имя ей подходящее подберём. Францеиосифина - как звучит, а? Не нравится? Тогда - Баренцина. Тоже не подходит? Может, попросим товарища Раевского придумать?
- Да мы просто Машей назовём, - пошёл на попятную гидролог.
- Все вопросы? - Уточнил Отто Юльевич. - Тогда все свободны. Пилоту Бабушкину - начинать собирать свой самолёт, для проведения ледовой разведки.
Житие от Израила
Народ быстро разошёлся, и в кают-компании остался немногочисленный начальствующий состав, изрядно разбавленный праздношатающимися гражданскими личностями. Я заметил висящую на стене гитару и толкнул Гаврилу локтем в бок.
- Гиви, спой нам, пожалуйста.
- Изыди, я не в голосе. - Отмахнулся непосредственный начальник.
- Добром прошу….
- А в ухо?
- Ладно, сам напросился, - я встал и похлопал в ладоши, привлекая к себе внимание. - Товарищи, вы, наверное, не знаете, какой замечательный талант находится рядом с нами. Но вы его ещё узнаете. Нужно только попросить Гавриила Родионовича исполнить несколько песен.
Одобрительный гул голосов подстегнул моё красноречие. Ну, погоди, Гиви. Узнаешь, как мне в ухо угрожать.
- Вы, наверное, не знаете, товарищи, что сам Шаляпин, слушая комбрига Архангельского, плакал от восхищения, а великий Карузо от зависти посыпал себе голову пеплом, который стучался в его сердце. Так давайте же попросим….
Под вежливыми аплодисментами Гиви сдался. Он взял гитару в руки и подкрутил колки, настраивая семиструнку на привычный ему шестиструнный лад. И, присев на диван, взял несколько аккордов.
- Это не "Каховка", - удивился парторг Белецкий.
Гиви в ответ грустно улыбнулся и запел.
Капитана в тот день
Называли на "ты".
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах.
Распрямляя хребты,
И срывая бинты
Бесновались матросы на вантах.
Мёртвая тишина стояла в кают-компании. Слушатели только изумлённо переводили взгляд то друг на друга, то на исполнителя. Видно, что такого они не ожидали. А Гиви всё продолжал, со знакомой хрипотцой в голосе:
Киль как старый неровный
Гитаровый гриф.
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.
Я смотрел на зрителей. Капитан Воронин сидел с распахнутыми глазами и беззвучно шевелил губами, видимо пытаясь запомнить понравившиеся строчки. Корреспондент газеты "Известия", вытирая выступившие слёзы, что-то стенографировал в блокноте. Шмидт вообще уставился в одну точку и, в задумчивости, трепал бороду.
Гиви закончил выступление и вернул гитару на место.
- Это Ваше, Гавриил Родионович? - Спросил Шмидт.
- Нет, Отто Юльевич, не моё. Эту песню написал один мой друг, к сожалению слишком рано умерший.
Пользуясь тем, что на диванчике мы были только вдвоём, я упрекнул Гиви шёпотом:
- Сдурел? Надо было в своём авторстве признаваться. Всенародная известность, сталинская премия и всё такое…. Капусты бы срубили на халяву. Чего опять в ухо-то? Что я такого предложил?
От немедленной расправы, путём бития в многострадальное ухо, меня спас появившийся в кают-компании Кренкель, отсутствовавший на собрании по причине вахты. Он издалека, с самым заговорщицким видом начал подавать мне таинственные знаки, сразу расшифрованные бдительным Гиви.
- Только попробуйте коньяк у меня спереть….
- И в мыслях не было, - я сделал честное лицо. На самом деле, зачем пробовать, когда две бутылки сегодня утром поменяли своего хозяина и местожительства. Одна пойдёт Решетникову, а вторая - на обмытие, в случае удачной попытки.
Я оставил Гавриила купаться в лучах чужой славы и, вслед за радистом, покинул общество ценителей искусства, предпочтя им более прозаичного технаря Теодорыча. Слава, она что? Сегодня есть, а завтра взошёл новый кумир на небосклоне, и вот сидишь ты в одиночестве, уныло взирая на оклеенные собственными афишами стены.
В радиорубке Кренкель с гордостью вытащил из-за пазухи газетный свёрток.
- Вот. Только подходящего сухого дерева не нашлось, - пояснил он. - Так боцман, на радостях, что Тихвинскую вернули, весло от баркаса подарил. А чего? Там лопасти широкие.
Я развернул газету. Батюшки! Шеф, как живой. И лысина так же розово поблёскивает. Определённо, этот Решетников большой талант. Как расписал, а? Будто на фотографию смотрю.
- Подойдёт? - С надеждой спросил радист, искоса взглянув на стоящие под столом бутылки. - Или перерисовывать придётся?
- Не знаю. Пробовать надо.
Со стороны, наверное, смотрелось довольно оригинально - чекист в высоких чинах лезет на мачту, сжимая в зубах брезентовую сумку. В неё мы спрятали решетниковскую икону, во избежание ненужных вопросов и пересудов. Только палуба была пустынна, за исключением Кренкеля, снизу руководившего модернизацией своей антенны. Все были заняты на вахтах, а немногие штатные бездельники, видимо, до сих пор осаждали комбрига Архангельского. Я закрепил сумку с иконой, и посмотрел вниз.
- Как, Теодорыч? Так нормально будет?
- Хорошо, Изяслав Родионович. Только осторожней там, не упадите.
Вот рожа немецкая…. Ну зачем говорить под руку? Точнее, под ногу. Она то, как раз неловко подвернулась, а так как в это самое время я пытался прикурить, стоя в обнимку с мачтой, то не удержался и полетел вниз. Но не долетел. Захлопали, расправляясь, крылья за спиной, и, под заторможенным взглядом Кренкеля, я мягко приземлился рядом с ним.
- Что это было, товарищ комбриг? - Ошалело вращая глазами спросил радист.
- Ты ничего не видел, Эрнст Теодорович, - строго предупредил я. - Это сверхсекретные разработки. Беляева читали?
- Про человека-амфибию? Так это правда?
- Я про Ариэля. Ах, да, роман ещё в черновиках. Но как выйдет из печати, обязательно прочитайте. А про происшествие - никому
Житие от Гавриила
Как по предательски подставил меня Изя с этой гитарой. И бросил среди новоявленных поклонников. Ладно ещё верный такс, отожравшийся до состояния кабачка, с трудом запрыгнул на диван и лёг, положив голову на лапы. А мне опять вручили гитару и попросили спеть. Что им теперь? Разве что вот эту, любимую, из Сергея Трофимова:
Мы дети любви пропавшие где-то
В дебрях славянских болот.
С крестом на груди.
С повадками зверя
И дерзостью бешеных псов.
Опричник и вор,
Святой да охальник,
Учитель и пьяный палач.
Трёх коней
Гоним по лесу вскачь.
Ага, вижу, многие заёрзали на месте. Парторг с красном рожей что-то пристально на полу разглядывает. Нравится, ядрена кочерыжка? Ну, сами напросились.
Мы верим в Христа,
В счастливое завтра,
И в лешего с Бабой Ягой.
Жалеем слонов
С далёкой Суматры,
И ближних пинаем ногой.
Мы терпим нужду.
Томимся богатством
И ищем потерянный след
В ту страну, где не бывает бед.
Зашевелились, толстожопые? Припев нужен?
Там-там-там - вечное лето.
Там-там-там - вечная жизнь.
Там Господь каждому даст конфету
И позовёт в свой коммунизм.
Белецкого сейчас кондрашка хватит. А сам виноват, сидел бы в своей каюте, патефон бы слушал. И вся кают-компания затаила дыхание, только известный вольнодумец Лаврентий, скромно сидя в уголке, показывал оттопыренный большой палец в одобрительном жесте. А струны уже сами звенели:
Мы ценим других,
Читая некролог
У серой могильной плиты.
И топчем живых,
Мол, век наш недолог,
На всех не найдёшь доброты.
Закончил песню в абсолютной, чуть ли не космической тишине. Из неловкого положения, собравшихся выручил Кренкель, неожиданно появившись в дверях.
- Гавриил Родионович, Вас товарищ Раевский в радиорубку просит.
Провожал меня дружный вздох облегчения.
Изя сидел перед радиоприёмником, руками вжимая в голову наушники. Наш приход не заставил его обернуться. Вот ещё один радиолюбитель нашёлся. Неужели это так заразно? Наконец он обернулся.
- Гиви, есть контакт.
- Сам ешь свой контакт.
- Говорю, связь установлена, - почти проорал Изя мне в лицо. - Только не слышно ни хрена. Но голос знакомый.
- Дай сюда! - Я отобрал наушники и столкнул напарника со стула. В эфире, сквозь шумы и треск, на пределе слышимости, доносился забиваемый чужой морзянкой голос. - Изя, дай карандаш и бумагу.
Напряжённо вслушиваясь, я начал записывать обрывки слов…обуй… Опять треск…мизер… тур… Какой-то свист.
- Какой мизер? - Возмутился Изя. - Кого обуть? Они что, в преферанс пулю расписывают?
- Заткнись! - И я продолжил записывать.
Так, опять свист…обле…джем…обуй…пытай…на связь…повой…лай….