Моргот понял, что заигрался: загадочный незнакомец явно перестал нравиться Игору Поспелову.
- Его хотят продать. Почему его хотят купить, я уже понял. Теперь хочу понять, есть ли смысл его продавать? Если стоимость оборудования невелика?
- Знаете, юноша, награбленное обычно продают за бесценок…
Это Моргот знал лучше старого ученого. Гораздо лучше. И не смог сдержать усмешки.
- Вы не могли бы посмотреть на чертежи, которые мне удалось достать? - Моргот хотел спросить, представляют ли они какую-нибудь ценность, но вовремя сообразил, что загадочный незнакомец должен мыслить не только стоимостными категориями. - На этих чертежах отражено что-либо, что не может воспроизвести рядовой инженер?
Старик кивнул, и Моргот полез за пазуху, доставая неаккуратно сложенную миллиметровку.
Желтые пальцы дрожали, и широкие тонкие листы тряслись и тихо шуршали в руках ученого, как сухая листва на ветру. Моргот неожиданно представил себе, что будет, если к миллиметровке поднести огонек зажигалки: как легко вспыхнет бумага, как сгорит за несколько секунд, осыплется пеплом на грудь старика, покрытую жалким, запятнанным больничным одеялом. Ему показалось, что и старик может так же легко сгореть вместе с этой бумагой - такой же высохший, тонкий, дрожащий, как лист на ветру.
- Вынужден вас разочаровать: вы не продадите это и за бутылку водки, - старик улыбнулся, и руки его упали на одеяло.
Моргот сузил глаза и усмехнулся, чтобы скрыть разочарование. Он, конечно, не собирался продавать чертежи, но он надеялся передать их Максу. Передавать Максу дешевку он не хотел - ему непременно надо было доказать свою значимость и продемонстрировать исключительный талант шпиона.
- У меня нет на них покупателя, - зло ответил он старику. - У тех, кто имеет покупателя, я думаю, на руках не только все документы, но и оборудование. Куда ж мне со свиным рылом в калашный ряд?
- Скажите, а зачем тогда вам это нужно? - ученый взглянул на Моргота с любопытством. - Я все гадаю, кто вас прислал ко мне, и не могу понять… Мне, конечно, все равно. Те, кому я бы не хотел ничего говорить, пытались заставить меня замолчать, значит, им мои речи ни к чему… Тем, кто продает цех, не о чем меня спрашивать. Это дельцы, им без надобности знать технические секреты…
Он поднял глаза и улыбнулся Морготу - Моргот оставил лицо непроницаемым.
- Спрашивайте. Что еще вы хотите узнать?
- Я хотел вас попросить. Если это физически возможно, конечно. Если это вообще в принципе возможно. Напишите, что, по-вашему, могло бы помочь воспроизвести технологию, если она все же уйдет из страны. Самое главное.
Ученый посмотрел на Моргота и качнул головой:
- Мне нечего терять. Государственной тайны больше нет. Я напишу. То, что успею. Пусть мои последние дни станут осмысленными… Я не уверен, что мои записи попадут в нужные руки, но пусть они останутся. У первого встречного.
Крупная медсестра средних лет выскочила в коридор из ниоткуда и тут же деловито всплеснула руками:
- Наконец-то к дедушке пришли! Что вы думаете себе, а? Думаете, мы тут будем за вашими родственниками ухаживать? Что за народ пошел! Сдали старика в больницу - и дело с концом?
Голос у нее был громким, визгливым, и Моргот поморщился.
- Что рожу-то кривишь? Помыть надо дедушку, покормить, лекарств принести! Три дня лежит, ни одна душа не заглянула! Он же неходячий! Щас я список лекарств принесу, доктор специально оставил. А ты пока в ванну дедушку веди, чего расселся-то?
- Он же неходячий, - Моргот скрипнул зубами: этого ему только не хватало.
- Ну, судно возьми в ванной, над судном подмой. Вата в процедурном есть.
Она не дождалась ответа Моргота и прошла мимо по коридору в сторону ординаторской. Моргот хлопал глазами, глядя ей вслед, и не знал, как поступить: послать ее подальше - обидеть старого ученого. Но и роль доброй сиделки никак его не устраивала: он был брезглив.
Старик улыбнулся мягко и виновато:
- Дайте ей денег, если можете. Они так деньги из родственников вымогают. У меня никого нет, кроме соседей по квартире… Я понимаю, на зарплату медсестры можно ноги протянуть, вот они и изворачиваются. Они не ленивые и не злые, в общем-то. Но жить всем хочется.
- Сколько? - спросил Моргот.
- Я не знаю, - старик пожал плечами. - У меня, знаете ли, нет опыта…
Когда медсестра, пробегая мимо, кинула Морготу в руки листок бумаги, вырванный из блокнота, он остановил ее, схватив за руку.
- Сколько тебе надо? - спросил он пренебрежительно и сам не заметил, как в точности воспроизводит интонации того человека, что дал ему денег "на дозу".
Сестра остановилась, кокетливо зарделась и пожала плечами:
- А сколько не жалко?
Моргот достал из заднего кармана скомканную пятисотку и хлопнул ею по пухлой ладони медсестры.
- Но лекарств все равно принеси, - та, нисколько не стесняясь посторонних, спрятала деньги в карман, - у нас только анальгин и димедрол.
Моргот нехотя сунул список в задний карман, ни секунды не сомневаясь, что благотворительности на сегодня вполне достаточно.
- Не вздумайте ничего покупать, - оглянувшись, сказал ему старик, - мне это не поможет. Они не могут остановить кровотечение. Я стою в очереди на срочную операцию - она назначена на следующую пятницу.
Моргот посмотрел на ученого недоверчиво.
- Да, юноша. При поступлении в больницу меня честно предупредили: тридцать тысяч, и операцию сделают сразу же…
Ненависть - обременительное чувство… Моргот едва не потерял маску загадочного незнакомца, от которой и так мало что оставалось. Лицо его дернулось само собой, словно от судороги, но он быстро сделал его равнодушным. Однако от старика не ускользнуло его замешательство. И когда Моргот, уходя, оглянулся, то увидел желтый сжатый кулак на подушке возле уха, и ему показалось, что губы старика шепнули бесшумно:
- Непобедимы…
Я надеялся на приход младшего Кошева. Я закрывал глаза и представлял, как он вламывается ко мне в библиотеку в сопровождении шумной компании и разваливается в кресле перед камином. Я так хотел увидеть его молодым! Его и его друзей. Я хотел увидеть их молодыми, потому что по ночам ко мне приходили только мертвые…
Но младший Кошев не пришел ко мне, сколько я ни закрывал глаза и ни звал. Он был старше меня всего на пятнадцать лет - это лишь в детстве кажется неразделимой пропастью. Я не стал наводить о нем справки, я позволил себе надеяться, что его нет в живых.
Вместо Виталиса Кошева напротив меня сидит Макс. Большой и уверенный, в кожаной куртке и высоких ботинках. Красивый и плечистый, с чистым и добрым (даже слишком добрым) лицом - свою жизнь он прожил так, что ему нечего стыдиться.
- Я тоже хочу рассказать про Моргота, - говорит он (у него не поворачивается язык называть меня Килькой, а моего имени он не знает. Его это смущает и мучает, поэтому он старательно обходит обращения).
Макс начинает свой рассказ, словно дает Морготу характеристику с места работы, и характеристику положительную. Но я быстро прерываю его. В отличие от Моргота, я не умею переводить разговор в нужное мне русло непринужденно, поэтому мне приходится говорить прямо и откровенно.
- Я хочу знать, какой он был на самом деле. Я хочу, чтобы он был живым, - говорю я.
Макс меня не понимает, но постепенно втягивается в разговор. Верней, не совсем… Они ведь приходят не просто так. Они приходят, потому что хотят что-то сказать, сказать честно, сказать, как думают. Иначе зачем им приходить? У них остались нерешенные проблемы, незакрытые темы. И это тревожит их, не дает им покоя.
- Я дразнил его в детстве, - вздыхает Макс. - Я знал его слишком хорошо. Я не знаю, почему мы сошлись. И не потому, что противоположности сходятся. Мы вовсе не были противоположностями. Мы совсем не подходили друг другу. Мы не ссорились, а находились в непрерывной конфронтации. Мы все время что-то друг другу доказывали.
Он замолкает, не зная, о чем говорить дальше, и вопросительно смотрит на меня.
- А как вы подружились? - я хочу ему помочь.
- Первого сентября. В первом классе. Мы жили на одной улице, и я сразу его заметил: он шел впереди меня, и за руки его держали отец с матерью. Я больше обращал внимание на его отца - он был в военной форме. Я жил с мамой и засматривался на чужих отцов. И думал о том, как здорово иметь такого отца: высокого, подтянутого, в фуражке. Моргот шел и затравленно оглядывался по сторонам, как будто собирался сбежать. Он был таким прилизанным, таким чистеньким, с букетом гладиолусов с него ростом. Мне мама купила астры и несла их сама. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке и тоже был вылизан с ног до головы. И стоило маме выпустить мою руку из своей, я тут же побежал вперед. Ранец по спине стучал, это было непривычно, а я очень ранцем гордился. Я бегал быстро, обогнал Моргота и оглянулся, чтобы показать ему язык. И тогда его отец сказал (я это очень хорошо услышал и запомнил): "Вот смотри, настоящий парень, не то что ты!" Мне было очень приятно, а Моргот скорчил мне рожу. Отец подтолкнул его вперед и забрал у него гладиолусы. И дальше мы пошли вместе. И так и ходили потом до десятого класса, - Макс усмехается и опускает голову. У него очень высокий лоб, над ним топорщатся коротко стриженные кудряшки, и он напоминает бычка, какими их рисуют в мультфильмах.
Я киваю.