* * *
Подошли мы к домам с той стороны, что выходят на лес. Протащили ноги через горы золы и мусора. Помойная была сторона, а не лицевая выходящая на центральную дорогу.
- Баба катя! - позвал грибник открывая калитку.
На другом конце двора у другой калитки стояла пожилая женщина и смотрела на пыльную дорогу, по которой изредка проезжали автомобили. Женщина словно закаменела телом. Она пристально смотрела на дорогу и мыслями была далеко отсюда, поэтому окрика не слышала.
- Дмитриевна! Принимай постояльца!
Встрепенувшись от повторного крика она обернулась и в замешательстве посмотрела на нас. Не нас она ожидала увидеть. Сбиваясь и нервничая я все же рассказал свою легенду. При упоминании о Димке она оживилась и повела меня в дом. О дяде Мише сразу забыли. И он пропал, потопав со своими баулами дальше. Баба катя засыпала меня вопросами о Диме. Сведения о жизни Дмитрия у меня были мифические и отрывочные, о его жизни моей матери было известно мало. И я говорил, что знал с её слов, а порой импровизировал. Но с каждой минутой врать мне становилось все более невыносимо. Но слава богу расспросы утихли. Открыв фанерный шифоньер катерина Дмитриевна вытащила китель с черными погонами. На погонах желтели две буквы "ТФ".
- Это вот Сашин остался как он с армии пришел, примерь?
Китель был мне мал с первого взгляда, но другой одежды мужского покроя в шифоньере не наблюдалось.
- А что это "ТФ"? - спросил я просовывая руки в короткие рукава.
- Тихоокеанский Флот. Хоть Саша море увидел..
- Баба катя а это правда, что вы из Севастополя? - спросил я, вставляя ногу в штанину брюк, вспомнив семейное предание.
- Димка рассказывал? - улыбнулась бабушка.
- Да.
- Пойдем, покажу. Ой, нет прости ты меня старую, ты ж голодный наверное?
Пойдем на кухню, я пирожков нажарю. Тесто ещё с утра завела. Ты только сынок погоны оборви, а то патруль документы затребуют. Подожди сейчас лезвие дам, да и нитки убрать надо.
Баба катя захлопотала вокруг меня, как вокруг новогодней елки. Пагоны были спороты, нитки вытащены. Я ел обжигаясь очень горячие и вкусные пирожки с ливера. Что такое ливер я не знал, но пирожки были безумно вкусные.
- Баба катя а как вы здесь оказались, если из Севастополя? - продолжил я интересующую меня тему.
- После войны. Документов не было на дом, да и вообще не было. И из соседей никого не осталось подтвердить, что жила я там. А Севастополь город закрытый, пограничный.
- А ваши родственники?
- Родители и сестра погибли при первой же бомбежке. Во двор бомба упала. Брат Павел в 45ом под Берлином погиб.
Да, все было так, как рассказывала мне мама. Муж бабы кати моряк, участвовал в обороне Севастополя. Попал в плен, был в концлагере, бежал, партизанил, присоединился с отрядом к войскам и погиб при взятии Праги. Его отца в 41 г. расстреляло гестапо. Младшему брату прапрадеда повезло больше. Комсомолец, подпольщик, попал в Бухенвальд и дожил до светлого дня, когда наши войска освободили всех узников. Но после войны прожил недолго, здоровья уже не было.
Размешивая сахар в стакане чая я рассматривал мельхиоровый подстаканник весь в растительных узорах, с серпом и молотом посередине.
- Кушай Игорек, кушай, не стесняйся, вот с картошечкой пирожки горячие!
- Спасибо баба катя, а что же вы сами не едите?
- Да я сытая, да и с картошкой не очень люблю.
- А чего так?
- После войны не люблю я картошку.
- Понятно, одной картошкой питались, - кивнул я.
- Не было картошки. У немецких казарм картофельные очистки собирали и ели.
Мне стало неловко, я бес памяти умял пирожков десять.
- А хочешь я тебе Севастополь покажу?
Баба катя оживилась. Я даже заподозрил, что она каким-то шестым чувством признала во мне родственника. Уж слишком по-доброму, по-родственному она ко мне отнеслась. Да нет, не может быть. Просто одинокая старуха. Дети выросли и разлетелись кто куда. А она осталась одна в пустом доме, где единственной памятью о сыне остался армейский китель и альбом фотографий. Я прошелся по дому. Стараясь запомнить каждую мелочь. Большое дерево в бочке - фикус. Этажерка со старыми книгами. "Зверобой" Фенимора Купера, Граф Монтекристо Дюма, Уэллс, Беляев, Адамов "Тайна двух океанов". Боже мой! какие издания были?! А вот и знакомая уже сейчас довольно потрепанная книга Вальтера Скотта "Ричард Львиное сердце". Она единственная из всех дожила до нашего времени.
А это что? Я опешил. "Мастер и Маргарита" 1957 года издания. Быть такое не может! Ведь издавать его массово стали в 80ых годах прошлого века? Однако! Было такое издание! Было!
Меж тем баба катя выдвинула ящик комода и извлекла на свет альбом.
Тяжелый, в обложке обтянутой синим плюшем, с металлической накладной надписью Севастополь. На первой же открытой страницы незнакомые лица из далекого прошлого смотрели на меня вопрошающе строго.
- Вот это я молодая с сестрой. Это мои родители. Отец Лазарев Дмитрий Максимович и мама Васса Борисовна.
- А кто они были? - спросил я вглядываясь в усатого мужчину лет тридцати в фуражке.
- Отец был инженером в порту. А мама на хозяйстве.
- А вот это мамин брат, - указала бабушка на смуглого красавца, - Самуил Маляр. В 1905 году он уехал в Америку.
Челюсть моя отпала. Вот это новость! Украинская, русская, польская кровь плотно сплелись в славянской дружбе в моем роду. И тут на тебе! В неё затесался некий Самуил!
Ну бог с ним. Меня живо интересовала другая легенда и я решил её проверить без промедления.
- Скажите Екатерина Дмитриевна, а почему вы остались на своей девичьей фамилии после брака? И потом её младший сын взял?
Баба катя задумалась. Ей наверное только сейчас в голову пришло, что в гостях у неё не её любимый внук Дима, и не сын Саша а незнамо кто. И что такой вопрос я в принципе задавать права то не имел. Дело это сугубо личное, интимное. А для незнамо кого я слишком хорошо осведомлен.
- Да потому, что я последняя в роду.
- Значит это правда, что адмирал Лазарев Михаил Петрович ваш дед?
- Прадед, - поправила Екатерина Дмитриевна.
Некая отчужденность наступила, словно незримая стена выросла. Для Екатерины Дмитриевны ещё свежо в памяти было то время, когда в анкетах была графа - происхождение, и другая пометка кроме как - пролетарское в ней не приветствовалась.
Но, что сказано, то сказано. Проклиная себя за излишнее любопытство и длинный язык я поднялся.
- Спасибо за все баба катя, я пожалуй пойду. Где вы говорите участковый живет? Мне ж теперь без документов никуда.,- замялся я, - вот к нему пойду заявление напишу.
- Вот сынок, - баба катя поставила видавшие виды кирзовые сапоги, тоже видимо от формы остались.
Пока я надевал сапоги она вышла и вернувшись сунула мне в карман мятую бумажку.
- Да не надо!
- Надо сынок, возьми. Тебе ж до дома добраться надо. В город приедешь телеграмму дашь родителям, чтоб не волновались и денег выслали.
- Спасибо баба катя!
Я неловко обнял полную, невысокую бабушку чмокнув его в полоску лба выступающую из под легкого ситцевого платка с розочками.
Выйдя из калитки я пошел в указанную сторону к участковому. Отойдя на приличное расстояние по дороге, я свернул на обочину и оглянулся.
Баба катя застыла у калитки в той же каменной позе. Она все смотрела и смотрела на пыльную дорогу, по которой изредка проезжали грузовые машины, поднимая медленно оседающие тучи пыли. А она все ждала когда приедет рейсовый автобус из города. Ей от калитки очень хорошо было видно автобусную остановку. И может быть именно этим рейсом приедет Дима или Саша, Татьяна или Валя, а может с далекого Ленинграда приедет Юра. Приедет хоть кто-нибудь из её детей и внуков. Но никого не было. А она так стояла и летом, и зимой, и весной, и поздней осенью.
У меня защемило сердце. Тело камня с плачущей душой. Теперь я точно знал отправителя тех непонятных телеграмм, собравших всех детей у бабы кати в 80году. Текст во всех телеграммах был одинаков, лаконичен и прост: "Приезжай к маме".
Глава 9.канитель
Есть люди, в которых живет Бог. Есть люди, в которых живет Дьявол. А есть люди, в которых живут только глисты.
Ф. Раневская
Стемнело. Мы пили чай на кухне. Мы это княжна Ольга, домработница Пелагея и ваш покорный слуга. Престарелый конюх и истопник Тимофей ушел к себе. Я пил чай, крепко заваренный как любил, и дуя в большую кружку, размышлял на разные отвлеченные темы. Вот как же все-таки странно устроен человек. Вот скажи я сейчас Ольге, что равноправие граждан первостепенная задача человеческого мироустройства, и она проголосует за это не раздумывая. Но скажи я ей, что поскольку мы равны, то её очередь мыть посуду и топить печку. Возмущению её не будет предела. А может она согласно кивнет и станет у плиты. Но рисковать я не буду, не до истерик мне сейчас. Нужно хорошенько выспаться и продумать завтрашний день. Хватит и сегодняшних переживаний.
Примчавшись в заветный сад в пролетке, то громыхающей по камням, то вязнущей в грязи. Нет. Пожалуй, вязнущей в сырой, напоенной влагой от талого льда и снега, весенней земле. "Грязь" это то, что оставляет после себя человек. Фанерный чемодан болтало на ухабах вместе со мной. Книги гулко бились в стенку чемодана, как заключенные на пересылке. как будто догадывались о своей судьбе. Я решил от них избавиться, потому как читать мои бесценные книги времени у меня нет и не будет. А тащить их с собой дальше в прошлое не благоразумно.