3.
Вдруг, неожиданно, как потом оказалось, для самого Поляковского, меняется вся картина происходящего, кроме сюжета. Вместо южно-русской степи - раскаленные на августовском солнце желтые библейские холмы. По извилистой дороге, прыгая по камням, несутся вперед в облаках белой пыли сотни современных легковых машин, микроавтобусов со снятыми дверями. Они прямо облеплены разношерстной толпой молодых людей. Вместо голов у них - клетчатые куфии. На ходу, цепляясь за двери и крыши машин, они неистово стреляют из автоматов и гранатометов.
Катя лежит на плоской крыше-балконе своего дома в еврейском поселении с пулеметом и поливает свинцом наступающих палестинцев. Сердце разрывается от предсметрного крика женщин и детей во дворе дома. Рядом с ней на крыше, раскинув руки, лежит уже мертвый дядя Женя. Папа Дани с соседней крыши стреляет по погромщикам из гранатомета, но тоже падает и больше не шевелится. Мама Ора и тетя Юля тщетно пытаются укрыть в разрушенном строении уцелевших детей от взрывов арабских гранат. Все вокруг пылает и чадит в знойное августовское небо Девятого Ава - очередного грозного ответа Всевышнего на бесконечную еврейскую взаимную беспричинную ненависть и кровавую междуусобицу! Враги все ближе. Пулемет, заряжаемый незнакомым кудрявым черноволосым мальчиком вместо Сашка, раскаляется и шипит от капель пота, которые роняет на него Катя, до крови закусившая губу в последней надежде спасти свою и мамину жизни этой смертоносной машинкой. Но кудрявый мальчик с криком падает навзничь с ножом в горле, а над кромкой крыши, прямо перед Катей стремительно возникают сверкающие бешенной ненавистью и страхом глаза в прорези куфии. Перед ее лицом возникает летящее к ней лезвие ножа, судорожно зажатого в смуглую руку.
И - сразу наступает полная и безмятежная тишина. Разрушенный дом виден Кате уже сверху. Там мечутся во дворе бесчисленные враги в клетчатых платках на головах, сверкают их окровавленные ножи… Потом дом и само поселение становится пятнышком на желтых холмах. Под ней мерцает полоска прибоя. Муравьями сбегаются к морю уцелевшие евреи. Но они не могут даже войти в волны - их разобьет о рифы прибоем, даже лучшие пловцы не достигнут кораблей на рейде, не говоря о женщинах с липнущими к ним плачущими детьми, инвалидах на колясках, стариках и старухах, вообще сроду не умевших плавать. Позади - туча врагов в куфиях с ножами, впереди - буруны смертельного прибоя среди острых камней… Нужна армия, нужны вооруженные евреи, но их нет, а немногочисленные друзья там, в море, ничем не могут помочь оттуда… Но Катя все это видит как бы отстраненно, мельком. Все быстрее, едва земетным облачком, ее уносит все дальше и дальше от Палестины, совсем недавно бывшей таким грозным и непобедимым Израилем…
4.
Буря аплодисментов, заплаканные лица зрительниц, сжатые кулаки мужчин… Ошеломленная Катя сжимает онемевшую руку не менее пораженного увиденным Саши. Поляковский ошарашенно оглядывается по сторонам - он не инспирировал ничего подобного и вообще не понимает такой реакции зрителей - "Тачанка" всегда вызывала только революционный восторг!..
"Натан Борисович… У меня просто нет слов, - бушует помполит за кулисами после окончания сеанса и ухода из зала заплаканных пораженных зрителей. Остается, на правах Героя, только Дани. - Я, конечно, понимаю, вы с Дмитрием Ивановичем весь этот ужас пережили, но нам-то всем это зачем? Как мне теперь отчитаться перед парткомом пароходства за эту сионистскую публичную демонстрацию?" "Отчитывайтесь как хотите, - обессиленно ответил несчастный маг. - Я никак не могу все это объяснить. Я продуцировал только "Тачанку". Немного "Орленка" для молодежи. А эту ближневосточную муть я и вспоминать-то не хочу…"
"Это моя вина, - тихо сказал Дани. - Мне, напротив, ваша тачанка, как это сказать по-русски…" "До фени, - машинально помог ему помполит. - То есть это вы вмешались в представление? У вас что, у всех евреев этот дар?.." "За всех евреев не ручаюсь, но у этого, похоже, что-то есть, - просиял, наконец, понявший все Поляковский. - Не потому, что он еврей. У меня на сеансах иногда бывает такое. Редко, но бывает. Мои сюжеты непостижимым образом пробуждают в одном зрителе, не поддающемся моей магии, его собственные, но очень сильные ассоциации. Он невольно подключается к моему сеансу и портит все представление. Вот как-то выступал я перед… между нами говоря, членами Политбюро. Как и предусмотрено утвержденной где надо и кем надо программой, я продуцирую Второй съезд. Все видят живого Ленина, Плеханова и прочих, "Вихри враждебные" исправно звучат, но вот прямо чувствую, что кто-то словно под руку что-то свое сует, чего я и не вижу сам, как и сегодня не подозревал, что весь зал смотрит всю эту палестинскую трагедию… Окончил я сеанс и - глазам не верю: все красные сидят, потные, рубашки расстегнутые до пояса, глаза сальные, а рука чуть не у каждого в ширинке… Генсек не исключение. Как отмазываться? Тем более, что все до внутреннего визга довольны - нафига им этот Ленин, да еще с Плехановым. Никто и не помнит, кто вообще носил такую фамилию, каким уклоном увлекался и как окончил свою революционную биографию. Зато они у меня на сеансе получили откуда-то такой заряд кое-какой энергии, что все заспешили на все четыре стороны по неотложным государственным делам. "Ну вы и шалун! - говорит мне Генеральный. - Мне такое и во сне не приснилось бы…" А я бы и рад вспомнить, да нечего не вспоминается! Я же им дискуссию Ленина с Плехановым воображал от всей души! Сунули меня на детектор лжи и определили весь эпизод, как несчастный случай на производстве. Обещали выявить и наказать морального разложенца, паршивую овцу в их здоровой среде… Так что докладывайте в своем парткоме что угодно. Поляковского это не касается."
"Ладно, - улыбнулся разомлевший помполит. - Только… Натан Борисович… как это… Вы так и не воспроизвели ту фантазию, ну… что была в Кремле? Может быть, порадуете нас с Дмитрием Ивановичем, между нами…" "И рад бы, да я же сам не знаю, что он там навоображал! Знаю только, что это нечто запредельное. Как-то попалась мне совершенно, ну, абсолютно неприступная дама, жена самого директора Ленконцерта…" "И вы - вспомнили?" - с надеждой откликнулся помполит. "В том-то и дело, что я - нет! Зашел я как-то к ней в кабинет ее мужа, перепробовал все свои музыкальные картинки - скала!… Тут я запустил наугад "Вихри враждебные веют над нами…" Мне эта мелодия разве что смутно напоминает этот Второй съезд партии. А она, смотрю, как-то дико на меня взглянула и… словно озверела! Прямо на служебном столе мужа… Пять часов меня не отпускала…" Помполит заливисто и похотливо хохотал.
Чтоб им всем лопнуть с этими фантазиями, - мрачно подумал Дани. - И чтоб меня черт побрал за мою память… Все точно так же, как тогда. Весь мир спокойно веселился, пока нас топили и резали. Как раз проходил всемирный фестиваль, разные конкурсы юмора. Советский крейсер, который подобрал меня и моих подзащитных с Кармеля, отгонял от берегов Палестины чей-то круизный лайнер, специально свернувший сюда, из любопытства. На его борту гремела веселая музыка, а нарядная публика толпилась с биноклями, гнусно расширяя глаза, разглядывая то, что творилось на нашем побережье!..