- Вы выкручиваете мне руки, молодые люди.
- Папа, если бы это помогло, я бы с удовольствием выкрутил тебе еще что-нибудь, - доверительно сообщил Захар. - Не кокетничай.
- А как мама?
- Уговоришь ее, - без тени сомнения заявил Майцев-младший. - Тебе всегда это удавалось. К тому же это не навсегда. Года через три-пять, ты сможешь вернуться сюда. В смысле - в Россию. В Москву или Ленинград. Если хочешь, мы можем купить ей квартиру в Москве уже сейчас, а ты будешь часто бывать в столице. В общем, можно придумать любые варианты.
Сергей Михайлович поднял трубку телефона и сказал в нее:
- Машенька, нам три кофе. И коньяк дагестанский, что-то нервы расшалились. - Он повернулся к нам. - Значит, вам хочется, чтобы я стал представителем ваших миллиардов в России? Почему не ваши московские стариканы? У них ведь уровень влияния и доступа куда выше?
- Новое мышление, перестройка, гласность, - объяснил я. - Они в глазах реформаторов - пережиток прошлого, с которым и здороваться-то противно, потому что выкормыши Сталина. Да и не вечные они. Им уже сейчас по семьдесят и маразм уже совсем близок. По крайней мере, у некоторых. Мы всяко думали, лучше вашей кандидатуры и нет никого.
Еще полчаса мы проговаривали всякие технические подробности и, в конце концов, Сергей Михайлович дал свое принципиальное согласие.
- Видите, какой из меня неважный переговорщик, если я так просто согласился со всеми вашими предложениями? - Пошутил Майцев-старший.
- Так ведь и предложение было не из тех, от которых можно отказываться? - рассмеялся Захар.
- Это - да... Но вот было бы мне лет на пять побольше и никакая сила не сдвинула бы меня из этого кресла. И еще - я не знаю английского языка. Немецкий бытовой или медицинский, немного польский - от деда досталось, и все.
- Пусть это будет последнее горе, которое случится у тебя в этой жизни, - отмахнулся Захар. - Месяца за три тебя натаскают. А память у тебя профессиональная, медицинская. Даже не думай о такой ерунде.
- В самом начале восемьдесят восьмого, примерно через недельку, будет принято какое-то ваше медицинское правило о новостях в лечении психиатрических больных. Про борьбу с "карательной психиатрией". Очень у многих врачей вашего профиля возникнут серьезные проблемы, - подлил я масла в огонь. - Работать нормально долго не дадут - задолбят проверками и перепроверками. А кое-кого и выпрут на улицу. Так что, не жалейте о принятом решении, с нами будет веселее.
На этом мы и расстались с Захаровым отцом, пообещав ему скорый запрос на выезд в один из американских университетов на стажировку. А там и до грин-карты по ходатайству этого же работодателя рукой подать.
Бредя с Захаром по грязным улицам родного города, я вдруг понял, что мне совершенно не достает того ритма, в котором мы жили последние годы: каждый день и час расписан, времени всегда не хватает, и мы везде опаздываем - такой и только такой виделась мне нынешняя жизнь. И теперь, когда никуда не нужно торопиться, я почувствовал себя как рыба на берегу - беспомощным. Я не знал чем себя занять. Я сказал об этом Майцеву и он со мной согласился: трудно после той круговерти, что осталась на другом континенте, оказаться словно в какой-то тягучей патоке, где ты практически никому не нужен и от тебя именно в эту минуту ничего не зависит.
Мы зашли в облезлую столовку, где у самого порога вальяжно развалились два кота - рыжий и черно-белый, наглые, раскормленные, и на удивление чистые. Эти мохнатые рожи даже не соизволили открыть глаз, когда мы по очереди перешагнули через них. Весь их вид говорил: жизнь удалась!
Захар кивнул на парочку и сказал:
- Вот так нужно - просто жить и не сношать себе мозг.
- Какой бы дурак еще кормил за это? - спросил я, не ожидая, впрочем, ответа.
Захар пожал плечами и носком ботинка подвинул рыжего на полметра в сторону. Котяра разлепил глаза, недовольно глянул на раздражитель, протяжно зевнул, перевернулся на другой бок и снова попытался заснуть.
- Вот так и в наших институтах большинство работает, - прокомментировал Захар поведение безразличного кота. - "Где бы ни работать, лишь бы не работать", как говорил завхоз Бубенцов. А нам их пинать и шевелить придется. А они будут сопротивляться, потому что думают, что то, что они делают - это и есть работа. И этот рыжий зверь наверняка думает, что столовку охраняет от плохих уличных котов. А без него все разграбят, кухарок изнасилуют, а крыша внутрь провалится.
В меню нашелся суп с клецками и щи с кислой капустой, какие-то шницели и тефтели с гарниром из слипшегося риса или почти забытой нами гречки, обязательный компот из сушеных яблок и клюквы, пирожки с повидлом и ватрушки циклопических размеров - примерно как кепи Фрунзика Мкртчяна из "Мимино". Было все заметно дороже, чем раньше, и вид имело какой-то вчерашний.
Я отважился только на пирожок и компот, а Майцев еще взял порцию гречки с рыбной котлетой. Он позвал кошаков, привлекая их внимание котлетой, но обожравшиеся бездельники остались глухи к его "кис-кис-кис".
- Я видел Аньку Стрельцову, - сообщил я.
- Здорово, молодец, - принюхиваясь к гречке, откликнулся Майцев. - И что?
- Хорошенькая она стала. Тоже в институте работает. Системами управления занимается.
- Да ну, скажешь тоже - системами управления занимается! Что она там может делать? Баба, да еще и молодая. Комсомолка. Плакаты со стендами рисует, да чай подает. Ну, может быть, еще по общественной линии.
- Зато хорошенькая.
- Этого добра - как грязи под ногами на Родине, - подмигнул мне Захар. - И хорошеньких, и не очень, и даже откровенно страшненьких, только знай - выбирай. Юленька Сомова тоже была хорошенькая. Кстати, она здесь сейчас. Не хочешь свести знакомство поближе?
Я залпом выпил компот, а пирожок засунул в стакан.
- Пошли, Казанова. Знаток половых отношений, елки...
- А я что? Сам же просил напомнить при случае? Больно теплым стал твой голос, - он придурковато улыбался. - Вот я и... того.
Поход в кино, обещанный Нюрке, состоялся, но продолжения не имел - я сослался на чрезвычайную занятость и пообещал зайти "как-нибудь до отъезда", чего делать, разумеется, не собирался.
А потом был Новый Год, куранты и Михаил Сергеевич Горбачев под елкой - без шампанского, деловой и энергичный.
Третьего января мы стали собираться в обратный путь: отпуск не может продолжаться вечно.
Мама похлюпала носом, хорошенько всплакнула и перекрестила меня на дорогу - теперь это стало модно даже в среде идейных коммунистов. Летом страна собиралась отметить тысячелетие крещения и, в свете новой политики партии, приобщение к церковным таинствам перестало быть чем-то недопустимым.
Назад, наученные опытом путешествий в обычных вагонах, мы поехали на фирменном поезде N 9 "Байкал", следующим от Иркутска до Москвы.
Конечно, в нем было ехать гораздо комфортнее: двухместное купе СВ, чистота, любезные проводники, и даже белье, обычно волглое, в этот раз оказалось сухим. В общем, в город-герой Москву мы въехали в самом бодром расположении духа, готовые свернуть любые горы.
А у Изотова нас ждал сюрприз - спустя час после нашего появления на пороге нарисовались Воронов и Павлов. Конечно, это для них в большей мере был сюрприз, я-то сказал о нем Захару еще в поезде. И все равно их визит стал приятной "неожиданностью".
Геннадий Иванович сильно сдал за прошедшие годы - он придерживался рукой за Георгия Сергеевича, лицо стало худым, да и номенклатурный костюм висел теперь на нем, как на пугале огородном. Павлов, напротив, со дня нашей последней встречи стал выглядеть гораздо лучше - то ли лечился весь год, то ли тогда я застал его во время болезни.
Старики обняли нас поочередно и Воронов, так и оставшийся самым "заводным", начал нам петь дифирамбы: и дело мы делаем великое, и трудно было ожидать такого от двух мальчишек, и теперь-то он видит, что молодому поколению все по плечу. Говорил долго, витиевато и напыщенно - наверное, долго готовился.
Павлов посмеивался и поощрительно хлопал меня по плечу. Захар сидел красный как рак - так его не хвалили еще никогда в жизни.
- Ладно, Геннадий Иваныч, прекращай молодежь развращать, а то еще возгордятся без всякой меры, потом устанешь в чувство приводить.
- Так, Георгий Сергеевич, за большое дело не грех и похвалить! Мы же с тобой такого не сделали. Завидую, можно сказать. Но! - Воронов погрозил в воздухе указательным пальцем. - По-белому!
Они все вместе рассмеялись.
- Аркадьич, сообрази что-нибудь на стол. И коньячку, - попросил Воронов. - Мне, сказать честно, эскулапы запретили спиртное, так хоть понюхаю.
- Так ведь где ж его взять? Коньячок-то? Боремся же с привилегиями, сухой закон опять же.
- Ну и черт с ним, чай тогда тащи.
Валентин Аркадьевич поманил за собой Захара и на кухне они вдвоем загремели посудой.
- Николай Ефимович велел передавать привет, - напомнил мне Павлов о существовании партийного казначея Кручины. - Он в полном восторге и спрашивает, когда мы сможем повторить что-то подобное?
Я задумался, "вспоминая" будущее.
- Так же быстро - не скоро. Будут эпизоды, и с валютой и с бумагами. Сейчас рынок деривативов начнет развиваться. Доткомы опять же только-только начинают поднимать головы. Все только в рост. Если у Николая Ефимовича есть возможность вложить средства в дело на пять-семь лет, то доход будет приличным.
Говорил ли я правду? Нет. Мне просто чертовски не хотелось иметь за спиной очередного надзирателя вроде незабвенного Золля-Лапина - теперь уже на постоянной основе. Всему свое время. Но и отказывать напрямую я не имел права.