Рассуждая "в духе естественных наук", Чернышевский прежде всего (и здесь было очень сильно влияние Фурье) горячо защищает полную свободу всего "естественного". Теорема Руссо о "радикальном добре человеческой натуры" - и прямо, и через Фурье - очень глубоко засела у русских мыслителей, в частности, у Чернышевского (как раньше, у Герцена, несколько позже - особенно ярко у Писарева, - см. о нем дальше). В очень любопытной форме Чернышевский набросал однажды образ "положительного" человека, - это есть "человек вполне", то есть цельный и внутренне-гармонический: "положительность" совпадает с отсутствием "болезненной фантазии" "и не ослабляет силы чувства и энергии требований". Когда далее Чернышевский, следуя французским мыслителям XVIII-го века, уверяет, что корень всех движений в человеке - и корыстных, и бескорыстных - один и тот же (а именно "любовь к самому себе", "мысль о личной пользе"), - то сейчас же добавляет, что эгоистический корень всех движений "не отнимает цену у героизма и благородства". Это очень важно учесть для правильного истолкования этики Чернышевского: его "научное" объяснение этической жизни не устраняет автономии оценивающей силы духа. Как и Герцен, так и Чернышевский без колебаний признает ценность "героизма" и "благородства" - не с "научной", конечно, точки зрения (для которой, по Чернышевскому, все определяется эгоизмом), а с точки зрения чисто-этической, совершенно независимой от "науки". Это контрабандное использование чисто-этического критерия (более открытое, как мы уже видели, у Герцена) мнимо обосновывается у Чернышевского отожествлением добра и пользы. "Мы хотели показать, - пишет Чернышевский, - что понятие добра не расшатывается, а, напротив, укрепляется, когда мы открываем его истинную натуру, когда находим, что добро есть польза". "Нравственно здоровый человек инстинктивно (!) чувствует, что все ненатуральное вредно и тяжело". Эта ссылка на "нравственное здоровье" есть лишь прикрытие того этического идеализма, которым фактически жид Чернышевский, - и, недаром, у него совершенно выпадает в этике идея моральной ответственности. "Человеческой натуры нельзя ни бранить… ни хвалить… все зависит от обстоятельств:… при известных обстоятельствах человек становится добр, при других - зол". Но тогда выпадает возможность того этического пафоса, который все же никогда не угасал у Чернышевского. Стеклов (вслед за Плехановым) думает, что ошибка Чернышевского - в рассудочности (при анализе моральной сферы), столь характерной для позиции "Просвещенства", но дело, конечно, не в том, чтобы, преодолеть примитивный рационализм этики, основанной на "расчете", а в том, чтобы понять, что так называемое "научное" истолкование моральной сферы не может прикрыть того, что этическая оценка оказывается как раз "автономной", то есть вовсе необоснованной…
В действительности Чернышевский горячо и страстно защищал права личности на свободу; очень удачно выразился Котляревский о воем течении радикализма, что в основе его лежала "вера в почти чудотворную силу личности". Этический пафос у Чернышевского определяется его горячей любовью ко всем, кто угнетен условиями жизни. Социализм и этический персонализм совершенно искусственно возводятся у Чернышевского к "новому" пониманию человека. Здесь Чернышевский как и Фейербах, по существу движется в линии идеализма, - и только гипнозом "сциентизма" нужно объяснять то, что этический идеализм облекается у Чернышевского в неподходящую сюда систему того плоского учения, которое считает итогом науки сведение всей активности человека к эгоизму…
7. Еще запутаннее и в то же время значительнее и интереснее выступает Чернышевский в своей эстетике. Влад. Соловьев, написавший небольшую, но очень ценную статью об эстетике Чернышевского, назвал диссертацию Чернышевского "первым шагом к положительной эстетике". Сам же Чернышевский, в предисловии к предположенному 3-му изданию своей диссертации, писал, что свою заслугу он видел лишь в том, что "ему удалось передать на русском языке некоторые идеи Фейербаха", - хотя у Фейербаха нет почти ничего, относящегося к вопросам эстетики. Выходит, что сам Чернышевский недостаточно ясно сознавал принципиальную ценность его эстетических воззрений. Действительно, в том же предисловии Чернышевский пишет, что он "и тогда" (то есть когда писал свою диссертацию) "считал не особенно важным" именно эстетические идеи свои, а центр тяжести перелагал в "мысли более широкого объема", которые "все… принадлежали Фейербаху".