Любопытны мысли Киреевского о контрастирующих движениях души. В письмах Хомякову Киреевский развивает мысль о том, что "развитие разума находится в обратном отношения к развитию воли". В отношении води к разуму, замечает тут же Киреевский, "есть некоторые тайны, которые до сих пор не были постигнуты". В другом письме (очень раннем) Киреевский высказывает мысль, которой держался и позже, что "кто не понял мысль чувством, тот не понял ее, точно так же, как и тот, кто понял ее одним чувством". Но особенно важно учение Киреевского (тоже выражающее святоотеческие идеи) об особом значении моральной сферы в человеке. Это не есть "одна" из сфер духа; иерархический примат моральной сферы в человеке выражается в том, что от "здоровья" моральной сферы, в первую очередь, зависит здоровье всех других сторон в человеке. Моральное же здоровье уже утеряно там, где не идет борьба с "естественным" разъединением душевных сил. Киреевский упрекает западную культуру. в том, что там "просвещение, будучи основано на развитии распавшихся сил разума, не имеет существенного отношения к нравственному настроению человека". Он отмечает при этом, что при такой разъединенности познавательных сил от моральных "просвещение не возвышается и не падает от внутренней высоты или низости". Это очень любопытная мысль: но Киреевскому "внеморальность" просвещения сообщает ему своеобразную устойчивость ('которая связана с утерей того динамизма духа, который создает зависимость души от сферы морали). "Просвещение же духовное, пишет тут же Киреевский, напротив, есть знание живое (и потому неустойчивое, В. 3.): оно приобретается по мере внутреннего стремления к нравственной высоте и цельности и исчезает вместе с этим стремлением, оставляя в уме одну наружность своей формы". В "неустойчивости" духовного просвещения заключается причина того, почему оно может утрачиваться. Киреевский чувствует во "внеморальной" установке "автономного" разума игру. "Мышление, отделенное от сердечного стремления (т. е. от цельности духа), читаем в "Отрывках", есть развлечение для души; чем глубже такое мышление, чем оно важнее, по-видимому, тем легкомысленнее в сущности делает оно человека".
От "естественного" разума надо 'вообще "восходить" к разуму духовному. "Главное отличие православного мышления, пишет Киреевский, в том, что оно ищет того, чтобы поднять самый разум выше его обыкновенного уровня". "Вся цепь основных начал естественного разума… является ниже разума верующего". "Естество разума…, испытанного в самом высшем развитии внутреннего, духовного созерцания, является совсем в другом виде, чем в каком является разум, ограничивающийся развитием жизни внешней". "Разум - един, читаем мы в той же статье, и естество его одно, но его образы действия различны, так же, как и выводы, - смотря по тому, на какой степени он находится, и какие силы движутся в нем и действуют".
Мы подошли уже вплотную к гносеологии Киреевского, но нам необходимо остановиться еще на одной теме в антропологии Киреевского - на его учении о связи личности с социальной сферой.
"Все, что есть существенного в душе человека, пишет Киреевский, вырастает в нем общественно". В этом тезисе Киреевский присоединяется столько же к Хомякову, сколько и к Чаадаеву, а через него, к французской социальной романтике (Ballanche прежде всего). Но Киреевский только мельком развивал эту тему. В "Отрывках" находим такие афоризмы: "добрые силы в одиночестве не растут - рожь заглохнет меж сорных трав". И еще: "каждая нравственная победа в тайне одной христианской души есть уже торжество для всего христианского мира; каждая сила духовная, создавшаяся внутри одного человека, невидимо влечет к себе и подвигает силы всего нравственного мира". Это сознание духовной связанности всех людей, несомненно, вытекало у Киреевского из идеи Церкви. В тех же "Отрывках" Киреевский высказывает мысль, что, когда отдельный человек трудится над своим духовным устроением, то "он действует не один и не для одного себя, - он делает общее дело всей Церкви". Из этого положения Киреевский извлекал такой вывод: "для развития самобытного православного мышления не требуется особой гениальности…, развитие этого мышления должно быть общим делом всех людей верующих и мыслящих". Здесь Киреевский подходит совсем близко к тому учению о соборности, о котором у нас шла речь при изучении Хомякова.
5. Киреевский, как и Хомяков, посвятил много внимания проблеме познания этого требовала их позиция в отношении к философии, к культуре Запада. Оба они были, можно сказать, почтительны к философии Запада, а в то же время очень глубоко и остро сознавали, что русская мысль, духовно совсем иначе укорененная в. христианстве, чем это имело место на Западе, имеет все данные, чтобы выдвинуть "новые начала" в философии. Это совпадало с общей для многих русских людей того времени идеей, что "XIX-ый век, как выражался Одоевский, принадлежит России", т. е., что созданием новой идеологии и новых начал философии Россия откроет новую эпоху в развитии христианского мира. Могучие построения немецкого идеализма их тревожили, - и для обоих зачинателей "самобытной" русской философии было очень существенно критически преодолеть эти построения, а, с другой стороны, показать их внутреннюю связанность со всей системой культуры Запада.