Персонализм Михайловского приводит его неизбежно к выделению человека из порядка природы, к борьбе его с природой, с так называемым "естественным ходом вещей" (который, по Михайловскому, имеется лишь там, где человек не вмешивается в природу). В этой борьбе с природой нужно до конца осознать не только права личности осуществлять свои це ди, но и необходимость преодолеть то раздробление личности, ко торое создается во второй период истории. "Пусть кто хочет смотрит на меня, как на часть чего-то, стоящего надо мной…, но я не перестаю видеть в себе полного человека, цельную личность, я хочу жить всей доступной мне жизнью, - и только… туда войду сознательно и добровольно, где мне гарантирована цель ность, нераздельность, полнота всей жизни". "Благо чело века есть его цельность, гармония".
Персонализм расширяется у Михайловского в своеоб разную метафизику природы, - в его замечательных этюдах, посвященных вопросу о "Борьбе за индивидуальность". Эту борьбу Михайловский находит в природе всюду в органическом мире, но в человеке эта борьба принимает, по мере развития истории, все более фатальный характер: общество угнетает личность, превращает ее в раба, в "штифтик", лишая ее полноты и цельности. Уже семья, - общее говоря - половая дифференциация, наносит ущерб цельности в личности; в ряде этюдов Михайловский показывает, как высшие формы индивидуализации поглощают низшие. Личность человеческая, будучи сама высокой формой индивидуализации, встречает уже в семье, а тем более в обществе высшие (в отношении к отдельной личности) формы индивидуализации. "Пусть общество прогрессирует, - пишет Михайловский, - но поймите, что личность при этом регрессирует… Общество, самим процессом своего развития, стремится раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальные раздать другим, превратить личность из индивида в орган". "Я объявляю, - пишет в другом месте Михайдовский, - что буду бороться с грозящей поглотить меня высшей индивидуальностью. Мне дела нет до ее совершенства, я сам хочу совершенствоваться". Этот мотив - борьба за цельность личности - получает особую остроту, когда дело касается современного социального строя, основанного на все развивающейся дифференциации труда: "тут топчется именно личность, индивид; личная свобода, личный интерес, личное счастье кладутся в виде жертвоприношения на алтарь правильно или неправильно понятой системы "наибольшего производства"… "Я не могу радоваться, - читаем несколько дальше, - победе высшей (в отношении индивида) индивидуальности". Борясь за целостность в человеке - против специализации и "раздробления" личности, Михайловский воспевает "профана", то-есть человека, не успевшего еще растерять в себе цельности… "Профан, это - человек по преимуществу, - пишет он, - и именно ему должна служить наука, если она хочет быть достойной своего имени".
II. В борьбе за цельность и полноту личности, Михайловский опирается (как и Лавров) на довольно ординарную и неглубокую антропологию. В человеке он даже не ощущает его метафизики, его сокровенной глубины. Так, даже человеческая водя (носитель свободы и ответственности) для него просто "одно из звеньев целой цепи причин и следствий". Чистый эмпиризм в изучении человека несколько расширяется у Михайловского в его замечательных статьях по коллективной психологии - особенно там, где он касается вопроса о функции воображения. Но тем неожиданнее выступает у Михайловского (как у всех полупозитивистов) признание свободы в человеке, как подлинной и реально-творческой силы. Это не просто констатирование того, что человеку "присуще сознание свободного выбора деятельности", - это есть утверждение, что человек действительно может и должен бороться с "естественным ходом вещей". "Не бороться с фатальным ходом вещей предлагают только те и в таких случаях, кому и в каких случаях такая борьба невыгодна". "В момент деятельности я сознаю, что ставлю себе цель свободно… на этом только и держится. возможность личной ответственности и нравственности и нравственного суда…, а чувство ответственности, совесть и потребность нравственного суда есть вполне реальные явления психической жизни". И дальше читаем тут же: "мы, профаны, считаем священным правом, которого у нас никто отнять не может, право нравственного суда над собой, право познания добра и зла, право называть мерзавца мер завцем. Законосообразность человеческих действий есть великая истина, но она не должна посягать на это право". Но почему не должна, если несколькими словами выше пишет Ми хайловский о свободе: "пусть это обман (!), но им движется история"? Как видим, антропология Михайловского дает слишком шаткую почву для этических претензий его же. По спра ведливому замечанию Овсяннико-Куликовского, в Михайловском сидел романтик, и этот романтизм как раз и прорывается в категоричности этических исканий и претензий. Но Михайлов ский пошел и дальше, он явился наиболее ярким выразителем так называемого "субъективного метода" в социальном знании. Это учение надо поставить в параллель к огромному и плодотвор ному течению в немецком протестантизме и немецкой философии под названием "Problem d. Werturtheile". Самое наз вание "субъективный метод", конечно, неудачно, но, как верно заметил Massaryk - это есть "неверное обозначение вер ной вещи". Сущность "субъективизма" заключается в признании того, что оценочный момент "конститутивно", а не "регулятивно", входит в познание человеческой деятельности. По формуле Михайловского, "в области явлений общественных наблюдение неизбежно и теснейшим образом связано с нравственной оценкой". В этой формуле, а не какойлибо иной, нужно видеть самую сущность "субъективного метода", - дело идет о признании того, что чисто-теоретическое", то-есть безоценочное восприятия человека и его деятельности просто не дает нам всего того материала, который наличествует в социальных фактах. Оценка, - с точки зрения "интересов", "симпатий" иди "идеала", - так же важна для "наблюдения", как вообще в "эмоциональном мышлении" (страх, зависть, вера, любовь и т. п.), впервые мы входим в те стороны в человеке, которые без этого непонятны. Это есть факт, признанный ныне значительным большинством психологов. Михайловский же выдвигал чисто-персоналистический момент в этом факте (по формуле: "я вполне удерживаю за собой право критиковать великий Божий мир с точки зрения своего кусочка мозга"), - выдвигал верховное право каждой личности жить и оценивать мир по своему сознанию идеала. По Михайловскому, важно именно вносить в понимание социального мира точку зрения "общественного идеала". То единство правды теоретической и моральной, которое столь существенно для Михайловского, сама оценка социальной сферы не должна быть в точном смысле субъективной, - она должна исходить из верховной двуединой правды "высшего" идеала. Но откуда у Михайловского этот высший идеал? Конечно, из его "народничества"; он сам очень хорошо выразил это в словах: "сострадание живет во мне и жжет мне душу". Ведь это Михайловский пустил в оборот слова "кающийся дворянин", - слова, эквивалентные формуле Лаврова об "уплате долга" народу.