Этическая позиция Писарева, как и Чернышевского, является типичной для радикального крыла русского секуляризма: это есть прежде всего сведение всего поведения человека к эгоизму, привет всему "естественному" и, вместе с тем, вера в "естественное" благородство и доброту человека. Мотивы руссоизма очень сильны у Писарева, - и ни к. кому так он духовно не близок, как к другому яркому гениальному нигилисту, каким был Лев Толстой. Кстати сказать, даже отношение к науке (узко утилитарное) одинаково у обоих: как Толстой отвергал все науки, кроме тех, которые заняты человеком и вопросами его наилучшего устроения, так и Писарев (например в статье "Схоластика ХIХ-го века") отвергает смысл тех научных исследований, которые не связаны с "жизненными потребностями". И, как Толстой, так и Писарев восстает против "духовного аристократизма": "что за наука, которая по самой сущности своей недоступна массе? Что за искусство, которого произведениями могут наслаждаться только немногие специалисты?". Это не мешает быть Писареву, - и это чрезвычайно характерно для всей эпохи - защитником крайнего индивидуализма (что дало повод Массарику сближать его с Ницше). "Надо эмансипировать человеческую личность, - писал Писарев, - от тех разнообразных стеснений, которые на нее налагает робость собственной мысли, авторитет предания, стремление к общему идеалу и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны". Таков манифест этого крайнего индивидуалиста, одинаково отвергающего и всякий "авторитет предания", и всякий общий (то есть не индивидуальный) идеал и бичующего "робость мысли". "Нигилизм" Писарева есть следствие его радикального индивидуализма, его патетической защиты полной и всецелой свободы личности. Поэтому, будучи крайним материалистом, Писарев, как Герцен и Чернышевский, защищает всецелую свободу человека, то есть независимость ее от всякой "необходимости", ее автономию, - он так же не замечает того противоречия, в какое он впадает здесь, как и все русские позитивисты и полупозитивисты. Этика Писарева есть именно этика свободного творчества в ее крайней форме; он строит ту же систему, какую впоследствии с таким же изяществом и так же непоследовательно развивал во Франции Guyot. "Понятие обязанности, - пишет он, - должно уступить место свободному влечению и непосредственному чувству". С юной запальчивостью Писарев защищает этический импрессионизм и в то же время неожиданно возвращается к идеалу цельной личности, рецепируя по-новому искания славянофилов; цельность эту он понимает, впрочем, чисто-психологически, как отсутствие внутренней борьбы, как "самостоятельное и совершенно безъискусственное развитие": "старайтесь жить полной жизнью".
Призыв к этическому творчеству, не боящемуся даже сетей импрессионизма, соединяется у Писарева (как вообще в русском секулярном радикализме) с очень плоским рационализмом. "Критически мыслящая личность", о которой с большим вдохновением Писарев писал в одной из лучших своих статей ("Реалисты"), "презирает все, что не приносит существенной пользы". Стремление к идеалу он считает "стремлением к призраку", но уверяет нас, что "расчетливый эгоизм совпадает с результатами самого сознательного человеколюбия".
Писарев, конечно, философски наивен, но это нелогичное сочетание идеалистического пафоса с элементаризирующим материализмом, бескрылого позитивизма - с поклонением свободе, безоглядного релятивизма - с "сознательным человеколюбием", все это осталось типичным для русского секулярного радикализма…
У Писарева есть еще одно очень типичное и характерное для его эпохи (да и дальше) противоречие: так называемое "разрушение эстетики" и в то же время страстное искание именно эстетической стороны в жизни, отвращение к пошлости, к мещанству. Под влиянием Чернышевского и того примата действительности над искусством, который он защищал, Писарев тоже вооружается против "чистого искусства". Один поклонник Писарева уверяет нас, что Писарев вооружался не против искусства, а против его "социальных оснований". Отчасти он прав: в статье "Разрушение эстетики" читаем такие утверждения: "искусство с величайшей готовностью превращало себя в лакеев роскоши", или "чистое искусство есть чужеядное растение, которое постоянно питается соками человеческой роскоши"… Но все же основной акцент у Писарева лежит не в борьбе против обслуживания искусством богатых людей, - а в мотивах руссоизма, - в борьбе с искусственными, по существу неестественными проявлениями цивилизации. Сам Писарев очень высоко ценил гениальную лирику Гейне и призывал поэтов к тому, чтобы стать "титанами, потрясающими горы векового зла", - иначе, они станут "козявками, копающимися в цветочной пыли". По существу, Писарев был тоньше и глубже, чем Чернышевский, в его понимании искусства, - и его "разрушение эстетики" совсем не означает выпадения эстетического момента из идеологии русского гуманизма, а есть, наоборот, искание нового искусства, свободного от тлетворного дыхания неправедного социального строя. И. в этом пункте к Писареву чрезвычайно близок Л. Толстой. Писарев доходил до крайних выводов в своей борьбе с искусством умиравшего барства, - например, в борьбе с Пушкиным, которого он развенчивал, - по существу же он защищал ту человечность в искусстве, ту силу правды, которую должно нести в себе искусство. Здесь Писарев (гораздо глубже, чем Чернышевский), приближался к тому "теургическому" пониманию искусства, которое мы находим у Вл. Соловьева.
Впрочем, не забудем и того, что примитивный материализм и здесь подсказывал Писареву разные нелепости, вроде того, что "эстетика исчезает (ныне) в физиологии и гигиене" (!).
10. Русский секулярный радикализм в ближайшие годы после Чернышевского и Писарева дал довольно неожиданные плоды. С одной стороны, он стад развиваться в так называемое "активное народничество", с Другой стороны, выдвинул чрезвычайно интересное философское течение, в лице П. Д. Лаврова, Н. К. Михайловского и их последователей. Мы, естественно, опускаем чисто-политическое течение, развившееся из раннего радикализма, - в нем не было ничего ценного в сфере идеологии. Оставляя изучение философского творчества П. Л. Лаврова и Н. К. Михайловского на следующую главу, выделим в русском народничестве то, что непосредственно связано с внутренней диалектикой идей, разобранных выше. Мы остановимся, хотя и очень бегло, на самом ярком представителе указанного течения - Н. В. Чайковском.