- В этой статье я всего лишь рассуждаю, - пожал плечами Тарас, - на тему "если бы, да кабы…" Мне кажется, что если бы Сталин не вступил в сентябре с Германией в переговоры, а вместо этого продолжил бы борьбу, то у Советского Союза был бы шанс на победу. У Красной Армии было достаточно резервов, чтобы отогнать немцев от Москвы.
- Какая чушь, - поморщился Фогель. - Вы наслушались Виктора Суворова по Би-Би-Си, не иначе.
- Дело не в Суворове, - покачал головой журналист. - Достаточно как следует проанализировать имеющиеся данные, чтобы понять, что победа под Москвой была вполне реальна. После чего Сталину и Черчиллю следовало бы привлечь наконец Америку на свою сторону. И тогда бы уже время работало не на Германию, а на ее противников. Особенно если учесть, что именно американцы первыми сделали атомную бомбу. Так что Сталин, возможно, совершил большую ошибку.
- А вот я считаю, - неожиданно злым голосом ответил следователь, - что ошибся не Сталин, а фюрер.
Лицо Фогеля изменилось не меньше, чем его голос. На смену ласковой иронии пришла неприкрытая ненависть.
- Если бы только германским фюрером в тот исторический момент был Гитлер! Уж он-то не стал бы заключать с Россией мир, а стер бы ее с лица земли! Он не стал бы осторожничать, а напал бы вместе с этими желтомазыми япошками на Америку с двух сторон, с запада и востока! Он не мирился бы с Англией, а высадился бы наконец на этот проклятый остров и повесил Черчилля на осине! Он не стал бы ломать комедию с превращением покоренных стран в союзников!
Взгляд гауптштурмфюрера СС устремился куда-то в неведомую даль. Теперь этот взгляд был полон не только ненависти, но и любви - любви к безвременно ушедшему в мир иной первому вождю НСДАП.
- И сейчас все было бы по-другому! - мечтательно и вместе с тем зловеще возгласил Фогель. - Никакой холодной войны, никакого противостояния с НАТО, никакого ядерного паритета, никаких дурацких церемоний вроде этого допроса. Германия правила бы миром, немецкий народ наслаждался бы мирным трудом и счастливой жизнью, а ты, славянский унтерменш Тарас Захарченко, лежал бы расстрелянный в канаве. Это в лучшем случае.
- Ну, вот видите, - спокойно ответил Тарас. - Вот мы с вами побеседовали об альтернативной истории. Я выдвинул свою версию, вы, гражданин Фогель - свою. Не сошлись во мнениях - бывает. Где же тут антигерманская деятельность?
- Перестаньте валять дурака, - сказал следователь уже более спокойным тоном. - Вы прекрасно понимаете, что подобная статья в журнале, который читает вся страна, не может не призвать миллионы советских граждан к сопротивлению существующему… порядку вещей. Пусть даже к сопротивлению мысленному.
- Я никогда и никого ни к чему не призываю, - покачал головой Тарас. - Я работаю в "Огоньке", а не в "Правде". Мои статьи - это не партийные директивы, а всего-навсего пища для ума. Информация к размышлению.
- Хватит! - ударил кулаком по столу Фогель. - Я вам сейчас тоже дам немного информации к размышлению, прежде чем отправлю в камеру. Ваш единственный шанс, Захарченко - это чистосердечное признание и раскаяние в вашем преступлении. Так или иначе, суд признает вас виновным непременно - но в случае раскаяния вы сможете рассчитывать на снисхождение. А если будете по-прежнему упираться - пеняйте на себя.
- Я не намерен признаваться в том, чего не совершал, - спокойно ответил Тарас. - А уж каяться и подавно. Мне никогда еще не было стыдно за содержание моих статей.
Не удостоив подследственного ответом, немец нажал кнопку переговорного устройства, чтобы вызвать конвоиров.
Тарас понял, что разговор окончен.
* * *
21:00
Минск
Улица Маяковского
Петя Грибусевич полулежал на диване, ел пирожки с повидлом, пил квас и слушал новый альбом группы "Шлехте Юнген Блау".
В эти минуты его отец, Николай Васильевич Грибусевич, всё ещё ломал себе голову, не зная, как поступить с разоблаченным шпионом. Которого следовало расстрелять за измену Родине - то есть при этом совершить акт антигерманской деятельности.
В эти минуты брат Пети, Антон Грибусевич, снова и снова мучительно прикидывал, как именно провезти в Германию документ, удостоверяющий наличие у него "неправильной" бабушки. Документ крайне нужный - и в то же время несказанно опасный.
В эти же минуты дядя Пети, Тарас Захарченко, находился в гестаповских застенках, и никакого шанса выйти оттуда на свободу у него не было.
А сам Петя полулежал на диване, ел пирожки с повидлом, пил квас и слушал новый альбом группы "Шлехте Юнген Блау".
Его отец, брат и дядя нашли в жизни свою дорогу - и добились немалых успехов. А Петя пока что плыл по течению.
И тем не менее им всем сейчас было плохо, а Пете хорошо.
Даже очень хорошо.
Рассказ второй
Страдания молодого Вальтера
9 мая 1988 года
21:00
Москва
Кооперативное кафе "Улыбка"
- Ну и как это называется? - поморщился майор вермахта Вальтер Шольц, сделав первый глоток.
- Это, мой забывчивый друг, называется "кофе", - саркастическим тоном ответил капитан гестапо Гельмут Фогель. - Я, конечно, понимаю, что с возрастом у каждого человека развивается склероз - но ведь тебе, Вальтер, нет еще и сорока пяти…
Хотя Шольц был старше своего приятеля лет на десять (не говоря уже о более высоком звании), но тем не менее первую скрипку в их дуэте играл именно Гельмут. Таков уж, наверное, закон природы - нагловатые и остроумные циники с привлекательной внешностью уверенно руководят, а скромные и тихие добряки с полнеющим животиком, лысеющей головой и очками на носу безропотно им подчиняются.
- Нет, Гельмут, это отнюдь не кофе, - покачал головой Вальтер. - И ты сам в этом непременно убедишься, как только осмелишься это… пойло попробовать.
- Гестаповца не устрашит ничто! - торжественным тоном произнес Фогель, улыбаясь лишь уголками губ. - А уж тем более чашка какого-то кофе, не угодившего некоему майору интендантской службы…
И Гельмут величавым движением поднес принесенную официантом чашку ко рту, а затем столь же величаво из этой чашки отпил… после чего выражение его лица несколько изменилось. Ему явно хотелось выплюнуть выпитое обратно - но Фогель все же пересилил себя и довел глоток до конца.
- Ну и гадость! - скривился Гельмут, вновь обретя способность говорить. - Да, Вальтер, на этот раз ты оказался прав. Действительно, это не кофе. Это какая-то бурда, которая годится разве что для свиней. И зачем мы только сюда пришли?
- А ведь я предлагал пойти в офицерскую забегаловку, - заметил Вальтер.
- Я наивно полагал, - пожал плечами Фогель, - что в кафе мы хотя бы посидим с комфортом. Тем более что в кооперативном кафе ассортимент по идее должен быть лучше, чем в государственном.
- Дороже - да, - согласился Шольц. - Лучше - нет. Во всяком случае, на этот раз.
- А-а, да что тут поделаешь? - махнул рукой Фогель. - Что возьмешь с этих русских? Угораздило же меня сюда попасть…
- Я сюда попал уже давно, - заметил Вальтер. - Сразу после училища…
- Гитлера на них нет, - в сердцах сказал Гельмут, чуть понизив голос.
Впрочем, зал в кафе "Улыбка" был практически пуст, а до стойки, за которой стоял директор заведения, было достаточно далеко. Кроме того, из динамиков раздавалась популярная музыка.
Внезапно Вальтер захохотал.
- Смех без причины… - произнес по-русски Гельмут, с интересом глядя на поведение старого приятеля.
- Да нет, причина-то у меня есть, - ответил Шольц, немного успокоившись. - Я просто кое-что вспомнил. Гуляю неделю назад по Арбату, вижу каких-то "неформалов", как их тут называют. То ли металлистов, то ли люберов, то ли просто хулиганов - идут, короче, смеются, поют что-то, на окружающих - ноль внимания. А на скамейке сидят двое старичков. И один другому говорит: "Сталина на них нет". Совсем как ты сейчас…
- Тоже мне сравнение! - фыркнул Фогель. - Тем более что Сталин-то уже успел русскими… поруководить - да так, что они до сих пор помнят. А вот Гитлер так и не показал им, как выглядит загадочная мать некоего Кузьмы.
- Гитлер много чего не смог сделать, - меланхолическим тоном сказал Вальтер.
- Эх, если бы Гитлер сейчас был фюрером! - воскликнул Гельмут, после чего покосился в сторону стойки.
Впрочем, никто, кроме Шольца, его не услышал. Тем более, что в динамиках как раз начался припев известной песни из очень популярного фильма:
- Айне, айне, айне, айн моменто,
Айне, айне, айне сантименто…
Разумеется, в итальянской песне - и даже в псевдоитальянской - следует употреблять артикль "уно", а никак не "айне". Однако режиссер намеренно использовал именно немецкое слово, дабы таким образом тонко намекнуть на несколько противоестественную дружбу Германского Рейха с фашистской Италией. Официального же объяснения от создателей картины никто даже не потребовал - в конце концов, текст песни так или иначе был совершенно бессмысленным.
- Подумай только, Вальтер, - продолжил Фогель, - как это было бы великолепно! Ну разве при Гитлере посмел бы какой-нибудь славянский ублюдок принести нам такую гадость вместо кофе? Да его бы за такое немедленно выпороли до полусмерти, после чего отправили бы спать не в теплый сарай, как обычно, а в холодный карцер - и притом без ужина! А этот мерзкий еврей, - Вальтер едва заметно кивнул головой в сторону директора кафе, - и вовсе не оскорблял бы наших арийских взоров своим жалким существованием…
- Думаешь, их бы всех отправили в Израиль? - понимающе кивнул Шольц.