Она тоже, как Чеширский Кот, одновременно краснела и пыталась исчезнуть. Осознав, что вот-вот… и "чудеса" начнут случаться. И - не в кустах, а прямо тут, на речном пляже посреди православного воинства.
Моя реакция? Нужно объяснять? И покраснел - тоже.
Однако, за прошедшие с прошлого запрыгивания четыре года ребёнок вырос. Не только материально, но и духовно. Вместо того, чтобы отпустить мою шею, прибрать ноги с моей поясницы и, с гримасой отвращения на лице, сбросить мою руку со своей ягодицы, попрыгунья заменила инстинктивное отталкивание лёгким поглаживанием. Произвела, как скифы у Блока: "мы очищаем место бою…" - полностью отказалась от мысли ограничить меня в ознакомлении с… с выпуклостями, ухватилась обеими руками за "место для хомута" на моей шее и громко объявила:
- Слава тебе, господи! Сыскался ж наконец! У, чудище-попрыгалище бедовое…
Нагло постучала пальцем по моему лбу, фыркнула и, скромно спрятав всё более багровеющее лицо у меня на груди, поёрзала в моих горстях, устраиваясь поудобнее. Негромко уточнила в ухо:
- Крепче держи. Как я тебя.
"Как" - было немедленно продемонстрировано. Бли-ин… Хорошо - я пресс качал. И она своей… частью тела - по моему накаченному… со всего маха… О-ох. Ножки у неё сильные.
Выдержала паузу, позволившую убедится, что я уверенно осваиваюсь на… на новом поле "горстевой" деятельности. Что параметры контактирующих частей тел вполне соответствуют, что оторваться от неё - не хочу и не могу. Оценила мою восторженность, приверженность, пылкость и увлечённость. А также - склонность, предрасположенность и падкость.
После чего благополучно съехала по мне. "Подразнила и бросила".
Но - недалеко. Особенности мужской архитектуры со стороны фасада - общеизвестны.
Вот же блин же! Денёк - сумасшедший. Ночной марш, смертный бой, почти утопление, контакт с Ану, беседа с Боголюбским, раненые и убитые… А организму - не прикажешь. Реагирует… однозначно и примитивно.
"Пока дышу - надеюсь". Я - пока дышу. "Если мужчина вечером бреется - значит, мужчина на что-то надеется" - международная мужская мудрость. Поскольку у меня волосы не растут нигде, то и бриться мне не надо. Можно сразу приступать к "надеюсь". Что и выпирает.
Обнаружив возникшее препятствие на пути своего, пусть и не партийного, но - съезда, этот кирпич с косищей сыграла целую пантомиму. Сначала приподняла подол своей мужской рубахи и внимательно изучила визуально возникшее затруднение. Затем резко прикрыла обнаружившееся зрелище тем же подолом, придержала его горячей ладошкой. "Горячей" даже сквозь два слоя полотна - её и моей одежды.
Продолжая всё сильнее багроветь, но отнюдь не убирая руку, а наоборот - осторожно изучая на ощупь "элемент архитектуры", как по габаритам, так и по прочности, хоть и без "разрушающих испытаний", изобразила на лице крайнюю степень укоризны. Назидательно, "по-взрослому" покачала головой:
- Ай-яй-яй. Как же так, Иван Акимыч? Разве можно быть настолько… невыдержанным?
Потом вдруг фыркнула и, смущённо улыбаясь, обхватила меня поперёк туловища, забиваясь подмышку. Прижалась лицом к моему боку и… заплакала.
- Любавушка! Ты чего?!
Только головой трясёт. Вроде - улыбается. И слёзы текут.
- Ничего… я так… не обращай внимания… Не смотри! Я когда плачу - некрасивая! Ох же ж ты боже мой…
Мда… всё-таки ещё ребёнок. Но уже женщина. Но ещё маленькая. И совершенно влюблённая.
А ты, Ванька, не забывай, что за совершение развратных действий с несовершеннолетними…
Да факеншит же уелбантуренный! Я это себе уже говорил 4 года назад! С тех пор узнал - совершеннолетие у женщин в этом мире наступает с первыми месячными. Надо спросить. Хотя как-то это несколько…
Но не паспорт же у неё требовать! Этого-то точно нет!
- Ну шустра егоза! Будто костёр в причинном месте. И не угнаться.
От лодки подбежал… Николай? Николашка?! Здесь?!
В трёх метрах, несколько запыхавшись, перешёл на шаг и радостно улыбаясь, широко расставив руки, двинулся обниматься и лобызаться. При всём моём после-пасхальном неприятии… не смог отказаться. Ну и… троекратно.
Радость! Восторг! "Наши пришли!". Мои…
А у Николашки животик вырос. Хе-хе - обниматься мешает…
- Ну, здрав будь боярич. Ваня…
И по-медвежьи в обхват. Со слезами, с тройным кулаком по спине.
- Вот же ж… а я уж… сподобил господь… увидеть.
Ивашко. Держит меня за плечи, чуть встряхивает, разглядывает. И отпустить - не хочет, и чего делать - не знает.
- Ивашко! Друг ты мой верный! Как я рад! Как я рад всех вас видеть! Откуда ж вы здесь?! Какими судьбами?!
- Да вот, от безделья позабавиться собралися. Тут, у вас, говорят, война. А я гляжу - враги только битые. И чего спешили?
- И тебе, Чарджи, не хворать. Война с утра была, припозднился ты малость. Здравствуй хан. С приехалом. Не печалься - войны ещё всем хватит. О! Глазам не верю! Сама Марана! Ну, теперь булгарам полный… звездопад и гробокоп!
- Поставьте меня на землю, придурки! Ванька! Ты зачем мертвяка ходячего с собой увёл?! Ведь ни одного гожего мужика в вотчине не осталась! Ведь отдохнуть-то не с кем! Ну здравствуй поближе, шпынь плешивый. Скучно без тебя там. Это у тебя что? Повязка? А ну, снимай штаны! Да тут ни одного нет, кому твоя хренятинка в новость! Сымай! Это какой дурень безрукий тебе повязку накладывал?! Сам?! Я ж говорю - дурень безрукий.
Парни вынесли Марану из лодки, поставили на песок, она доковыляла до меня и стала стаскивать с меня подштанники. Медики, факеншит, всегда такие: чуть что - сразу снимай. Как грабители на большой дороге.
В толпе мелькнул знакомый борцовский затылок. Да, и Ноготок здесь. Улыбается сдержанно, но радостно. А вот взгляд у него… профессионально палаческий. Автоматом рассматривает моё тело как потенциальный объект для… обработки.
Всегдашняя улыбка Любима сегодня куда ярче, искреннее. А вот Терентия увидеть здесь…
- А ну их… С боярином, с Аким Янычем поцапались. Ежели господин и владетель говорит холопу: "Пшёл вон", то… то я и пошёл.
- А как же…?
- А там всё и так на мази. Само катится. Потаня с Хрысем управляются.
Обычный отсутствующий, несколько потусторонне-медитирующий вид Цыбы всё-таки согрет внутренним теплом, приязнью.
- Цыба, а ты чего в такую-то дорогу пошла? Дело-то… тяжкое да опасное.
- Вот именно. А Любаву - не удержать. Одну ж её не отпустишь. С такой-то толпой. Забавников.
Толпа и вправду… весёлая. Большинство - выученики Чарджи, "дневной и ночной дозоры".
- Чарджи, ты чего? Всех бойцов с вотчины приволок?! А кто в лавке остался?
- Насчёт лавки - не знаю. В вотчине смена подросла. Их Артёмий учит. А Аким - дрючит. По своему. А этим… не всё ж им в игрушки играть. Пусть посмотрят - как оно в жизни. Попробуют настоящего боя.
Радостная суета встречи, обнимания, рукопожатия, поклоны… Случайные вопросы, сумбурные ответы. Не всё понятно: как там Аким, расширили ли коноплянник, чего у Фрица получается… Потом придётся возвращаться, разбираться по каждой теме… А пока…
Хорошо-то как! Мои…!
И вдруг, сквозь весёлую, зубоскалящую молодёжную толпу рябиновских, из-за их спин - тоскливый, одинокий, "заброшенный" взгляд Лазаря. Ещё мутный - наркоз отходит. И злобный - Резана.
"Что вы на меня так громко молчите?". Они молчат, но я же слышу!
- А как же…? А мы?! Уже всё?! Уже ненадобны?! Весь наш поход, труды, сегодняшние страхи и подвиги… Всё побоку? В мусор? У тебя уже другие. Друзья-сотоварищи. Весёлые, здоровые, не битые…
А… А хрен вам! Что моё - то моё! Я своих не бросаю. Не отдаю, не отпускаю. "Жаба" у меня. На людей - особенно. "Мой человек" - это навечно. Пока не докажет обратное.
- Мара, доставай свои снадобья, Чарджи - командуй молоди. Вот страждущие - пусть парни навык получают.
По первой жизни знаю, что очень полезно заставить новобранцев менять перевязки раненым и выносить судно. Как девушкам - ассистировать опытной акушерке. Не сколько для получения навыка профессионального, сколько для примеряния состояния душевного.
"Каждый больной - болен своей болезнью. И своим страхом перед ней" - Гиппократ? Не знаю, но - правда.
Вот эту вторую составляющую… чуть по-уменьшить. Хоть бы на чужом опыте. Чтобы паники и ступора не было - "плавали-знаем". Даже когда плаваешь в собственной крови.
Чем хороша Марана - обеспечивает полную анестезию одним своим видом. Раненые и стонать перестали. Народ фигеет и офигевает. А уж когда она своим вертикально-горизонтальным взглядом в лицо сблизи заглядывает и саркастически интересуется:
- Так ты что? Раненый?
Нормальный человек начинает глотать воздух и пытается отползти. "Мама! Роди меня обратно!". И хрен с теми моими ногами!
Подсел к Лазарю:
- Как ты?
- Больно. Горит. Дышать нечем. Ваня… Иване, что с хоругвью будет?
- А чего ему? У него вон, новая дружина явивши. С цветиком-семицветиком. Будто баба… неровно промакнулась. (Резан аж сочится раздражением и горечью. Даже стяг с рябиновым листком на белом фоне - вызывает неприязнь. Как-то я с этой точкой зрения… Конечно, чем-то похож на эмблему "Блока Юлии"… Но всё же…).
- Ты, Лазарь, своим людям командир. Это твои люди, твоя хоругвь. Решать тебе. А первое дело, по моему суждению - снять с него ошейник (это - про Резана). И с других, кто в бою был.
Резан вздёргивает опущенную голову. Неверяще смотрит на меня.
Доходит. Но - медленно.
Нудный я, ребята. "Слово - не воробей, вылетит - обоср…шся". Мда… русская народная мудрость…