К счастью, на следующей неделе вернулся князь. Он, весьма довольный, угостил меня и рассказал, что два дня они шли по морю, затем три дня он ждал оказии, дабы передать письмо императрице. Императрица изошла со смеху, но некоторые места были непонятны. Она позвала ближний двор и академика Баркова и велела читать вновь. Барков стоял с ней рядом и по ее знаку на ухо пояснял ей непонятные места. Двор под конец лежал на полу от изнеможения. Перед отъездом императрица велела еще раз прочитать протокол, опять смеялась и оставила Ваньку в нашем распоряжении, с тем, чтобы ей пересылали отчеты о дознании и суде. Князя произвели в штабс-капитаны и наградили деньгами, генерал также получил высочайшую благодарность. А Барков расспросил князя, кто же на самом деле писал протокол, и пригласил меня, ежели я буду в Питере, выпить с ним.
На разводе исключительно довольный губернатор при всех похвалил меня и сдержал слово <<озолотить>>: выдал мне золотой червонец. Эти десять рублей были с его стороны удивительной щедростью. Больше никогда я от него такого не видел. Князь поделился со мной своей наградой более щедро, и на некоторое время я был обеспечен деньгами.
А на следующий день экзекутор объявил мне, что меня произвели в столоначальники и дали мне в подчиненные Пафнутия и еще двух письмоводителей с хорошим почерком. Моя обязанность теперь была составлять протоколы дознаний и отчеты о заседаниях ратуши. Поскольку я уже понимал по-немецки, в застенке пришлось бывать чаще.
Ваньку вновь вздернули на дыбу, требуя рассказать, где его завербовали, кто вербовал, сколько заплатили, что он наделал и помогал ли ему кто-то. Последний пункт меня порадовал: в это время, слава Богу, понимали, что злодей может действовать и без сообщников.
Размякший за время приличного обращения и чувствующий, что выхода уже нет, Ванька вовсю ругал и палача, и меня, и Суворова, но не императрицу. Суворов сначала хотел выкинуть из протокола ругань по его адресу, но затем подумал и решил, что императрицу это повеселит еще больше.
Дознание длилось довольно долго. Размякший Ванька имел глупость признаться, что он разговаривал со многими местными ратманами и помещиками о помощи Фридриху. Губернатор велел не раздувать дела, поэтому на очных ставках мы более всего старались, чтобы показания сошлись, и вздевать Ваньку на дыбу пришлось всего три раза. Почти все обвиняемые, кроме спесивого аристократа с пышной фамилией фон Клюге унд цу Беринг, каялись, что боялись как русской власти, так и мести Фридриха, когда тот вернется, и поэтому слушали Ваньку, но ничего не делали, однако боялись и донести тоже. Нам противно было слушать этих выкручивающихся слизняков. Аристократ прямо сказал, что, когда принимали присягу императрице, он уклонился от этого, и, если бы не раненая нога, давно вернулся бы в армию своего короля.
После этого отчет вновь направили в Питер, а дело в суд. Ванька заорал благим матом, когда суд приговорил его к колесованию. Но приговор надлежало утвердить, поскольку казнить без высочайшей конфирмации было нельзя, и кат <<утешал>> Ваньку:
-- Матушка не казнит никого. Влеплю тебе сто кнутов, ослепят тебя, язык обрежут и сошлют навечно в Сибирь.
Всех, кто слушал Ваньку, за недонесение о государственной измене приговорили к высылке в центральные губернии России, но губернатор пообещал походатайствовать перед императрицей о милости. Лишь юнкер фон Клюге унд цу Беринг высокомерно отказался от милости, но губернатор заявил, что и ему будет ходатайствовать милость.
А в промежутках я вновь сидел (но уж далеко не всегда) на заседаниях магистрата, присутствовал на скучнейших допросах немцев по скучнейшими и мелким делам (даже убийство было всего-навсего из-за тяжбы о спорном клочке земли). Было тяжело: прошли уже месяцы, а я еще ничего не сделал. Единственно, что радовало: мой немецкий все улучшался.
Кстати, уже четыре месяца жалованья абсолютно не платили. Я радовался, что не заказал себе нового костюма, ограничившись башмаками и несколькими сменами белья, и что заранее заплатил еще за три месяца вперед за квартиру. Деньги почти кончились. Так что я в душе понимал тех, кто носы берет.
Конец дела Ваньки
Князь Дундуков, вновь посланный в Питер с приговором и материалами дела, в Кенигсберг уже не вернулся. Чтеца императрица уже нашла другого, но князь исхлопотал себе перевод в штаб Апраксина, в действующую армию. Конфирмацию и умягчение доставил поручик Ермилов. Он привез, как сразу же разнеслось по канцелярии, и сундучок с деньгами на жалование. Заодно он передал мне и стихотворный ответ Баркова на мои вирши, которые я переслал ему с князем. Стихотворение было, на мой взгляд, дубовое и неприлично до жути. Но я уже решил поддерживать контакт с академиком, и мы впоследствии также обменивались виршами. Я уже жил на квартире в долг, так что очень надеялся на жалование. Правда, по мелочи удалось кое-что заработать: составить вирши на именины секретарю Суворова Ивашникову, составить пару прошений ратманам, кои русским, конечно же, не владели. Но заработки были ничтожными.
Через несколько дней после приезда гонца (в воскресенье и в церковные праздники казнить не полагалось, да и эшафот надо было возвести) кенигсберские бюргеры, да и русские чиновники тоже, пришли на площадь перед ратушей. Там уже возвышались во всей красе плаха, колесо и растяжка для наказания кнутом. Горел очаг, на нем калились клеймо и щипцы. Я не хотел идти на площадь, но должен был по долгу службы. Гретхен же пошла с охотой в толпе кумушек.
Ваньку везли на позорной телеге в белой рубахе и со свечой в руке. Рядом шел священник и утешал его. Приговоренные по его делу бюргеры и юнкера уныло плелись кучкой за телегой. Секретарь суда коллежский регистратор Егор Пупкин взошел на эшафот, дрожащего Ваньку привязали к колесу, и секретарь начал читать приговор:
-- Вор и изменник Ванька Фролов, по прозванию Подкаинщик, будучи в граде Берлине, продался нашему врагу Фридрихусу, получил у него деньги на подкуп честных прусских бюргеров и юнкеров…
Далее шло длинное перечисление того, с кем он говорил, что лаял и так далее. Потом пошли сентенции суда.
-- Ратман Иоахим фон Рюбецаль, слушавший лаятельные речи, приговорен к высылке в Рязанскую губернию. По ходатайству нашего милостивого губернатора Сенат умягчил приговор, велев сказать сему ратману дурака, и предупредить, дабы больше в такие дела не совался, взыскать с упомянутого ратмана двадцать рублей на нужды армии и губернской власти, а ему самому публично покаяться в дурости.
Иоахима вытолкнули вперед, губернатор сказал ему строгим голосом:
-- Дурак, впредь будь умней!
Переводчик перевел,
Ратман заговорил нечто извиняющееся по-немецки, губернатор махнул рукой, ратман хотел был слинять с площади, но губернатор его удержал, приказав всем осужденным быть на площади до конца.
Так же поступили и с остальными, изменялись лишь суммы штрафа. Остались лишь длиннотитульный юнкер, стоящий с гордым лицом, опираясь на трость, и Ванька, изнемогавший на колесе в ожидании своей участи.
-- Юнкер Иоганн Фридрих Якоб фон Клюге унд цу Беринг благожелательно слушал вора, поддакивал ему, уклонился от присяги, изъявил намерение идти в армию Фридриха. Он приговорен к высылке в Сибирь, но наша милостивая императрица умягчила приговор, заменив его на пять ударов кнута.
Юнкер разразился страшными проклятиями, выхватил шпагу, но солдаты быстро скрутили его, раздели до пояса и привязали к деревянной кобыле.
Кат взял кнут, поиграл им и произнес одно из немногих немецких слов, которые он знал:
-- Доннерветтер!
После этого он размахнулся и изо всей силы нанес первый удар. Показалась кровь. Юнкер даже не вздрогнул и ничего не произнес.
Он зашел с другой стороны, опять поиграл кнутом и произнес второе из слов, которое он знал:
-- Думмкопф!
Вспух второй кровавый рубец. Юнкер вздрогнул, но лежал с каменным лицом.
Эта процедура повторилась вторично, и после четвертого удара юнкер выдавил из себя:
-- Руссише швайне! Барбарен!
Палач долго играл кнутом, примеривался, воскликнул третье слово:
-- Капут!
Удар был страшным. Юнкер завыл. Его положили на заранее подготовленную дерюгу и отправили домой. Ванька от ужаса завыл тоже.
На следующий день юнкер умер.
Секретарь обратился к Ваньке:
-- Вор и изменник Ванька признан виновным в измене императрице, в том, что он хулил власти и убил двух русских солдат и одного офицера. Он приговаривается к смертной казни через колесование.
Палач взял железную полосу и приготовился крошить Ваньку в студень. Губернатор махнул платком, палач поднял полосу, Ванька заранее завопил, но секретарь достал вторую бумагу.
-- Правительствующий сенат, рассмотрев дело, положил смягчить приговор. Приговорить упомянутого Ваньку к смертной казни через обезглавливание.
Ваньку сняли с колеса и положили его голову на плаху. Палач взял топор, поднял его, и тут секретарь продолжил:
-- А на плахе сказать ему, что ему оставляют его негодную жизнь, дабы он покаялся, и приговаривают его к тридцати ударам кнута, клеймению, вырезанию языка и ссылке в каторжные работы навечно.
Ваньку привязали к кобыле.
Секретарь достал еще одну бумагу.
-- Императрица Елисавет Петровна, утвердив приговор и сентенцию Сената, в великой милости своей повелела уменьшить ударов кнутом до пятнадцати, заменить вырезание языка вырыванием ноздрей, а каторжные работы ссылкой на поселение в Сибирь.