- Я о нем слышал. Это тридцать две таблицы с комментариями, верно?
Мишель кивнул.
- Верно. Только комментарий еще более темный и непонятный, чем иллюстрации. Ясно, что Парацельс прибегает к тому, что алхимики называют "птичьим языком" или "зеленым языком". Некоторые символы понять нетрудно: лилия или жабы обозначают французскую корону, луна - Оттоманскую империю, три короны - папство, медведь - Россию. Но другие символы совсем непонятны. Несомненно, Парацельс, гений, хоть и лютеранин и враг Галена, хотел этими символами выразить нечто определенное.
Рене удивлялся все больше и больше.
- И вы думаете, что его символы имеют что-то общее с египетскими иероглифами?
- Нет, я так не думаю, - ответил Мишель, решительно тряхнув головой. - Меня поразило то, что он прибегнул к языку символов для передачи концепций, которые легко постигаются интуитивно и непостижимы для разума. Египтяне, создавая свой тайный язык образов, проделали то же самое. - Он вздохнул, - Знаете, Рене, порой мне случается грезить наяву, и тогда мне являются образы мимолетные, но до ужаса явственные. Думаю, что это последствия экспериментов над собой, которыми я увлекался в юности, когда занимался оккультными науками и прибегал к опасным зельям. Если бы я задался целью описать свои видения словами, мне бы это не удалось. А вот символы и схематические фигуры, пожалуй, пригодились бы. Поэтому я и занялся египетскими иероглифами.
Аптекарь улыбнулся.
- Истина, Мишель, заключается в том, что вы не простой врач. Ваше предназначение - быть пророком и поэтом.
- Вполне допустимо. Многие мои друзья мне и вправду советовали…
Он внезапно замолчал. В комнату вошел один из тех оборванцев, которым было нечего терять и они нанимались к врачам и санитарам, ворочая трупы и выполняя работу, от которой отказывались даже alarbres.
- Господин Нотрдам, там с вами хочет поговорить начальник полиции, - выпалил он.
Обеспокоенный Мишель сделал оборванцу знак держаться поодаль.
- Начальник полиции? Ты знаешь, что ему надо?
- Нет.
- Он один или с ним лучники?
- С ним только хозяин отеля Дье, доктор Антуан Саразен, который, похоже, вне себя.
Антуан Саразен! Все время, пока он находился в Лионе, Мишель воевал с этим человеком. Он приходился братом Филиберу Саразену, сбежавшему к лютеранам, и, видимо, хотел поквитаться с Мишелем за изгнание родственника. Антуан был полной противоположностью Филибера: прекрасный католик и негодный врач. К спасению Лиона от чумы он никакого отношения не имел. Многие несчастные сбегались к Мишелю и умоляли его избавить их от лечения этого высокомерного невежды.
Мишель со вздохом поднялся.
- Ладно, иду.
Жизнь в Лионе быстро расцветала, и площадь перед госпиталем заполнили торговые палатки и бараки, где снова, после месяцев запустения, толпился народ. Небо было затянуто облаками, но солнце все же выглядывало, не нарушая типичного для континентальной Франции непостоянства погоды.
Мишель держался спокойно, хоть и был раздражен неожиданным вызовом. Королевской полиции он не боялся, зато опасался инквизиции, которую здесь, в Лионе, представляла свирепая физиономия Матье Ори. Во всех случаях, после бегства Дениса Захарии, парламент оберегал Мишеля от возможных взрывов гнева Святой палаты. Так что начальник полиции и его жандармы напугать его не могли.
Полицейский начальник гарцевал на лошади на углу улицы, которая от отеля сбегала вниз, к просторной площади перед Роной. На шее у него висело множество пакетиков с ароматическими пудрами и дезинфицирующими веществами. Антуан Саразен явился пешим и сильно нервничал. Лицом он походил на брата, только губы были тоньше, а на низкий лоб спадали спутанные редкие волосы. Одежда его отличалась строгостью, не свойственной моде того времени: он носил черное, смешно облегающее фигуру платье. Некоторую живость в его облик вносил только желтый складчатый плащ на плечах, однако слишком яркий цвет делал его похожим на одеяние паяца.
Мишель поклонился полицейскому начальнику, игнорируя коллегу.
- Я в вашем распоряжении, сударь.
У полицейского был вид старого вояки, который привык драться, а не разбираться в формальностях. Ему и его конным и пешим жандармам и вправду часто приходилось сражаться с мелкими бандами разбойников и дезертиров, всегда готовых похитить у крестьян имущество, а у молодых крестьянок - девственность. Поведение регулярных войск зачастую мало чем отличалось от поведения этих банд, поэтому полиция, по существу, была неотъемлемой частью французской армии, и каждый полицейский начальник ощущал себя полководцем, но никак не чиновником.
- Полагаю, вы и есть господин Мишель де Нотрдам, - начал полицейский, выгнув бровь.
- К вашим услугам.
- Присутствующий здесь доктор Саразен попросил моего вмешательства. Он утверждает, что вы вкупе с Рене из "Зеленой колонны" в течение месяцев прописываете чумным больным в Лионе неэффективные, а возможно, и ядовитые снадобья, обогащаясь за его спиной.
У Мишеля перехватило дыхание. Он сурово взглянул на соперника, и тот ответил взглядом, в котором вместе с деланным безразличием сквозила угроза. Мишель повернулся к полицейскому.
- Посмотрите вокруг себя, - ответил он, широким жестом обводя площадь, - Разве вы не видите, что эпидемия почти ликвидирована? Если бы я прописывал пациентам ядовитые снадобья, тут лежали бы одни трупы, как в прошлом году в Эксе…
- Если эпидемия и побеждена, в том нет заслуги этого человека, - прервал его Саразен, подойдя к коню полицейского, - Он применяет таблетки из толченого мела с лепестками роз, и они вызвали уже тысячи колик. У меня есть свидетели.
Мишель справился с охватившим его негодованием и, продолжая игнорировать соперника, обратился к здравому смыслу полицейского.
- Сударь, этот человек бессовестно лжет. Возможно, он хочет вынудить меня раскрыть рецепт таблеток, которые я применяю, и тем самым выудить секрет их изготовления. Их эффективность доказана, еще в Эксе они спасли много жизней. Не случайно парламент Лиона послал за мной, а не за первым попавшимся медиком. Кроме того, прошу вас заметить, что аптека "Зеленая колонна" брала плату за лекарства только с состоятельных граждан, с бедных не взяли ни гроша.
Было ясно, что из всего разговора на полицейского произвели впечатление только слова о парламенте. Но Саразен был готов ликвидировать это преимущество противника.
- Сударь, местные власти послали за этим шарлатаном, слишком доверившись сказкам о его чудодейственном искусстве. Только теперь выяснилось, что он обманул и нашу королеву, когда Екатерина Медичи имела легкомыслие приблизить его ко двору. Он присылал ей всякую гадость, якобы чтобы избавить от бесплодия: от настойки червей до отвара из летучих мышей. Вы, как представитель короля, обязаны учесть это нанесение вреда.
Задохнувшийся от гнева, сбитый с толку, Мишель почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Обвинения были настолько абсурдны, что он даже не нашел что ответить. Он поднес руку к боку, словно ища шпагу, но рука, задрожав, повисла в воздухе. Лоб полицейского хмурился все больше и больше, но Мишелю удалось только выдавить из себя:
- Я никогда не был при дворе! Этот человек… он сумасшедший!
- Решать предоставьте мне, - отчеканил офицер. Он заговорил громче, чтобы перекричать шум кареты, въезжавшей на площадь со стороны Роны, - Доктор Саразен, вы уверены в своих обвинениях?
- Более чем уверен. О мошенничестве с лекарствами для королевы я знаю от двух свидетелей, достойных доверия.
- Кто они?
- Два знаменитых ученых: господин Жюль Сезар Скалигер из Агена и философ Гийом Постель из Парижа, который возвратился из Италии и сейчас гостит у Скалигера.
Мишель так и застыл с разинутым ртом.
- Скалигер? - пробормотал он, - Опять этот сумасшедший?
- Он самый, - с уверенностью ответил Саразен, - Господин офицер, что вы намерены предпринять?
Тот погладил левой рукой клинышек бородки, пытаясь правой удержать в узде коня.
- Я не могу арестовать этого человека, основываясь только на вашем свидетельстве, доктор Саразен. Но я назначу расследование и позабочусь, чтобы оно быстро завершилось. Если этот человек мошенник…
- Он из породы мошенников: он еврей.
Лицо полицейского застыло.
- Ну… тогда…
- Кто там осмелился тревожить моего друга Нотрдама? - раздался густой баритон.
Никто, даже Мишель, охваченный тоской и тревогой, не заметил, что из въехавшей на площадь кареты вышел человек в огромной широкополой шляпе с пером и в красном костюме, расшитом золотом. Мишель вгляделся в лицо вновь прибывшего, который надменно застыл, положив руку на резной эфес шпаги. Как только он его узнал, сердце подпрыгнуло в груди.
- Барон де ла Гард! - вскричал он.
Вельможа улыбнулся.
- Он самый, друг мой. Но я предпочел бы оказаться здесь при более приятных обстоятельствах. - Он посерьезнел и взглянул на полицейского начальника, - Вы меня узнаете?
Офицер поспешил снять шляпу.
- О да, мой господин! Я служил под вашим началом лучником на галере. Турки тогда еще не были нашими союзниками, и мы им задали жару…
- Да ладно вам, я и так все помню, - ответил де ла Гард, подняв руку. Потом указал на Мишеля. - Полагаю, что вы здесь, чтобы выразить моему другу признательность всех лионцев. Въезжая в город, я узнал, что он спас город от эпидемии.
- На самом деле присутствующий здесь доктор Саразен обвиняет Мишеля де Нотрдама в использовании негодных лекарств.
- Саразен? Уж не родственник ли он того Саразена, что удрал в Вильфранк, а потом в Женеву, к своему другу Кальвину?
- Бог мой! Я об этом ничего не знал. Правда ничего!