- Продавца книг сожгли на костре по тому же обвинению, а он не мог ходить к причастию, потому что хромал.
- Это самое распространенное оправдание.
- И верхом нелепости было обвинить в инцесте арестованных на улице Сен-Жак. Не знаю, как Господь сможет простить кардиналу де Лорена и королевскому дому эту ложь. Не хотел бы я, чтобы в один прекрасный день такое обвинение было предъявлено королю или королеве и народ отреагировал бы таким же насилием.
Губы Михаэлиса растянулись в тонкой усмешке.
- Вы тоже занимаетесь пророчествами, доктор Симеони? После того, как написали "Монстрадамуса"?
Улыбка вдруг погасла.
- Послушайте, друг мой. Вас не касаются ни английская королева, ни гугеноты во Фландрии, ни местные кальвинисты. Для вас имеет значение только Джулия Чибо-Варано, не так ли?
Симеони кивнул.
- Прежде всего она.
- Прекрасно. Так знайте же, что я хлопочу о ее освобождении. Ее жизни ничто не угрожает, но думаю, что ей несладко в подземельях Шатле, в цепях, на мокрой подстилке. Более того, известно, что люди наместника особенно интересуются заключенными женского пола. А увидев в своей власти такое красивое, цветущее тело…
Симеони судорожно вздрогнул, застонал и сбивчиво заговорил:
- Боже мой! Но вы же не хотите сказать, что Джулию…
- Нет-нет!
Падре Михаэлис поднял руки:
- Эта женщина находится под моей личной защитой. И так будет, пока мне не удастся ее освободить. Я рассчитываю, что это получится достаточно быстро. И тому немало будут способствовать услуги, которые вы, господин Симеони, оказываете церкви.
Он налил собеседнику еще вина.
Итальянец жадно осушил бокал.
- Что я могу для вас сделать? Сочинить еще один пасквиль против Нострадамуса?
Язык у Симеони заплетался, и вместо последней фразы получилось какое-то дикое нагромождение слогов.
- Нет, вашего выпада более чем достаточно. Обвинение в колдовстве, которое вы сформулировали, должно дойти до нужных ушей. Я прошу вас о другом. Когда мы с вами познакомились, вы сказали, что и вы сами, и Нострадамус принадлежали ранее к какой-то секте некромантов, которой руководил некто Ульрих из Майнца.
Осовевшие глаза Симеони на миг прояснились.
- Иллюминаты. Вы об этом хотите узнать?
- Да, прошу вас.
- И Джулия будет спасена?
- Я сделаю для этого все возможное.
- Тогда слушайте внимательно. Это долгая история, и я с ней знаком только отчасти.
Симеони, давясь слезами и отрыжкой, говорил с четверть часа, потом заключил:
- Ульрих жив, но очень болен. Точно не знаю, где он находится, но могу предположить, что кружит возле Нотрдама. Хочет поквитаться.
Михаэлис выслушал рассказ, прикрыв глаза.
- Смотри-ка… - пробормотал он, - гностическая секта в середине шестнадцатого столетия. Вот уж не ожидал ничего подобного.
Он взял бокал и отпил глоточек.
Лавочник, сидя на соломенном стуле возле стойки, перелистывал какую-то брошюру. Михаэлис не смог сдержать улыбки. Он узнал сборник пророчеств Нострадамуса за текущий год.
Симеони совсем опьянел и сидел, раскачивая голову из стороны в сторону.
- Вы обещаете сделать все возможное, чтобы спасти Джулию? - пролепетал он, бросив на Михаэлиса отчаянный взгляд. - открыл вам вещи, которых не знает ни одна живая душа.
- Вы прекрасно поступили. Мое положение не позволяет мне давать обещания и клясться, но заверяю вас, что позабочусь о Джулии самым подобающим образом.
Михаэлис встал.
- И что вы теперь думаете делать? Присоединитесь к армии герцога де Гиза?
- Да. А потом, если Джулия выйдет на свободу, уеду в Италию. Я разыскиваю…
Симеони задохнулся в приступе кашля и не закончил фразы.
- Тогда желаю удачи.
Михаэлис сделал прощальный жест, подошел к стойке и бросил на нее несколько монет.
- Когда он допьет этот графин, принесите ему еще, - сказал он хозяину - Я вижу, вы умеете читать. Если умеете еще и писать, записывайте все, что он будет бормотать в опьянении. А когда заснет, вышвырните его вон.
Лавочник, здоровенный краснолицый детина с густыми усами, нахмурился и спросил:
- Это грязный гугенот?
- Нет, это несчастный придурок.
Михаэлис двинулся к выходу, но на пороге обернулся и указал на брошюру в руках лавочника.
- Вы читаете Нострадамуса. Что такого особенного вы в нем нашли?
Бычьи глаза лавочника просияли.
- О, это так захватывает… Знаете, что он предвидел в прошлом месяце?
- Понятия не имею.
- Слушайте. - Детина сунул нос в брошюру и с большим трудом прочел:
Froid, grand deluge, de regne dechassé
Niez, discorde, Trion Orient mine,
Poison, mis siège de la cité chassé,
Retour felice, neuve secte en ruine.Холод, ливень, изгнана из королевства,
Отринута, в раздорах, нависла на востоке Большая Черепаха,
Злодей устроил городу осаду,
Счастливое возвращение, новая секта уничтожена.
Михаэлис помотал головой.
- Ничего не понимаю. А вы?
Лавочник смущенно улыбнулся.
- Ну… не все. Однако то, что я понял, удивительно точно.
Он начал загибать толстые пальцы, как бы считая верные предсказания.
- Были холод и дождь. Наш король не бежал, но добрался до войска, защищавшего королевство. Осажденный город - это Париж, отравленный так называемыми реформатами. По счастью, вернулась армия герцога Гиза, и новая секта гугенотов разбита.
- Хорошо, но что означает Trion Orient mine?
Лавочник развел руками.
- Вот этого я не знаю. Что-нибудь да означает.
Голос его дрогнул.
- А что, читать эту штуку - грех?
- Да нет, - пожал плечами Михаэлис и вышел на улицу.
Он не счел нужным объяснять, что Trion - латинское название Большой и Малой Медведиц, согласно Нострадамусу нависающих на востоке.
Небо было свинцовым, и дул ледяной ветер, необычный для этого времени года. Все это соответствовало настроению парижан. После победы при Сен-Кэнтене войска Филиппа II сосредоточились в Пикардии и, казалось, занимались в основном фортификацией местных замков. Тем не менее обитатели столицы чувствовали себя в опасности. Уже месяцы они жили в панике, что было вполне понятно: в городе наступили перебои со снабжением.
Признаками всеобщей тревоги были огромные кучи камней, сложенные у краев мостовой на случай, если надо будет сооружать баррикады. Бухты тяжелых цепей застыли в ожидании, пока их натянут поперек улиц, чтобы спотыкалась вражеская конница. Кое-где даже разобрали мостовую, чтобы можно было сразу начать рыть траншеи и всяческие ловушки.
Все уповали на все еще сильное и боеспособное войско герцога Гиза, которое вернулось из Италии. Обычно Париж плохо переносил в своих стенах солдат на постое. Солдаты тратили мало, пили много, еще больше воровали и докучали женщинам. Теперь же каждого воина с тремя королевскими лилиями на обмундировании встречали с почетом и снабжали всем необходимым, отдавая даже припасенное на черный день. В них видели щит от неприятеля, о котором не было известно ничего, кроме легендарной свирепости.
Огибая здание Сорбонны, падре Михаэлис шел по улице Сен-Жак, одной из четырех главных артерий сердца Парижа. В этом месте было сосредоточено многое из того, что орден Иисуса считал враждебным. Университет яростно ненавидел иезуитов и старался добиться от короля декрета, запрещающего им преподавать теологию. В коллеже без названия и официального статуса, куда направлялся Михаэлис, Сорбонна угадывала опасного соперника и требовала закрыть единственный официально разрешенный коллеж Билома.
Тем не менее именно на улице Сен-Жак находилась тайная консистория гугенотов, которую два месяца назад штурмовала подстрекаемая священниками толпа. Михаэлис при сем не присутствовал, но слышал такой рассказ: обнаружив в одном из дворцов чудовищную оргию, в ходе которой около сотни кальвинистов спаривались со своими родственниками, священники стали созывать народ, и толпа людей, доведенных до крайности осадным положением, с факелами двинулась к преступному зданию. В окнах замелькали бледные лица, кто-то попытался в панике бежать; выскочившего из дома мужчину растерзали и забили камнями. Подоспевшие жандармы арестовали распутников, которые притворились, что молятся…
Безымянный коллеж располагался во дворце Лангр, сбоку от холма Сен-Женевьев, и находился почти напротив Сорбонны, которую, в свою очередь, ненавидел. Поежившись от холода, падре Михаэлис потянул за шнурок колокольчика. Ему открыл худой, горбатый слуга с седыми волосами.
- Падре Оже у себя?
- Да. И падре Лаинес тоже. Оба уже о вас спрашивали.
Вход в коллеж выглядел скромно, но залы, сообщавшиеся с вестибюлем, были обставлены с роскошью: на стенах картины испанской школы на религиозные сюжеты, дорогая мебель. Это означало, что в данный момент иезуиты были в чести при дворе и у большей части дворянства. Студентов не было видно: скорее всего, они были на лекциях. Дисциплина у последователей Игнация Лойолы отличалась суровостью, но время от времени студенты получали даже уроки танцев. Считалось целесообразным воспитывать юных аристократов в духе общественных традиций.
Михаэлиса провели в душную маленькую комнатку с голыми стенами. За крошечным столом сидели падре Оже и падре Диего Лаинес, возглавивший орден после смерти Игнация. Они оживленно беседовали по-испански. Лаинес сделал Михаэлису знак остаться, и тот беспрепятственно дослушал конец разговора.