Стрелка пошла ровно. Не зря Илья ежедневно не меньше трех сотен выстрелов делает. Наловчился туловище прямо держать.
И сразу за бронебойной – вторую и третью. Это уже – срезы. Для подсвинков.
– Вскачь! – крикнул Илья, бросая лук в налуч. Голубь сорвался с места. Куда скакать – сам догадался. Илья пригнулся, упершись руками в луку. Пожалуй, так он мог бы удержаться и без хитрого отцова седла. Если понадобится.
Голубь домчал вмиг. Кабанов и след простыл. Кроме трех. Все три стрелы нашли цели. Подсвинки были еще живы, барахтались, пятная кровью снежок. А вот матерого секача Илья положил сразу насмерть. Стрела вошла в глаз едва ли не по оперение. Кабан где рыл, там и лег.
Подскакали радимичи. Тут же спешились. Один ухватил секача за переднюю ногу, оттянул, чтобы второй мог в сердце ударить, кровь слить.
– Стрелу мне не поломай! – строго произнес Илья.
Хорошая стрелка, проверенная. Такая дорого стоит. Иной раз – жизнь.
Когда въезжали в Моров, Илья еще на подходе увидал, что у пристани судов прибавилось. И среди прочих – морской драккар, который как раз швартовался у пристани, – работники только-только мешки с шерстью бросили, чтоб красавец-корабль бока не оцарапал. Э-э-э! Это ж не просто драккар – родной кораблик. С батиным "Морским конем" на парусе и страшным змеем-драконом на носу. Другого такого не было ни у кого: ни у нурманов, ни у варягов, потому что привез его брат Богуслав с самого дальнего Восхода и в отличие от нурманских фигур не снимал никогда. Пусть враги боятся, а свои и так знают стяг князь-воеводы Серегея.
Брат! Брат приехал!
– Подсвинков – на стол, секача – псам и челяди! – крикнул Илья сопровождающим, а Голубь уже нес его вниз, к пристани.
Поспел как раз, когда брат перемахнул через борт.
Илья голосом осадил жеребца, сумев ровно удержаться в седле:
– Славка!
– Илюха!
Старший брат ухватил Илью за предплечья, благо, роста ему хватало.
– В седле! – проговорил он восхищенно. – Отец говорил, да я не поверил! Илюха! Годун!..
Илья увидал, как заблестели от слез глаза брата. Он и сам… обрадовался.
Сглотнув ком в горле, произнес солидно, как положено хозяину:
– Устал небось с дороги-то? В баньку или покушаем сначала? Я двух свинок подбил нынче. Велел к столу готовить.
– Какой – устал? – засмеялся Богуслав. – Веришь, за целый день за весло ни разу не подержался. Зато пук перьев сгубил, пишучи. Сам-то грамоту не забываешь? – Последний вопрос Богуслав задал по-ромейски.
– Не забываю, – тоже по-ромейски ответил Илья, гордясь столичным "патрицианским" выговором, коему научил его привезенный из Константинополя педагог. – Ты как, один или со своими?
– Один. Лучинка тебе поклон передавала. Хотела со мной, да мама не отпустила. Дела у них важные. Обещались, как снег ляжет, вдвоем приехать. И батюшка с ними. А ты крепок, братец! – похвалил Богуслав, с силой сжимая Илюхины руки.
– Да и ты не слаб! – усмехнулся Илья. Хват у Богуслава – болючий, но Илья и виду не подал.
– Соколик! – крикнул Богуслав. – Ты распорядись тут, да в крепость с нашими приходите. Брат на угощение зовет!
– Здравия, княжич! – махнул рукой Соколик, знакомый Илье еще по батиной гриди. – Благодарим!
Илья тоже хотел какое-нибудь распоряжение отдать, но увидел, как из ворот постоялого двора выходит Ярош, и решил не важничать. Староста-радимич лучше знает, что куда нести и кого куда селить.
Прикосновением ладони Илья развернул Голубя и послал его шагом к острогу. Богуслав легко поспевал рядом, держась за перекладину на седле-коробе. Голубь не возражал. Знал, что свой.
На подворье челядь уже готовилась к пиру: свинок ободрали, выпотрошили и устраивали на вертела. Секача же только подвесили на перекладину. Богуслав подошел, глянул наметанным…
– В глаз положил?
– Ага, – подтвердил Илья. – Бронебойным.
Богуслав кивнул. Хвалить не стал. Порадовался за брата молча. Страшно жить калекой беспомощным. Но ежели ты и на коне скачешь, и стрелой зверя бьёшь, может, не калека ты уже, а муж?
Нет, всё же калека. Пока на коне сидел, не так заметно. Разве что седло диковинное да посадка, а когда перебирался Илья в ходунки, принесенные холопом, сердце кольнуло от жалости. Но помочь не поспешил. Видел, что Илья сам управляется и гордится тем, что сам.
Похвалил, скрепя сердце:
– А ловок ты, братишка! И силен!
– А то! – улыбнулся Илья. – Пошли, покажу тебе, что мы с батей соорудили, чтоб силу мне ростить! – Приласкал напоследок Голубя, угостил морковкой, передал повод холопу и ловко запрыгал на ходунках через двор.
Внутри Илья пересек большой зал, подскакал к узкой лесенке наверх, выбрался из ходунков, уперся руками в перила и "пошел" на руках наверх, да так быстро, что не всякий бы за ним и ногами поспел.
Комната у Ильи просторная, светлая и вся увешана, уставлена отцовой механикой. Ну да, другого слова, кроме этого, ромейского, и не подберешь. Канаты, перекладины, лесенки. Две машины с дугами, как древки больших луков, чугунные гири и гантели, какие отцовы кузнецы отливали и самому князь-воеводе. Палка железная с набором дисков, установленная на рогульке над широкой доской… Из-за всего этого разнообразия передвигаться по горнице ногами было не очень ловко, зато Илье – сподручно. Перехватываясь с обезьяньей быстротой от одной хитрой штуковины к другой, он скороговоркой рассказывал Богуславу, что здесь для чего и как с этим управляться.
И чем больше и энергичнее говорил Илья, тем сильнее щемило у Богуслава в груди. А представишь, каким воином был бы Илья, если б не несчастье, так сердце вообще кровью обольется.
Но виду, само собой, Богуслав не подавал: кивал да восхищался отцовской сметкой и достижениями брата. Что-что, а лицо держать Богуслав умел как никто. Навострился, ведя переговоры с ромеями да азиатами.
– А смотри, чего я могу! – Илья выдернул из связки обрезок ремешка, каким обычно обувь шнуровали, намотал на кисти, поднатужился… – Ха!
Порвал.
Богуслав усмехнулся. Взял ремешок из той же связки, выбрав подлиннее, сунул Илье, протянул соединенные руки:
– Вяжи!
Вязать Илья умел хорошо. Исконно воинский навык. Несколько мгновений – и мощные запястья брата спутаны по всем правилам варяжского искусства.
Богуслав кивнул одобрительно. Сам не повязал бы лучше.
– А теперь – гляди! – Он встряхнул связанными руками, прикрыл глаза, успокаивая дыхание, выгоняя лишние мысли…
Илья глядел с любопытством: как брат будет распутываться? Сам он, наверное, постарался бы понемногу растянуть ремни, а потом высвободить одну руку. Дед Рёрех когда-то его учил: как кисть собирать, как большой палец поджимать правильно. И как ловчить, когда тебя вяжут. Если запястье толстое, а кисть – не очень, высвободиться можно. У брата запястья – толстенные. Но ладони куда шире.
…Богуслав резко выдохнул и двинул руками в стороны. Как будто даже без усилия и… Илья глазам не поверил: ремешки лопнули, будто гнилые. Илья схватил обрывок… Нет, добрая кожа. Откуда ж в его припасе гнилой взяться?
Брат улыбался.
Лицо у Ильи сделалось обиженное-обиженное. Будто у ребенка сладость отняли. Вот, хотел, понимаешь, собственной силой удивить… Как же! Удивило теля могучего тура!
Богуслав похлопал брата по плечу.
– Ладно, ладно, – проговорил он успокаивающе. – Ты тож силен, братишка! А для такого одной силы мало. Хочешь – научу?
– Да ну… – не поверил Илья.
И схлопотал увесистый подзатыльник.
– Ты что же, не веришь мне? – строго спросил Богуслав.
Рука у брата мозолистая, тяжелая. Больно. Но Илье так радостно стало. Со времени, как покалечили его, никто Илью не бил. Ни разу. Жалели. А эта оплеуха – она будто вернула в прежние, воинские, времена, когда усомнись ты в слове старшего, и глазом не моргнешь, как схлопочешь.
Илья толкнулся руками, прыгнул брату на шею, повис:
– Славка! Научи!
Богуслав похлопал по спине, проворчал:
– Сказал – научу, значит, научу. Отцепись, да пошли есть. У меня от духа жаренки слюней уже полон рот.
И точно. Снизу вкусно тянуло печенной на огне свининой. Илья и сам сглотнул: с утра ни крошки.
– Пока есть будем, расскажу тебе историю, братишка, – пообещал Богуслав. – Тебе понравится.
Взял Илью под мышки и пересадил на лежанку. Илья увидел, что на загорелых запястьях брата от порванных ремней – ни следочка. Ни пореза, ни ссадины. Вот ведь… волшебство.