Вот только, к сожалению, ни один из них мне не подходил. Имелся во всех чертовски неприятный изъян - они долгоиграющие. Для внедрения в жизнь любого из них необходим не один день кропотливой работы, а кубок с синильной кислотой мне могут поднести сразу, в первые же минуты грядущего свидания.
Получалось, надо искать нечто эдакое из числа скорострельных, но чем дольше я ломал голову над этой животрепещущей для себя проблемой, тем больше заходил в тупик.
Крутил-вертел и так и эдак, но ничего путного в мозгу так и не появилось. Пришлось махнуть рукой и в очередной раз положиться на судьбу - будь что будет.
Маршрут движения мне был достаточно известный - до Константино-Еленинской башни Кремля. Далее принять влево, в сторону подворья Угрешского монастыря, и, минуя неказистые, но увесистые толстые стены царских приказов, держать путь на высоченные купола Архангельского собора.
Встретили меня еще до подъезда к Ивановской площади. Встретили и с почетом проводили вплоть до самого крыльца здоровенных, вытянувшихся на сотню метров царских хором.
Иоанн принимал меня, разумеется, не в Грановитой палате и не в Золотой. Для этого я был слишком мелок, так что эти парадные покои мои молчаливые провожатые прошли стороной, ведя меня по каким-то хитроумным коридорчикам и резным галерейкам. По пути то и дело встречались небольшие лесенки, ведущие вниз-вверх, и спустя пару минут я окончательно потерялся - куда мы идем и в каком направлении.
Радовало лишь одно - по лесенкам мы преимущественно поднимались, а устроить филиал Пыточной избы на втором или третьем этаже, по-моему, не хватит фантазии даже у такого изобретателя, как Иоанн Мучитель. Наконец в одном из полутемных коридоров мы остановились, и встречающий нас властно протянул руку к ножнам моей сабли. Пришлось снять и отдать. Приняв ее от меня, он произнес одно-единственное слово, скосив глаза на голенище моего щегольского сапога из красного сафьяна:
- Засапожник?
Я вздохнул и в ответ виновато развел руками - мол, извини, старина, опять забыл дома. Встречающий чуточку поколебался, но затем, недовольно сморщившись, сам склонился и принялся тщательно ощупывать мои тощие икры. Стало быть, не доверяет мне царь-батюшка. А может, так принято поступать со всеми без исключения - кто ж знает. Чай, я не царедворец и в придворных обычаях дуб дубом.
Проверив и удовлетворившись произведенным осмотром, встречающий сделал пару мягких, вкрадчивых шагов ко мне за спину, да так проворно, что, когда я обернулся, его в коридоре уже не было. Куда делся - остается только догадываться. Впрочем, что мне до него - хватает забот поважней, и первая - обезопасить себя от пирожка с цианидом. Почему-то именно в этот момент я вдруг остро почувствовал, что он меня ждет. Нет, не царь - пирожок. Или курица. Или жареный тетерев. А может, просто вино. Без разницы. Главное, что без оригинальной начинки не обойдется. И что делать? Ох, думай, голова, пока думалку не отшибло.
Железная клетка, стоящая в дальнем, тупиковом углу коридорчика, бросилась мне в глаза совершенно случайно. Была она довольно-таки большой, чуть ли не в полтора метра высотой, да и в ширину составляла примерно столько же. Не иначе как содержалась в ней в свое время весьма крупная зверюга, причем хищная. Об этом наглядно свидетельствовал острый запах, которым на меня оттуда повеяло. Травки с корешками так не пахнут. Содержащееся в ней животное кормили явно чем-то мясным. Успокаивало только одно: в ней давно, во всяком случае, в ближайшие пару недель, никто не сидел - запах был не острым, а скорее застарело-затхлым. Ну и на том спасибо. Есть надежда, что эту забаву царь в отношении меня не применит.
И тут память кинулась от одной ассоциации к другой. Вначале припомнился Вальтер Скотт и его роман "Квентин Дорвард". Там ведь тоже говорилось о железной клетке, в которую французский король Людовик XI засадил одного из своих кардиналов по подозрению в измене. Затем в моем мозгу всплыл придворный астролог. Его Людовик все в том же романе приказал тайно умертвить после того, как он выйдет из его опочивальни, но вначале задал ему коварный вопрос, может ли его искусство открыть час собственной смерти. Ну и наконец, блестящий ответ астролога, заподозрившего неладное и хладнокровно заявившего, что он умрет ровно за двадцать четыре часа до смерти самого короля. Благодаря этой уловке король отменил свой приказ.
Ну и причудливы же порой у памяти пути-дорожки. Впрочем, я не сетовал на ее затейливые изгибы, наоборот - остался ей благодарен. Теперь я знал, что у меня есть шанс обезопасить себя. Насколько он велик? А тут уж все зависело от мастерства подачи.
Встречающий появился так же неожиданно, как и исчез. Полное впечатление, что вырос из стены, в которой растворился несколько минут назад. По-прежнему храня угрюмое молчание, он безмолвно распахнул передо мной низенькую дверь - господи, когда же на Руси перестанут делать входы для карликов?! - и я нырнул внутрь, повинуясь его приглашающему жесту.
Комната, в которой я оказался, чем-то напоминала келью. Наверное, убожеством обстановки. Стол, два деревянных кресла с высокими подлокотниками, с левой стороны широкая лавка, а в правом углу небольшой иконостас. С освещением тоже негусто - пяток светильничков, аккуратно прикрепленных на металлических держателях к стенам, зажженная лампадка перед образами и массивный подсвечник на пять свечей на столе, и все.
Спустя мгновение я понял, в чем главное сходство этой светлицы, которую правильнее было бы назвать, исходя из убогого освещения, полутемницей, с кельей. Человек, сидящий за столом, не просто был одет в рясу. Он еще и внимательно читал какие-то бумаги. Ни дать ни взять благочестивый монах, предающийся после скудной вечерней трапезы любимому занятию - заполнению хронографа, а напоследок, словно десерт, прочтению собственного творения.
Вид у человека был благообразен настолько, что невольно хотелось подойти и произнести сакральную фразу: "Благослови, отче". Это если не знать, сколько у сидящего лжемонаха за плечами преступлений. Я знал, хотя и примерно. Впрочем, точного количества своих жертв не ведал и он сам. Когда речь идет о десятках тысяч, то упомнить невозможно. Словом, подходить за благословением я не стал, ограничившись обычным поклоном и приветствием:
- Здрав буди, государь.
Иоанн не сразу поднял голову. То ли и впрямь зачитался, но, скорее всего, делал вид. Зачем? Спросите что-нибудь полегче. Как я понял, этот венценосец всю жизнь старался кого-то играть. И хорошо, если хоть иногда он брался за исполнение положительных ролей - нежного супруга, любящего отца, мудрого законодателя, храброго полководца, заботливого царя, пекущегося о благе своих подданных. Жаль только, что добродетельные маски ему очень быстро надоедали, и тогда он их менял, после чего и начинались его забавы, к некоторому недовольству подданных…
И ты будь здрав, князь Константино Монтеков, - наконец-то откликнулся сидящий. - Не обессудь, что принимаю тебя в столь тесных покоях…
"А что, в Грановитой палате ремонт? А Золотая на реставрации?" - так и подмывало меня спросить - интересно, насколько бы он удивился? Но я тут же оборвал игривую мысль - не время резвиться. Вот потом, когда я выйду отсюда… если вообще выйду…
- Присядь, фрязин. - Царь еле заметно кивнул мне на второе кресло, установленное напротив него.
Благодарствую за дозволение лицезреть тебя, государь, - вовремя вспомнил я наставления Воротынского.
- Не гневаешься за вчерашнее? - И Иоанн еле заметно усмехнулся в бороду.
Вот оно! Ну, Костя, не промахнись. Закати ему, да смотри, чтоб влепить строго в лоб, промеж глаз, и так, чтоб хрустнула переносица. Давай, родимый! Только со всей серьезностью и убедительностью в голосе. Вспомни школьный театральный кружок и действуй, как учили.
- Во мне больше не гнев - страх был, государь, - простодушно ответил я и еще простодушнее добавил: - За тебя, царь-батюшка, перепугался.
- За меня?! - удивился Иоанн.
- За тебя, за тебя, - подтвердил я, радостно отмечая в душе это удивление и в то же время осаживая свое ликование, ибо время для него еще не настало. - Да так, что и слова молвить не мог, хотя и следовало бы.
- И что за напасть мне грозила? - недоверчиво прищурился царь, вопросительно склонив голову набок.
- Была в моей жизни одна встреча. Давно это случилось, очень давно, но до сих пор она перед моими глазами. Суровы были скалы, что встретили наш разбитый корабль, суров и ветер, который пригнал его к ним. Холодом веяло от тех мест. Смертельным холодом, - приступил я к живописанию своего приключения.
Трудился на совесть, а потому не спешил, стараясь описать все в мельчайших подробностях. Еще бы - от того, сумею ли я нарисовать достоверную картину якобы происшедшего со мной, зависела вся моя дальнейшая жизнь, точнее ее продолжительность, а потому следовало создать такое полотно, чтобы оно смотрелось перед моим собеседником как живое. Хорошо хоть, что у Иоанна вроде бы богатое воображение, все мне полегче…