Словом, рубил правду-матку. В глаза. Не как князь князю - как мужик мужику, пытаясь растолковать, что холопка Светозара, невзирая на выгоды и всевозможные посулы с ее стороны, не что иное, как гадюка за пазухой. Когда она ужалит, кого и как - неизвестно, но в любом случае мало не покажется. Ничего не забыл - ни про заговор услышанный, ни про упертость ее, ни про угрозы. И ни с какими просьбами я к нему не обращался - излагал факты. Хитер Андрей Тимофеевич, а потому сам должен понять, что Светозара может пойти на все.
Долгорукий поначалу заикнулся, что, мол, все, мною сказанное, ни к чему, потому как этой девки-зловреды он и в глаза не видал. Наверное, решил, что я не мытьем, так катаньем к ней подбираюсь. Я и тут спорить не стал - пусть говорит. Напомнил об одном - опасна она. Очень опасна. Если ей покажется, что княжна все равно стоит поперек ее дороги - не остановится ни перед чем. Он дочери лишится, а я - невесты.
- Я ведь тебе там во дворе правду про монастырь сказывал, - заикнулся он. - И за язык Марью никто не тянул. Уж больно она за это "пятно" осерчала.
- Верю, - отозвался я. - Но ты и другое в разум возьми. Обида девичья, как вешняя вода. Погодим немного, а там я сам к тебе приеду, в ноги к ней упаду, вымолю прощение. И поверь, никто ее так, как я, на всем белом свете любить никогда не будет. Богом она мне суждена, не иначе. К тому ж чем я тебе плох? Обидел? Но и ты, князь, меня пойми - когда тебя в глаза татем называют, кому оно приятно?! А потом и ты не сдержался, вот и получилось - коса на камень. Ты лучше другое возьми. Князь Воротынский ныне даже не боярин - слуга государев. Куда уж выше. Я у него в чести. Да и государь, сам же ты видел, тоже ко мне с лаской.
Изрядно размякший от моего неподдельного радушия Долгорукий не преминул остеречь, что ласка государя, как лапа у кота - ныне бархатные подушечки, а завтра вострые коготки, но меня было уже не остановить.
- Деньга? - вещал я. - Есть она у меня, и немалая. Чины? Тут да. Их я пока не имею. Но с другой стороны взять - какие мои годы. Будет, все будет.
- Как бы царь к тебе не мирволил, ни боярской шапки, ни даже окольничего тебе не видать, - резко перебил меня Долгорукий.
- Может, и так, - не стал спорить я. - Но ты вдумайся: неужто в этом счастье? Бог есть любовь, а ты хочешь…
Долго я говорил. Но и про Светозару проклятую не забывал. Говорят, кто-то из древних римлян каждую свою речь в сенате заканчивал словами "Карфаген должен быть разрушен". Пунктик такой у мужика был. Идефикс. Ну а учитывая, что я тоже вроде как фрязин, то бишь итальянец, да еще из Рима, мне сам бог велел пунктиком обзавестись. Словом, после второй братины я, о чем бы ни говорил, заканчивал одинаково: "А девку ты эту гони".
К тому времени когда Долгорукий уже засобирался уходить - темнело на улицах, того и гляди начнут ставить рогатки, - мы уже накачались с ним настолько, что сидели в обнимку, а я спел пару романсов на стихи Есенина.
- Это что же такое? - умиленно спросил Долгорукий, часто-часто моргая, чтобы согнать непрошенную слезу.
- Это Сергей… - туманно ответил я.
- Радонежский? - уточнил Андрей Тимофеевич. И, не дождавшись ответа, грустно отметил: - Вишь, божий человек, и то иной раз тосковал. Эва, какой кондак сочинил.
- Не-э, - мотнул я головой. - Не Радонежский. Это Есенин.
- Мученик али святой? - полюбопытствовал князь.
- И то, и то, - подумав, выдал я. - Короче, тоже божий человек.
- Так ныне же Рождество богородично, - встрепенулся тот. - Ну-ка… - И затянул: - Величаем тя, пресвятая дево, и чтимо святых твоих родителев и всеславно славим рождество твое-о-о…
Я, как мог, старался подпевать. По-моему, с учетом того, что я слышал данное величание впервые в жизни, получалось неплохо. Ко второй молитве мы с ним окончательно спелись, но еще не спились, и тот наглец, кто решится утверждать обратное, в корне неправ.
Не забывали мы и Осипа, выпивая после каждого песнопения особую чару за его здравие. Оба при этом наперебой винили в его тяжкой ране в первую очередь себя и отговаривали собеседника, утверждавшего обратное. Наконец сошлись во мнении, что тогда нас обоих попутал то ли черт, то ли какая-то другая нечистая сила. И на поле - хоть это звучало немного кощунственно, все-таки дуэль носила название "божий суд" - также без его вмешательства не обошлось. Как глубокомысленно и мудро заметил Андрей Тимофеевич, оказавшийся довольно-таки неплохим мужиком, этой рогатой скотине ничего не стоило улучить момент, когда бог чуток отвернется, захлестнуть своим поганым хвостом одну из ног несчастного Осипа и слегка дернуть на себя.
После этого я с воплем: "Папа, дай поцелую за такую гениальную мудрость!" - полез целоваться к этому почтеннейшему старику, он в свою очередь ко мне, а затем мы снова выпили, опустошив до дна очередную братину с медом.
- А девку ты все-таки выгони, - время от времени продолжал вспоминать я.
- Какую? - всякий раз интересовался князь.
- Свенто… Свитко… - Язык заплетался, но я хитроумно отыскал более простой вариант, вспомнив крестильное имя ведьмы, и выпалил: - Машку!
- Дочку? - изумился Долгорукий. - Так она ж у меня одна. За что ее? - И тут же: - Ай, ладно. Ради тебя, зятек. А хошь, всех разгоню?!
- Погоди, погоди, - силился припомнить я. - Княжну выгонять не надо. Ты ее замуж отдай.
- За кого?
- За… - Я задумался, но потом вспомнил, хотя и с трудом. - А вот хошь за меня. Чем я плох? А я тебя тогда ба-а-атюшкой величать стану.
Андрей Тимофеевич умиленно посмотрел на меня, потом нахмурился, соображая, и озадаченно спросил:
- Так выгнать или замуж?
Кажется, князь уже находился в таком состоянии, что ему было все равно, главное - угодить будущему зятю.
- Выгнать! - твердо заявил я. - Замуж! За меня. А Свето… зару в шею.
- У-у-у, - в унисон со мной прорычал Андрей Тимофеевич. - В шею. И на костер. Потому как ведьма.
- На костер не надо, - великодушно махнул я рукой. - Она сиротка. Жалко.
- И я сиротка, - заплакал горькими слезами князь. - Нетути у меня ни батюшки, ни матушки. А у тебя?
Я подумал, прикинул век, старательно припомнил даты рождения своих родителей, сделал все необходимые подсчеты, хотя это стоило неимоверного труда, после чего откровенно заявил:
- И мои… не родились еще.
- Тоже сиротка, - жалостливо вздохнул Тимофеич. - Ох, сироты, сироты, входите в любые вороты!
Он закручинился не на шутку, и, чтобы немного утешить Долгорукого, я предложил выпить за сироток.
- А ведьму мы, - упрямо продолжил Долгорукий, - Ко… Ко… Кост… Кон… тин… тин, - с трудом выговорил он и пожаловался: - Ну какие же у вас, фрязинов, имена, прямо не вывого… говогорить. То ли дело у нас. Андрей Тимохве… Ти- моше… Тьфу ты, и у нас не лучше, - сделал он глубокомысленный вывод и вернулся к тому, с чего начал: - А ведьму все одно на костер. Потому как ведьма.
- Не-э-э, - вновь запротестовал я. - Мы ее лучше тоже замуж.
- Ты что, басурманин? - изумленно воззрился на меня Долгорукий. - Как же ты двух сразу замуж?
- По очереди, - икнув, нашел я приемлемый вывод.
- Это хорошо, - оценил он. - Я по младости лет тоже мог сразу троих… замуж… по очереди. Я знаешь какой был? Ух!.
Мы выпили за его младые годы, после чего князь бодро заявил, что он и сейчас тоже ух и ежели есть кто из дворовых девок, годных… замуж, то он того… В подтверждение своих слов Тимофеич с воплем: "Клен да ясень - плюнь да наземь!" - пошел вприсядку, но тут же действительно свалился наземь. Я попытался его поднять, однако гость оказался тяжелым, а пол почему-то стал шататься - строители напортачили, не иначе, - и я прилег рядом.
- С нас беда, яко с гуся вода, - заговорщически шепнул мне на ухо этот чудесный старикан и вновь завопил во всю глотку: - Разбейся, кувшин, пролейся, вода, пропади, моя беда!..
Когда мы вышли во двор, хозяин терема, не утерпев от любопытства, все-таки вынырнул на крыльцо, да так на нем и застыл. Очевидно, заслушался нашими песнями, не иначе. Правда, они быстро закончились - увидев Михайлу Ивановича, Тимофеич тут же признал в нем родича, который душа-человек и должен выпить с нами, но потом резко сменил точку зрения и принялся по-отечески увещевать князя.
Не пей вина - вино есть блуд, а кто не пиет - тот вовсе плут, - невразумительно закончил он свою нотацию и смачно икнул, подведя своеобразный итог выпитому. - Ай да медовуха, во имя отца и сына и святаго духа. А кто не поверит, - он окинул суровым взором нас с князем, - тому сядет веред… и на зад, и на перед.