- Плохие воеводы? - уточнил я.
- Опричники они, - вздохнул Воротынский. - Хотя, ежели выбирать, уж лучше Одоевский, нежели Мстиславский. Чай, у первого ума поболе.
- А он тоже знатнее тебя? - осторожно уточнил я.
- Да ты что?! - От возмущения Михаила Иванович чуть не встал на дыбки. - Да у меня род…
Я не стал слушать длинную и запутанную донельзя историю о генеалогических корнях - лишь время от времени утвердительно кивал в такт горячим речам хозяина терема. Думал же в это время о другом. Только под конец на всякий случай уточнил:
- Стало быть, если Мстиславского не будет, то большим воеводой могут назначить только тебя? - И, получив подтверждение, тут же поинтересовался: - А как у него со здоровьем? Больным-то на брани делать нечего.
- Крепок он, яко дуб столетний, - сердито отрезал Воротынский.
- А если бы болен был и сам отпросился у государя? - не отставал я.
- Тогда иное. Токмо сказываю же я, что он…
- Да ты не горячись, Михаила Иваныч, - миролюбиво предложил я.
Забрезжил у меня в голове план. Только он опять-таки с хитрецой. Поэтому вначале князя надо к нему подготовить, а потом уже излагать свою идею. Успокоил. Изложил.
- И ничего в этом нет, - убеждал я Воротынского. - Просто мы ему откроем глаза - что с ним станется. Он же об этом еще не задумался, вот и пускай помыслит, пока есть время. - А в заключение снова напомнил про святую ложь да, про святую Русь, которую надо спасать.
Морщился князь, как от зубной боли, но слушал. И прислушался все-таки. Пронял я его. Прислушался и проникся. А через две недели князь Иван Федорович Мстиславский неожиданно слег, сказавшись больным. Сработал мой план.
Был он совсем простенький. Зная всех доброхотов и лизоблюдов Мстиславского, Воротынский отправился к ним в гости. И в откровенной беседе с каждым искренне посетовал, что ему, дескать, очень жаль Ивана Федоровича. Не простит ему Иоанн Васильевич второго разорения Москвы, нипочем не простит. Заодно припомнит и подметные письма, которые ему якобы писал польский король Жигмунд. Пускай Мстиславский тогда и повинился, и письмецо это отнес к царю, но зато теперь государь ему все припомнит.
"Одна из прелестей Закона Джунглей состояла в том, что с наказанием кончаются все счеты. После него не бывает никаких придирок".
Но это там, у неразумной природы. А тут никто не сомневался - припомнит, и еще как припомнит.
- А что, Москву не отстоять? - испуганно спрашивал его очередной хозяин терема.
- В прошлое лето под его началом втрое больше ратников было - и что получилось? - интересовался в свою очередь Михаила Иванович и продолжал сокрушаться, выражая надежду, что из уважения к сединам князя, может быть, царь пощадит хоть Федора Ивановича, его сына. А впрочем, и тут, как вспомнишь Александра Горбатого-Шуйского, которого отволокли на плаху вместе с сыном, или того же Алексея Даниловича Басманова, или…
Долго перечислял Воротынский. Примеров, к сожалению, много: морщить лоб, припоминая, нужды не было.
Слова Воротынского почти незамедлительно передали Мстиславскому. Один раз, другой, третий… Не говорю, что тот струсил. Зачем? Просто человек достаточно трезво мыслил и понимал - Москву и впрямь не отстоять. Во всяком случае, именно ему это сделать не удастся. Да и любому другому тоже вряд ли. Значит, опала. А так как он уже под подозрением после этих польских писем, пусть и отказался служить польскому королю, то плахи и впрямь не миновать. С сыном Федором еще туда-сюда, хотя тоже сомнительно, что он уцелеет, а с ним самим наверняка.
Хотя фальшь в словах Воротынского Иван Федорович почуял. Еще бы. Все-таки опыт царедворца, искушенного в подобного рода интригах, у него имелся, и немалый. Но тут он промахнулся, решив, что князь втайне злорадствует над его грядущим падением и потому решил отомстить. Известив царя о своей тяжкой болезни, он не нашел ничего лучшего, как предложить кандидатуру Воротынского в качестве возможной замены. Это я узнал от Михаилы Ивановича, а он - от самого государя, от Иоанна Васильевича. Да и выбора у царя не было. Я же говорю - мнительный он. Потому так радостно и ухватился за Михаилу Ивановича, что он один-единственный на царские вопросы отвечал четко и решительно. Все прочие только мямлили что-то невразумительное да отводили глаза в сторону, а Воротынский чеканил:
- Побьем басурман. Спуску не дадим.
Сам царь в это все равно не верил, иначе не стал бы еще в январе "паковать чемоданы", вывозя казну в Новгород. Но надежда умирает последней. А вдруг и правда побьет? Бывают же чудеса на свете. Вот так и стал Воротынский старшим над всем войском, то есть главным береговым воеводой, причем невзирая на свое отечество.
А дальше завертелось - только успевай крутиться. К тому же меня самого нашла в эти дни радость, да не одна, а сразу две. Вначале прошел по Москве слух о том, что государь, дескать, собрался жениться в четвертый раз и обратился за особым разрешением к отцам церкви. Когда я впервые услышал такое от Михаилы Ивановича, то вначале немного испугался. А вдруг все-таки что-то пойдет не так? Вдруг мое попадание сюда, в это время, что-то нарушило и сработал "эффект бабочки" Брэдбери? Пусть не в такой мере, но ведь для меня и столь легкое изменение, как смена царских невест, уже катастрофа.
Но, выслушав Воротынского до конца, я мгновенно успокоился. Оказывается, Иоанн Васильевич уже женился, выбрав для себя - строго согласно прочитанным мною историческим источникам - незнатную, но красивую коломенскую дворянку Анну Колтовскую. А к русским епископам - митрополит Кирилл умер, а нового еще не выбрали - он обратился для проформы, чтобы те утвердили уже состоявшийся брак.
Царь в своем обращении к отцам церкви на вранье не поскупился, заявив, что всех его трех жен отравили, а потому оно как бы и не считается, тем более Собакиной он не успел даже попользоваться. Те срочно ринулись копаться в постановлениях Вселенских соборов, ничегошеньки там не нашли и развели руками. Тогда они выдали свою оригинальную формулировку: "утвердить брак ради теплаго, умильнаго покаяния государя". Понятное дело, бог богом, а помирать-то неохота. Ради приличия наложили на него епитимию и "жутко тяжкие" наказания вроде вкушения антидора только в праздники, да что-то там еще в том же "суровом" духе.
Вообше-то их поведение это что-то с чем-то. Нет, я все понимаю, в случае их отказа на благословение царь просто плюнул бы на него и далее жил как жил, а вот они - навряд ли. Но есть устав организации, в которую они входят, есть непреложные правила для нее, которые, между прочим, обязательны для соблюдения и исключений не предусматривают. И коли страх перед царем сильнее, чем перед богом, так вы, ребятки, скиньте рясы-то, не позорьтесь, а то мечетесь, как нечто в проруби - и самим никакого удовольствия, и рыбакам с бабами неприятно. Да и несолидно оно - все ж таки епископы, а не хухры-мухры. Впрочем, чего это я на них напустился? Парни своим малодушием сыграли мне на руку. Я ж должен их благодарить за проявленную трусость, а не критиковать.
"Итак, все идет по плану!" - ликовал я в те дни, не скрывая улыбки. Я даже не обиделся на язвительное замечание Светозары, которая, не выдержав, заметила мне, проходя мимо:
- Рано радуешься, Константин Юрьич. Все одно - по-моему будет.
Ну и пусть себе злобствует, подумаешь. Тем более через неделю она, очевидно будучи не в силах видеть торжествующее выражение моего лица, исчезла с подворья. Не бежала, нет. Чин чином доложилась Воротынскому, что надобно ей, дескать, ворочаться обратно к бабке Лушке, потому как фрязин здоров и тут ей делать больше нечего. Вот и ушла восвояси. Даже со мной не попрощалась. Я и узнал об этом намного позже, да и то случайно. Узнав же, только обрадовался. Ну ее, шальную. Не нужна мне ни она, ни ее любовь. К тому же деньки-то горячие, так что мне вновь было не до ведьмы - иных хлопот полон рот.
На этот раз воевать числом никак не получалось - не было нужного числа. Не собиралось. Оставалось умением. Ну и еще моими подсказками. Воротынский поначалу относился к ним не очень - фыркал, злился, но мне удавалось его добивать пусть не мытьем, так катаньем. А куда деваться? Он и сам видел, что истошный крик "Вперед!" здесь навряд ли поможет и в этом году драться нужно по-новому, иначе. Разумеется, если хочешь победить.
Правда, немцев Фаренсбаха просить у царя он вначале не хотел ни в какую. Упирался, брыкался, выставляя главный и, как ему казалось, непробиваемо железный аргумент - не поспеть пешим за конницей.
- Заслон из них поставим.
- Обойдут, и все тут, - не сдавался князь.
- А мы его в таком месте поставим, что обойти не выйдет.
- Тогда прорвут. Нестойки они. С русским ратником сравнить нельзя. А коль побегут, быть худу. Татаровье на их плечах и в наш стан ворвется. Получится, что от них больше убытку, чем проку.
- Все равно у нас людей мало. А эти хоть Оку перекроют - и то польза. Опять же число большое. Найдем мы им применение, - убеждал я. - Непременно найдем.