- Худо, когда у дитяти кукол нет, - задумчиво протянул он. - И рада бы проиграться, да не с чем. А у Иришки моей сразу пяток - вон даже забывает где ни попадя. Худо, ан никуда не денисся. Прочим, ежели даже по одной раздать, - и он протянул мне куклу с приклеенными к деревянной головке волосами из светло-рыжей пакли, заплетенной в косичку, - так у самой не останется. Иное дело, когда у другого тож кукла имеется. Тут куда как проще - своя надоела, сменял, и вся недолга. - С этими словами Годунов мягко вынул из моих рук рыжую, сунув вместо нее чернявую, после чего, склонив голову набок, вопрошающе уставился на меня.
- Это ты о чем, Борис Федорович? - уточнил я, хотя и понял, к чему тот клонит.
Просто мне необходимо было время, чтобы все прикинуть, - уж очень неожиданно прозвучало его предложение, высказанное хоть и в завуалированной форме, но достаточно откровенно.
- У меня чрез две седмицы свадебка, - напомнил Годунов, - а ты сам сказывал, Андрюхе твоему еще два-три месяца надобно. Выходит, негоден он для дороги, а тебе, яко князю, без холопа, хоть и одного, пускаться в путь неча и думать. Мне для тебя человека не жаль, но где ж их взять-то? Ежели бы тыщи имел, и не одного бы дал, а так… К тому ж ты сам поведал, яко у них с Ванюшей задушевно все. Потому и опасаюсь - кого иного приставлю, не то выйдет. Младеню ведь, чтоб отойти от пережитого, да душой отмякнуть, да в себя прийти, не месяц надобен. Хорошо, ежели одно лето, а коли поболе? По всему выходит, надобно тебе оставить Андрюху здесь.
- Хочешь, чтоб Тимоха от меня, а не от тебя сбежал? - усмехнулся я.
- Да упаси господь! - замахал на меня руками Борис- Вовсе даже не о том. Да и почто непременно о худом мыслить? А коль слово с него исхитришься взять, тут и вовсе славно. Он ему и впрямь верен - отродясь никого не обманывал. К тому ж нешто не бывало такого, чтоб холоп, перейдя от одного к другому, сам не менялся? - И прибавил, подумав: - Это ведь на поле василек - трава сорная, а в ином месте - услада глазу, потому его и любят в венки вплетать. Вот и человек тако же - тут нехорош, а там пригож. Так что решишь, Константин Юрьич? Дельце выгодное - я тебе обельного передам на веки вечные, а ты мне токмо закупа.
Я еще раз прикинул все. Действительно, иного варианта спасти Тимоху от неминуемой смерти не имеется. Смущало только одно - распоряжаться Апостолом, вверяя кому-то его дальнейшую судьбу в полное и безраздельное владение, я тоже не имел морального права. Получается, паренек мне доверился, простодушно оформил фиктивную сделку, а в результате попал в подлинную кабалу. Но, во-первых, его все равно надо оставлять, во-вторых, в обращении с младшим Висковатым он и впрямь почти незаменим, а в-третьих…
- С условием, - твердо сказал я. - Ныне у меня с собой ни полушки, но в Москве серебра в достатке. Если ты дашь мне слово, что, когда мне удастся туда вернуться, я смогу тут же выкупить у тебя своего холопа, даю согласие на обмен.
- Вот и славно, - с облегчением заулыбался Годунов, который, как я заметил по его лицу, не был уверен в моем положительном ответе. - А слово я тебе непременно дам, отчего ж не дать. К тому ж ежели по судебнику государеву глядети, то нам и вовсе невместно такую мену вести, а потому будь покоен - словцо свое не сдержать мне самому в убыток встанет. А коль тебя сомнения берут, могу и пред иконой побожиться, что…
- Погоди с иконами, - остановил я его. - И без того верю. Ты ж верно сказал - ежели по судебнику царскому мы с тобой оба виноваты, выходит, лучше нам слово свое сдержать, чтоб никто не дознался. Лучше пошли к Тимохе людей, помирает ведь. Да бабку, что меня лечила, тоже надо бы. Совсем ему худо, как бы в эту же ночь богу душу не отдал.
Старушка-травница по прозвищу Вороба подоспела как нельзя вовремя - Тимоха был уже без сознания. Глядя на ее шуструю возню с умирающим парнем - ни одного движения впустую, - я про себя отметил, что бабку не зря окрестили по имени проворной птички. Все движения ее были не только быстры, но и точны - иной молодухе впору позавидовать. Позже, правда, я случайно узнал, что Вороба - это не воробей, а снарядик для размотки пряжи с веретена, выглядевший как широкая двойная крестовина, вращающаяся на своей оси. Впрочем, какая разница - это ей тоже подходило.
- Ежели бы до утра не позвали, - устало заявила она мне на следующий день, - нипочем бы не поспела подсобить, а ныне что ж, вскорости и взбрыкивать учнет. Тока в другой раз не больно-то утруждайтесь - ему теперь и половины полученного с излихом. - И она, неодобрительно поглядев на меня, поплелась спать на печку.
У Тимохи и впрямь оказалось богатырское здоровье - через день он уже пришел в себя. Правда, первое, что заявил мне Серьга, открыв глаза, было непримиримое:
- Все одно сбегу.
- Сбежишь, сбежишь, - согласился я, не став спорить.
В последующие пару дней я ему тоже старался не возражать, либо уклоняясь от ответа, либо вообще соглашаясь с его планами на будущее. Начинать разговор с бухты-барахты мне не хотелось, да и некуда спешить. Еще через день тот начал вставать на ноги и потихоньку брел к крыльцу, подолгу с наслаждением вдыхая в себя морозный воздух, которым веяло, как он почему-то решил, именно с Дона. Не иначе как вдохновлялся.
Так длилось пять дней, а на шестой я пришел к выводу, что больше откладывать откровенный разговор ни к чему, ибо чревато. Дело в том, что Вороба, перестилавшая его постель и перетряхивавшая слежавшуюся подушку, задела лавку, на которой спал Тимоха, и из-под соломенного тюфяка на пол с глухим стуком брякнулся небольшой холщовый мешочек. Я был рядом. Подняв его и заглянув вовнутрь, оставалось только присвистнуть: всего за пять дней Серьга исхитрился не просто достать емкость для хранения продуктов в дороге, но и изрядно набить ее сухарями - взвешенный хоть и на глазок мешочек явно тянул на килограмм, если не на полтора. Получалось, что оттягивать беседу ни к чему, иначе говорить станет не с кем.
Когда Тимоха вернулся со своей прогулки, я жестом указал ему на лавку возле стола, сам уселся напротив и, ни слова не говоря, вывалил перед ним содержимое мешка.
- Твое? - спросил обличительно.
- А тебе, фрязин, что за печаль? - с усмешкой поинтересовался Серьга вместо ответа.
- Да как сказать, - пожал я плечами. - Пришлось мне тут за тебя поручиться перед Борисом Федоровичем, что ты не сбежишь…
- Напрасно, - перебил он. - Надобно было допрежь меня о том спросить, а я такого слова нипочем бы не дал.
- Вот и Борис Федорович сказал, что напрасно, - согласился я. - Говорит, коль ты в него так веришь, то, ежели что, отдашь мне своего Андрюху Апостола, а сам этого забирай. Тебя то есть.
- Так Апостол при тебе? - несказанно удивился Тимоха.
- При мне, при мне, - подтвердил я. - В холопах он у меня ныне.
- Повидаться бы, - протянул Тимоха.
- О том после поговорим, к тому же хворый он, - отмахнулся я. - Пока речь о тебе. Словом, я не просто за тебя поручился, а совершил обмен.
- Выходит, мне теперь от тебя бежать? - прищурился Серьга.
Взгляд его сразу же изменился. Теперь Тимоха смотрел на меня оценивающе. Спустя минуту, придя к каким-то выводам, причем приятным для себя, он весело заулыбался и откровенно заявил:
- Прогадал ты, фрязин, с меной-то.
- Как знать, - уклончиво заметил я. - Если ты сбежишь, то Борис Федорович по своей душевной доброте может мне Андрюху и вернуть, тем более что грамотки мы с ним на обмен не составили. Вот только плох ныне Апостол, раны у него тяжкие, еле ноги волочит, а мне вскорости в Москву катить - не выдержать ему дороги, помрет в пути.
- За что ты его так? - насупился Серьга. - За прежнее мстишь? Так он же вернул что мог.
- Это не я - тати постарались, - пояснил я. - Вороба сказывала, его еще пару-тройку месяцев трогать нельзя, иначе растрясет. Вот и думай теперь. А коль решишь бежать, мешать не стану. Жаль, конечно, Андрюху - славный он малый, простая душа. Но и мне деваться некуда, придется брать с собой.
И вышел. Получалось что-то вроде проверки "на вшивость" - если ему наплевать на Апостола, то он не даст обещания, что не сбежит. Ну что ж, такой Тимоха и нам без надобности. Ну а коль согласится, значит, и мне можно на него положиться. Серьга дал слово, но… только на три месяца, а потому я его не принял, решив ковать железо, пока горячо. Так и заявил ему:
- Не пойдет. Выходит, через три месяца ты от меня фьють и поминай, как звали, а я опять останусь без человека. Да и Апостол может к этому времени не выздороветь, мало ли.
- А что же делать? - расстроился Тимоха.
- Соглашайся на полгода, - предложил я, - а лучше на год, для надежности. Хотя в такое время катить на Дон - конь надорвется. Там ведь зимой снега почти нет, зато грязи - твой жеребец уйдет в нее по самые бабки. Ладно, хватит с тебя и до середины следующего лета.
- А кто тебе сказал, фрязин, что я на коне буду? - горько усмехнулся Тимоха. - Серебра у меня на него нет, а красть - сызмальства таким не занимался.
- О коне и говорить нечего, - отмахнулся я, будто речь шла о чем-то сто раз обговоренном и давно решенном, только Серьга об этом позабыл. - Неужто твоя служба у меня коня не стоит? Само собой. И второго получишь - без сменной лошади в степи нельзя.
- Ты что, фрязин, всерьез?! - не поверил он.
- Я не просто фрязин, но фряжский князь Константин Юрьевич из славного рода Монтекки, - строго заметил я. - А князю нарушать свое слово все одно, что рожей в грязь окунуться, даже хлеще. Ее-то отмыть недолго, а чем с души ложь смоешь? Потому и слово мое так же крепко, как и твое.
- Стало быть, за то, что я у тебя послужу до следующего лета в холопах… - задумчиво протянул Тимоха, но я не дал ему договорить.