- Сказано же: ве-да-ю, - по складам произнес я последнее слово, постаравшись вложить в него и легкую угрозу, и предостережение, и таинственность. В общем, чтоб оно прозвучало с такой значительностью и уверенностью, сомневаться в которых не просто глупо, а нельзя.
Вроде бы получилось. Во всяком случае, Борис повернулся к Никите Даниловичу и уставился на него. Я не видел взгляда, устремленного им на своего дядю, но, наверное, он был достаточно выразителен, потому что старший Годунов вновь затянул речь о том, что я просто хитрый тать, напомнив заодно, что, скорее всего, убийство Дмитрия Ивановича, который воспитал его, Бориса, как родного сына, равно как и жены его, добрейшей Аксиньи Васильевны, моих рук дело.
Борис продолжал молчать. Никита Данилович в ярости бросил тяжелый кнут на стол, угодив им прямо в стопу бумаги, круто развернулся и тяжело побрел вверх по лестнице. Годунов неторопливо уселся на лавку возле стола и тихо заметил:
- Осерчал старый. Обидел я его. - И ко мне: - Ты уж, как там тебя, не ведаю имечка, потрудись, докажи, что я не понапрасну так-то с ним поступил. И лгать не удумай, - предупредил он. - Раз поймаю, дале слушать вовсе не стану.
- Не пожалеешь, - заверил я его и приступил к рассказу, постаравшись излагать как можно короче, пока не дошел до дня, когда впервые увидел его в царской свите.
Скрывать, что под личиной юродивого на самом деле прятался я, тоже не стал, то есть говорил чистую правду, как оно все было. Тут уж либо пан - либо… дыба.
- Выходит, и пророчества твои… - протянул он разочарованно, но я перебил:
- Нет. То, что я тогда сказал, истина, ибо я на самом деле ведаю.
- Во всем истина? - уточнил он, скорее всего подразумевая то, что я сказал ему тогда напоследок, стоя у самой двери.
- Во всем, - кивнул я. - Мне лгать нельзя, а то дара лишусь.
- А что ж ты, коль такой провидец, Петряя этого не изобличил? - недоверчиво спросил он.
- Лицом к лицу узрети не дано мне лика, я плохо вижу рядом - все больше издалека, - туманно пояснил я, вовремя перефразировав Есенина, и добавил на всякий случай: - То, что случится со мной, я и вовсе не зрю, а вот у других… - Но тут же поправился, сыграв в откровенность: - Хотя всякое бывает. Иной хорошо виден, словно наяву, а чаще гляжу на человека, и перед глазами темнота.
- А меня, стало быть, увидел, - усмехнулся он.
- И тебя, и сестрицу твою, - уверенно сказал я.
- Ишь ты, - удивился он. - Так она же маленькая вовсе. Чего там разглядывать-то?
- А то, что и у тебя, - бухнул я. - Царский венец на ее голове узрел.
- Не промахнулся? - хмыкнул Борис- Я слыхал, государь на следующее лето царевича оженить хочет, а на Руси невест моложе двенадцати годков не бывает. Моей же Ирише, - ласково-любовно произнес он имя сестры, - как ни крути, а токмо одиннадцать сполнится, да и то чрез лето, на следующую осень. Да и в двенадцать-то не часто замуж берут. Лишь когда породниться потребно, - пояснил он. - Не мыслю я, что государь так жаждет годуновский род приблизить, что решит царевича Ивана…
- Федора, - перебил я его. - Царевича Федора он на Ирине женит.
- Тогда сызнова промашку ты дал, - убежденно заявил он. - Государь нипочем своего второго сына наследником не сделает. Он хошь и гневен бывает на старшего, и длань в ход пускает, но то поучает по-отцовски. А престола лишить - иное.
- Поучает, - усмехнулся я, и мне почему-то вспомнилась картина Репина, на которой Иоанн Грозный убивает своего сына, а если точнее, то уже прошелся по нему своим посохом и теперь печалуется, раскаиваясь в содеянном.
Царь на ней, конечно, не был похож на настоящего, которого я имел счастье лицезреть, хотя через одиннадцать лет, если не знать ни в чем меры, можно опуститься и до такого уровня. У него и сейчас мешки под глазами будь здоров. Да и отечность тоже видна. Пока небольшая, но это ведь только начало, а дальше больше. Однако вдаваться в подробное изложение причин, по которым царский престол не получит старший из царевичей, я не стал, побоявшись переборщить с пророчествами. Да и хватит для него пока. К тому же не такой у меня и большой запас познаний в грядущем. За три дня изучения источников, пускай самого старательного и добросовестного, всего не запомнишь. Так что я отделался многозначительным:
- Поучать можно разно. К тому ж далеко еще до всего этого. А Федору на престоле - быть, - твердо заявил я напоследок.
Борис встал и задумчиво прошелся по импровизированной пыточной. Я не мешал. Даже осмыслить такие невероятные вещи и то нужно время, а уж чтоб поверить в них - это и вовсе дано не каждому. Нужен особый склад ума - эдакий мистически-суеверный. Вот как у Бориса.
- А что Иван Меньшой Михайлов, чуб-то свой лихой не состриг еще? - спросил он как бы между прочим, даже не глядя в мою сторону.
- Ему ножницы ни к чему, - ответил я. - Растерял он его. Может, кудри когда-то и вились, да давно свалились. Видать, тяжела государева служба, вот он их и растерял. - И не удержался, заметил со злостью: - О волосах губному старосте спрашивать надо было. Да не у меня, а у того, кто под моей личиной да в моей одеже невесть где гуляет.
- Ты зла на Никиту Данилыча не держи, - миролюбиво посоветовал Борис - Зло, оно что ржа, душу точит, а проку с него ни на ноготок нету. А про чуб он тебя вопрошать не мог, ибо сам Ивана Меньшого Михайлова, почитай, после свадьбы и не видывал ни разу. На што тому наш медвежий угол? В нем токмо праведникам славно живется, навроде упокойного Дмитрия Ивановича, стрыя моего. Любили мы его все и почитали за душу беззлобную, вот Никита Данилыч и осерчал на татей, кои его живота лишили. Ты б себя на его место поставил - небось, тож озлобился бы.
Я поставил. Картина получалась та еще. За родню, да еще не просто родню, но очень хорошего человека, я бы… М-да-а, и впрямь прав этот невысокий чернявый паренек. Во всем прав.
- Кто старое помянет… - Я слабо улыбнулся.
И впрямь - чего я на него напустился? Человека взяли на месте преступления, с саблей в руке. И свидетель имеется, пальцем в него тычет - как тут не поверить? Сынишка у него, конечно, все равно козел, а батя его, если объективно разбираться, мужик нормальный. Вон, даже юмор понимает, шутки оценить может. А что он расследование провел не ахти как, так и это можно понять. Зациклился изначально на одной версии, вот и гнул ее. По накатанной дорожке ехать куда проще. Опять же у свидетеля и грамотка имелась, как доказательство невиновности, а паспорт с фотографией не спросишь - нет их сейчас. И вообще, Никита Данилович далеко не юрист. Сунь любого из нас без нужного образования на его должность, такого наворотили бы - не расхлебаешь.
- Хорошо хоть вовремя разобрались, - вздохнул я, подавая вперед связанные руки - мол, пора и развязать.
Борис извлек засапожник, задумчиво попробовал острие большим пальцем и зачем-то оглянулся на лестницу. Странно, но разрезать веревки на моих руках он не торопился.
- А кто еще ведает о твоих словах? - вполголоса осведомился он у меня, даже сейчас, когда мы вроде бы оставались одни, избегая упоминать опасные слова о царском венце.
- Никто, - раздраженно отрезал я.
- А… отрок, коего ты привез? Помнится, ты первый раз при нем мне сказывал.
- Ты его видел? - Я грустно усмехнулся. - Сейчас он вообще разума лишился, да и потом, если в себя придет, навряд ли что-то там вспомянет.
- Может, ты и прав, - протянул Борис- Тогда, выходит, и впрямь лишь двое о нем ведают - ты да я.
- Четверо, - раздраженно поправил я его. - Еще и мы с тобой.
- Как так? - удивился он, но потом понял, рассеянно улыбнулся и вновь покосился в сторону лестницы.
Взгляд его мне не понравился. Он был каким-то неправильным. В нем явственно чувствовалось что-то нехорошее. Погоди-погоди, а уж не решил ли он из опасения, что я проболтаюсь, наполовину убавить число знающих эту тайну, сократив до одного человека? Так сказать, на всякий случай. Тогда получается, что он сейчас меня… Вот это я попал - что называется, из огня да в полымя. Нет, может, я и напрасно так плохо подумал о нем, но лучше не рисковать.
- Да, чуть не забыл, Борис Федорович, - вежливо заметил я, внимательно разглядывая засапожник Годунова, который тот продолжал вертеть в руках, задумчиво расхаживая по пыточной. - Помимо этого видения у меня и иные были, только потревожнее. Хотел я тебя остеречь…
Ага! Никак сработало. Вон как быстро повернулся, а глазами так и впился в меня. Значит, подействовало.
- О чем остеречь? - нетерпеливо переспросил он.
Ну да, сейчас. Так все сразу тебе и расскажи. Нет уж, милый. Придется тебе обождать. Теперь станешь получать информацию в строго ограниченном количестве, дабы не соблазняться.
- Сам еще не разобрался - уж очень плохо все видно. Как в тумане. Да ты не горюй, - ободрил я его. - До этого еще далеко, точно тебе говорю, так что время есть. Как увижу пояснее - все расскажу и остерегу.
Одновременно я вновь протянул вперед связанные руки. На этот раз Борис вспорол узел на моих веревках без малейших колебаний.
- А о том, что ты мне здесь поведал, молчи, - предупредил он.
- Не маленький, - проворчал я, с наслаждением разминая затекшие запястья.
Не знаю уж, как он втолковывал своему дядьке про допущенную ошибку, равно как и про хитрого татя, который обвел Никиту Даниловича вокруг пальца и удрал с моими денежками, но думаю, что старший Годунов сдался не сразу.