Павел с интересом и некоторой тревогой взглянул на неё.
– На что же?
– На всё! Это судьба. Ты – математик, сделай элементарные расчёты. Мы совпадаем.
– То есть?
– Я изучала каббалу.
– Я тоже.
–Тогда, проверь!
– Не стоит. У меня нет повода сомневаться в твоих результатах.
– Тогда, что тебе ещё нужно?
– Ты мне не снишься.
– Тебе сниться другая женщина?
Он промолчал. Это было один раз. Пару лет назад, в декабрьскую ночь, чуть менее, чем за два месяца до совершеннолетия. Ему снилась хрупкая девушка с тёмными прямыми, как струи воды, волосами и кошачьими глазами. Она читала ему какие-то странные, но красивые, стихи о любви и почему-то плакала. Разумеется, он считал этот сон лишь плодом разгулявшегося юношеского воображения, но забыть девушку не мог.
– Нет, мне не сниться друга
– Тогда к чему все эти разговоры о снах? Я, между прочим, им вообще не верю! Мало ли как исказит наше подсознание любую информацию.
Не известно, что больше убедило Павла: логика, с которой Катерина доказывала своё право на любовь, её страсть и слёзы или письмо, полученное от деда, где были слова: "не отвергай". Но он сдался, и со всем молодецким пылом, хранимым всю юность где-то глубоко, ринулся в этот водоворот, перемалывающий всё, что считает своим.
Человек творческий, испытывая любовный экстаз, не может просто банально предаваться плотским и не только утехам. Эта огромная очень упругая пружина, сдерживаемая долгие годы и теперь отпущенная, устремилась в космос со всей накопленной мощи, колеблясь во все стороны и кружась. Успевая более обычного в своих научных поисках и учебных делах, он начал рисовать, как когда-то с дедом, и друзья даже организовали университетскую выставку его работ. Он блестяще, по мнению факультетского начальства, сыграл какую-то роль в студенческом спектакле, и зал рукоплескал ему, проча славу актёра. Но он хотел быть учёным, по крайней мере в этой жизни, в этом мире. Это был его путь.
В середине апреля праздновали день рожденья Катерины. Павел бы ни за что не хотел принимать участие в подобных, шумных от неловкости и вынужденно пошловатых мероприятиях, когда представители различных поколений, взглядов, интересов делают вид, что им вместе весело и вкусно. Но быть приглашённым и отказать, он, конечно права не имел. Не так уж всё было ужасно. Обилие мало знакомых людей вполне компенсировалось богатой семейной библиотекой и шахматными досками с незаконченными партиями, так предусмотрительно размещёнными заботливым хозяином в различных уголках огромной гостиной. Приблизительно через полчаса Павел обнаружил, что поставил мат своему научному руководителю.
– Да вы, молодой человек, и впрямь монстр какой-то. Сломили защиту известного гроссмейстера. Знаете хоть, чью?
– Если б знал, не сломил бы. Из вежливости.
– Ладно. Я вам кое-что объясню. Пройдёмте в мой кабинет.
Павла несколько замутило, то ли от ненавистных шпротов, которые он за каким-то чёртом ел с Витькой наперегонки под восторженный хохот девчонок, то ли от предстоящего чая с тортом.
– Что с Вами? Идёмте, у меня там прохладно и тихо.
– Видите ли, что происходит – говорил Александр Филиппович, стоя спиной к Павлу и рассматривая что-то в глубине окна.
– Да, вроде всё хорошо.
– Ну, да. Ну, да. Так хорошо, что уже всё всем известно.
– Что бы им ни было известно, всё равно, кроме нас с Вами, никто ничего пока не поймёт.
– Я не о Ваших фантастических полях, будь они неладны. Хотя об этом тоже стоит поговорить. Я о Катерине.
– Мне пора делать предложение?
– Ты что, думаешь, я бы стал с тобой об этом говорить? Да меня вообще, не интересует, собираетесь вы жениться или нет. Я не пуританин. Речь о другом.
Павел вопросительно смотрел на собеседника и молчал. Мутило сильнее. К тому же обращение на "ты" ничего хорошего не сулило.
– Последнее время ты стал просто спецкором всех известных физических журналов. Тема у тебя самая интересная, самая перспективная. Глядишь, скоро за границу съездишь, по обмену. А ведь ты всего лишь студент – третьекурсник.
– Мне перестать писать?
– Может тебе перестать подписывать?!
– Не понял. – Павел произнёс эту фразу чуть ли не первый раз в жизни. – И при чём здесь Катя?
– А притом, что она – моя дочь! И, между прочим, действительно на выданье. И, если мне плевать, что вы там думаете о своём совместном будущем, то всему институту нет. Ты ведь хорошо понимаешь, о чём я говорю.
– Надеюсь, я ошибаюсь.
– Не надейся. Скоро услышишь, что влиятельный папаша – академик куёт карьеру своему будущему зятьку. Пойми, я хочу оградить вас от грязных сплетен. Я уже решил, что руководить теперь вами, официально конечно, будет мой аспирант Соловьёв. А ты, ну, псевдоним что ли возьми.
– Какой? Соловьёв? Или, может, Вашу фамилию? Список напишите?
– И напишу! И будешь слушаться.
– А, если не буду?
– А, если не будешь, то я буду. Я буду искать другой способ оградить мою дочь от всего этого околонаучного дерьма. А тебя, уж извини, спасать не стану.
– Спасать?
– Ты считаешь такие головы, как твоя, нужны только академии наук? Тобой уже давно интересуются. Иди. Думай. И, если действительно любишь Катьку. Слышишь? Любовь выше амбиций, выше морали. Даже в борьбе за правду её нельзя отвергать.
По большому счёту, Павлу было абсолютно безразлично, какая фамилия стоит под его работами. Он вообще был автором большинства курсовых и рефератов в их группе. Но запах шпрот и бисквитно-кремовые торты ненавидел впоследствии всю свою жизнь.
А ночью ему снились какие-то красные флажки, и, что он бежит на четырёх лапах, а впереди, в огромной клетке сидит Катька и что-то отчаянно орёт. Он понимает, что нельзя вперёд, нужно вбок, нужно перестать бежать, нужно взлететь, но не может. И вдруг он видит, как сверху на клетку пикирует небольшая хищная птица, вроде чёрного коршуна, но почему-то с кошачьими глазами, и ранит о прутья свои крылья. А Катька стремится поймать её. И Павел уже не знает, кого ему нужно спасать: любимую женщину, себя или птицу.
Умные люди не отступают, они уступают, а проигранная битва, как говорят, далеко не всегда решает исход войны. Да и о какой войне, каких битвах вообще шла речь. Всё было мирно и до тошнотворности логично. Хочешь заниматься тем, что любишь, любить, кого хочешь – плати. Тем более, что цена не так уж высока. Всё решено, и не о чем было беспокоиться. Пашкин диплом, после им же проведённых дополнительных разработок, плавно перешёл к Соловьёву – в качестве диссертации. В результате чего, последний получил вожделенное приглашение в столицу, куда и метил. А Павел с Виктором благоразумно устроились на кафедре родного университета, где уже никто не совал нос в их ненормальные дырявые поля. Зоська, она же Витькина жена, ждала первенца, а Катька… У Катьки всё было хорошо, даже очень.
– Паша, я уезжаю.
– Куда?
– По распределению.
– Ты? Неужели papa допустил?
– С Соловьёвым.
– Что?
– Я выхожу замуж, Паша.
– Не понял. За кого?
– За Соловьёва. Я жду от него ребёнка.
– То есть?
– Ты хочешь знать всё?
– Да.
– Ещё на третьем курсе, когда мы… Ну, помнишь, он стал нашим руководителем? Отец говорил, что тебя нужно оградить от кого-то. И меня заодно. Они просили встретиться…, встречаться с ним, для отвода глаз. Не понимаю, до сих пор, почему о нас с тобой слухи ходили, а обо мне с Соловьёвым нет.
Она замолчала. Она смотрела на него, теребя в руках ремешок сумочки. Было видно, что сейчас заплачет.
– Продолжай.
– У него всегда было время на выставки, походы…
– А у меня не было.
– Ты не предлагал. Ни разу. Ты вообще делаешь только то, что нужно тебе, что хочешь ты. Ты ничего мне не предлагал!
– Я любил тебя.
– Так не любят!
– Да. Наверное, ты права. Женщинам нужно что-то, чего у меня нет и, вероятно, никогда не будет. За ненадобностью. Мне. Так?
– Женщине нужна семья!
– Угу. А у меня она как бы есть. Уже.
– Паш, я уезжаю.
– Счастливо. Привет Соловьёву.
Нет. Мир не рухнул. Он преобразился. Во всякой потере есть приобретение. Ушла любовь? А может ли она вообще уходить? Тогда приходила ли? Просто была женщина. Три года. Находилась рядом. Хороша, притягательна, что ещё? А теперь? Больно? Очень. Это нормально. Это значит – он не умер. Это значит он запомнит, – у него будет опыт и будет любовь к тому, что никогда не предаст. Это значит – он свободен.
Два десятка последующих лет были весьма плодотворны. Он сделал немало каких-то технических открытий, разработал совместно с Виктором кучу проектов. Ему принадлежало несколько интересных изобретений. И его нисколько не смущало, что всё это было лишь побочным продуктом главной темы. Он знал, что ему нужно. Хотя не до конца представлял, куда ведёт этот вожделенный путь.
После ухода Виктора Павел стоял в своей прихожей, прислонившись к стене, как к дереву. Он не вспоминал – он помнил, и не было нужды перетасовывать в уме давно ушедшие события. Он слушал. Лай собак и рожок загонщика.
Теперь он понимал, что ситуация снова вышла из-под контроля, а, стало быть, неизвестно, сколько ему отпущено времени. Для решения проблемы. Значит нужно торопиться. Наскоро приняв душ и отдав Ронхулу ещё с вечера приготовленный Виктором завтрак, он схватил свой неизменный ноутбук и понёсся в лабораторию.