4
- Носатый. Мне нравится. Кто у тебя отец, Носатый?
- Ты его не знаешь.
- Если поэт и печатался - знаю.
- Не лезь.
- Обидчивый какой, а?
Мы снова двигались по Каменноостровскому мосту - уже пешком. Коля остановился посередине, положил руки в перчатках на перила и посмотрел вдоль реки на дворец Долгоруковых. Дочь капитана больше не каталась, но Коля все равно искал ее взглядом, надеясь на бис.
- Она мне улыбнулась, - сказал он.
- Ничего она тебе не улыбалась. Что ты мелешь? Даже не взглянула на нас.
- Быть может, ты ревнуешь, друг мой, но она совершенно точно мне улыбнулась. По-моему я видел ее раньше - в университете. Меня там знают.
- Как дезертира?
Коля отвернулся от перил и зыркнул на меня:
- Еще раз назовешь меня дезертиром - зубы повышибаю.
- Ага, попробуй, я тебе ножом в глаз засажу.
Коля поразмыслил и снова повернулся к реке:
- Не успеешь. Я проворный, когда надо.
Я подумал, не выхватить ли мне нож прямо сейчас, чтоб не воображал, но он вроде больше не сердился, а мне уже не стоялось на месте.
Мы перешли реку по льду и двинулись на юг по Выборгской набережной: Большая Невка справа, ржавые рельсы Финляндской железной дороги где-то слева. С сентября поезда не ходили - немцы замкнули кольцо и перерезали сообщение со всеми - с Финляндией, Москвой, Витебском, Варшавой, с Балтикой. Все прервалось и стало бесполезным. Единственная связь города с Большой землей оставалась по воздуху - и то если самолетам удавалось прорваться через заслоны люфтваффе.
- Можно, конечно, сбежать. Но без карточек придется туго. - Коля задумался. - На энкавэдэшников-то накласть. Знаешь, в армии говорят: такие щелку в борделе не найдут. А вот без карточек… хитро.
- Нам яйца искать надо, - напомнил я.
Мы шли по солнышку и дышали воздухом только по команде капитана. Если плата за смягчение приговора - дюжина каких-то поганых яиц, мы найдем ему дюжину яиц. Тут не поюлишь, не поторгуешься.
- Найти яйца - это лучше всего, согласен. Но я ж должен и другие варианты рассмотреть. Может, в городе и впрямь нет яиц. Тогда что? У тебя родные в Питере остались?
- Не-а.
- У меня тоже. Только это и хорошо. Отвечаем только за свои шкуры, а больше ни за чью.
На стены выжженных складов налепили плакаты "ТЫ ЧЕМ ПОМОГ ФРОНТУ?". Жилых зданий здесь не было, и улица лежала пустая - под бесцветным небом никто не ходил. Мы запросто могли оказаться двумя последними выжившими в войне, последними защитниками города. От фашистов отбиваться можно лишь моим краденым ножом да Колиными якобы проворными кулаками.
- Лучше всего попробовать на Сенном рынке, - сказал Коля. - Я там был пару месяцев назад. Масло и сыр еще продавали, может, икра тоже была.
- Почему ж тогда капитанские ребята яиц не нашли?
- Черный рынок потому что. Половина товара краденая. Люди меняют карточки, закон нарушают по-разному. Если ты в форме, ничего тебе не продадут. Тем паче - в форме НКВД.
Резонно. Коля засвистал что-то немузыкальное собственного сочинения, и мы двинулись к Сенному рынку. Передо мной завиднелись горизонты. Меня пока не расстреляют. В животе появилась пища. Причем ее больше, чем за все последние недели, и я взбодрился от крепкого чая. В ногах ощущалась сила - они донесут меня, куда захочу. Где-то у кого-то есть дюжина яиц, и мы их рано или поздно найдем. А пока я наслаждался отчетливым видением: капитанская дочь голой катается на коньках по Неве, и на солнце сияет ее белая задница.
Коля хлопнул меня по спине и похабно осклабился - будто в самый череп мне заглянул:
- Замечательная девушка, а? Хотел бы с ней попробовать?
Я ничего не ответил, но Коля, похоже, привык к монологам.
- Секрет победы над женщиной - рассчитанное пренебрежение.
- Что?
- Это Ушаков. Из "Дворовой псины". Ой, погоди, ты же не читал. - Коля вздохнул - его раздражало мое невежество. - Твой отец был литератор, а тебя оставил неучем. Прискорбно.
- Не трогай моего отца, а?
- Главный герой - Радченко - великий любовник. Со всей Москвы к нему приходят люди просить совета в завоевании сердец. А он даже с постели не встает - просто лежит весь день и пьет чай…
- Как Обломов.
- Ничего не как Обломов! Почему все говорят всегда "как Обломов"?
- Потому что это вылитый Обломов.
Коля остановился и посмотрел на меня сверху вниз. Он был на голову выше и раза в два шире в плечах. Он просто нависал надо мной, и глаза его метали молнии.
- Да каждый остолоп университетский знает, что Гончарову до Ушакова - как до неба. Обломов - ничтожество. Обломов - нравственный урок для буржуазии, такой пустячок дают читать детишкам, чтоб не выросли лентяями. А Радченко… Радченко - один из величайших героев русской литературы. Он, Раскольников, Безухов да еще, может, я не знаю, Чичиков…
- Ты плюешься.
- Заслужил, значит.
Я не сбавлял шага, и Коля, хоть и в раздражении, со временем подстроился. Нас свела судьба, ничего не попишешь. До вторника мы с ним практически женаты.
За ледяной Невой, припорошенной снегом, на сером шпиле Петропавловского собора по-прежнему восседал ангел, хотя говорили, будто вермахт пообещал Железный крест тому артиллеристу, кто его собьет. Коля подбородком показал на Петроградскую сторону:
- Я в крепости служил, когда разбомбили зоосад.
- Я слыхал, по городу бабуины разбежались и уссурийский тигр…
- Сказки. Никто никуда не разбежался.
- Может, некоторые? Откуда ты знаешь?
- Никто не убежал. Если хочешь себя утешать на сон грядущий, валяй, только это враки. - Он сплюнул. - Фрицы спалили его до основания. Слониха Бетти… Я ее очень любил. В детстве, бывало, все время ходил на нее смотреть. Как она умывалась - воды в хобот наберет и душ себе устраивает… Изящная такая была. Здоровенная, ни за что не скажешь, сколько в ней было изящества.
- Умерла?
- А я о чем? Там все погибли. Но Бетти долго умирала. Стонала несколько часов… Я на посту как раз стоял, так хотелось сбегать туда и пристрелить, прямо в сердце. Чтобы все закончилось. Хуже нет, когда слон умирает. До Сенного рынка идти было долго - километров шесть, по Литейному мосту, мимо Летнего сада, где топорами посрубали вязы и дубы, мимо Спаса на Крови с его изразцовым фасадом и устремленными ввысь луковицами. Его выстроили на том месте, где Гриневицкий пролил кровь императора и свою. Чем дальше на юг мы продвигались, тем больше людей было на улицах. Укутанные в три слоя одежды, они боролись с ветром, а лица у них были сморщенны, изможденны и мертвенно-бледны от нехватки железа. На Невском магазины не работали уже давно. Мы видели двух старух, обеим за шестьдесят. Они шли очень медленно, касаясь друг друга плечами и не сводя глаз с панели, чтобы не наступить на замерзшую лужу, которая их прикончит. Мужчина с роскошными моржовыми усами нес белое ведро черных гвоздей. Мальчишка лет двенадцати тащил за собой на веревке санки. На санках лежало завернутое в одеяло тело, и по утоптанному снегу скребла босая бескровная нога. Всю улицу перегораживали ряды бетонных надолбов против вражеских танков. Трафарет на стене гласил: "Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна".
До войны Невский был сердцем города. Выстроили его так, чтобы он затмевал великолепные проспекты Лондона и Парижа: киоски на панели торговали цветами вишни и шоколадными конфетами, старые приказчики в фартуках за прилавками Елисеевского магазина резали копченую осетрину и раскладывали собольи меха. Над всем высилась каланча Городской думы, и ее часы извещали, насколько все опаздывают к своему будущему. Мимо, сигналя, проносились черные "эмки" - везли партийцев с одного собрания на другое. Даже если у тебя ни на что не было денег и особо некуда идти, по Невскому хорошо было просто гулять. В июне солнце не заходило до полуночи, и никому не хотелось впустую тратить дневной свет. Самые хорошенькие девушки Питера глядели в витрины модных магазинов, оценивали новейшие фасоны платьев, чтобы дома сшить себе такое же, если удастся стащить материи на работе. А ты наблюдал за девушками, и даже если ни слова им не говорил, если смотрел издалека…
- Ты ведь целочка, правда? - спросил Коля, прервав ход моих мыслей в такой невообразимый миг, что мне стало страшно от его проницательности.
- Я? - глупо переспросил я. - Ты о чем это?
- Я о том факте, что с девушкой ты никогда не спал.
Иногда понимаешь, что врать нет смысла: игра окончена, не успев начаться.
- Тебе какое дело?
- Послушай, Лев, давай не будем ссориться, а? Что скажешь? Нам с тобой держаться вместе, пока яйца не найдем. Давай лучше останемся друзьями. Ты, похоже, человек интересный. Вспыльчивый немного, угрюмый, как все евреи, но ты мне нравишься. И если б ты все время так рогами не упирался, я мог бы тебя чему-нибудь научить.
- Насчет девчонок?
- Да, насчет девчонок. Насчет литературы. Насчет шахмат.
- А тебе сколько - девятнадцать? Чего ты выставляешься? Такой знаток всего на свете, а?
- Мне двадцать. И я не знаток всего на свете. Только девушек, литературы и шахмат.
- И все?
- М-м… Ну еще танцев. Я отлично танцую.
- На что в шахматы сыграем?
Коля глянул на меня и улыбнулся. Выдохнул, и пар облаком заклубился у него над головой.
- На твой немецкий нож.
- А мне что?
- А тебе ничего. Ты не выиграешь.
- А если, скажем, выиграю?
- У меня еще есть грамм сто колбасы…
- Сто грамм колбасы за нож немецкого летчика? Это вряд ли.
- У меня открытки есть…
- Какие открытки?