- Лев… Лев, ты тут? - Коля повернулся ко мне, глаза невидящие. Он смотрел прямо сквозь меня.
- Очень смешно.
Коля ухмыльнулся и выпрямился:
- Еврея на кривой козе не объедешь. Так и думал. Ладно, заплати.
- Чего?
- Давай-давай. - Он повел рукой в сторону торговца. - Человек ждет.
- У меня нет денег.
- Дурить меня будешь, пацан? - взревел Коля, схватив меня за воротник шинели и встряхнув так, что у меня кости застучали. - Я боец Красной армии, воровства не потерплю!
Он резко отпустил меня, сунул руки мне в карманы, порылся и вытащил клочки бумаги, бечевку и хлопья пыли. Ничего похожего на деньги. Коля вздохнул и повернулся к торговцу:
- Денег у нас, очевидно, нет. Боюсь, нам придется отменить сделку.
- Думаешь, раз ты боец, - произнес одноглазый, отведя полу пальто и показав рукоятку финки, - я тебя не порежу?
- Ты в меня уже стакан отравы залил. Валяй попробуй.
Коля улыбнулся одноглазому и стал ждать реакции. В голубых его глазах не читалось ничего - ни страха, ни злости, ни возбуждения перед дракой. Ничего. Таков, как я потом выяснил, был его дар: опасность его успокаивала. Вокруг люди боролись с ужасом, как обычно: стоицизмом, истерикой, напускной веселостью либо неким сочетанием всего этого. А Коля, мне кажется, никогда ни в какую опасность до конца не верил. Ему вся война была нелепа: и варварство фашистов, и партийная пропаганда, и перекрестный огонь зажигательными, от которого по ночам загоралось небо. Все это казалось ему чьей-то чужой историей, до изумления подробной, - он случайно в нее забрел, а выйти не мог.
- Двигай давай, а то пасть порву, - сказал одноглазый, стиснув зубами черенок трубки. Руку свою от финки он не убрал. Коля отдал ему честь и перешел к следующему лотку - расслабленно и беззаботно, словно с предыдущим торговцем обо всем полюбовно договорился. Я двинулся следом; сердце выскакивало из груди.
- Давай яйца найдем, и все, - сказал я. - Чего людей дразнить?
- Мне нужно было дернуть, и я дернул. Опять живем. - Коля глубоко вдохнул и выдохнул, сложив губы трубочкой. Поднялась струйка пара. - Ночью мы оба должны были стать покойниками, ты это понимаешь? Соображаешь, как нам повезло? Вот и наслаждайся.
Я остановился у лотка, за которым старуха в крестьянском платке продавала биточки из бледно-серого фарша. Мы с Колей на них посмотрели. Мясо вроде свежее, в нем жир поблескивает, но нам не хотелось вникать, что это было за животное.
- Яйца есть? - спросил я у старухи.
- Яйки? - Она подалась вперед, чтоб лучше слышать. - С сентября не было.
- Нам дюжина нужна, - сказал Коля. - Хорошо заплатим.
- Да хоть мульен, - ответила старуха. - Нету яек. В Питере не бывает.
- А где бывает?
Она пожала плечами. Такая морщинистая, что все лицо ей будто ножом изрезали.
- У меня мяско вот есть. Хотите мяска - триста за две котлетки. А яек нету.
Так мы и шли от лотка к лотку - спрашивали у всех, есть ли яйца, но яиц на Сенном не видали с сентября. Кое-кто высказывал соображения, где их можно найти: генералам яйца возили самолетами из Москвы. Крестьяне за городом отдавали немцам все - и яйца, и масло, и молоко, - лишь бы не убили. У Нарвской заставы живет один старик, у него есть курятник на крыше. Этот последний слух был заведомо нелеп, но парнишка клялся, что правда.
- Куру зарежешь, мож, на неделю хватит. А не станешь резать, мож, по яичку в день будет давать - так с пайком и до лета протянешь.
- Курицу надо кормить, - заметил Коля. - А чем ее тут накормишь?
Парнишка потряс черными кудрями, что выбивались из-под старой флотской фуражки, - дескать дурацкий вопрос:
- Куры все лопают. Им ложку опилок насыпь - уже хватит.
Торговал он тем, что в народе кое-кто называл "библиотечной карамелью": у книг отрывали обложки, счищали с переплетов клей, вываривали и лепили бруски, а их потом заворачивали в бумагу. На вкус как воск, но в клее был белок, белок не давал умереть, поэтому книги из города исчезали, как голуби.
- И ты видел этих кур? - спросил Коля.
- Брательник мой видел. Старик по ночам прямо в курятнике спит, с двустволкой. У них в доме на этих кур все охотятся.
Коля глянул на меня, и я покачал головой. Вдень мы выслушивали по десятку блокадных легенд: про тайные холодильники, набитые говяжьими ляжками, кладовки, заставленные банками с икрой и заваленные телячьей колбасой. И неизменно сокровища эти видел чей-нибудь брат или кум. Люди верили - они вообще были убеждены, что кто-то где-то пирует, пока голодает весь город. И были, конечно, правы: капитанская дочка, может, и не жареным гусем ужинает, но ведь она ужинает.
- Старик не может в курятнике все время сидеть, - сказал я парнишке. - Ему за пайком ходить надо. За водой. В туалет. Кур бы давно уже кто-нибудь спер.
- Он с крыши ссыт. А если по-большому получается - не знаю, может, он их этим же и кормит.
Коля кивнул - под впечатлением, мол, во дает старик, - хотя, по-моему, парнишка все это сочинял прямо на ходу.
- Ты когда срал в последний раз? - вдруг спросил меня Коля.
- Не помню. Неделю назад?
- У меня уже девять дней. Я считал. Девять дней! Когда приспичит наконец, устрою вечеринку и самых красивых девушек университета позову.
- Капитанскую дочку позови.
- И позову. Моя сральная вечеринка выйдет гораздо лучше ее свадьбы.
- А от нового пайкового хлеба срать больно, - сказал курчавый парнишка. - Батя говорит, это от целлюлозы.
- Где искать этого деда с курями?
- Адреса не знаю. Пойдете от Нарвской заставы к проспекту Стачек - этот дом по дороге и будет. Плакат Сталина на стене.
- В Питере на половине домов плакаты Сталина. - Он меня уже раздражал. - Нам что, еще три километра переться за курями, которых, может, и нет вовсе?
- Пацан не врет, - сказал Коля, похлопав его по плечу. - А если врет, мы вернемся и пальцы ему переломаем. Он же знает, что мы из НКВД.
- Вы не из НКВД, - сказал парнишка.
Коля выхватил из кармана шинели капитанское письмо и хлестнул им мальчишку по щеке:
- Это мандат капитана госбезопасности, по которому мы уполномочены реквизировать яйца. Что скажешь?
- А от Сталина мандат есть, по которому ты уполномочен жопу себе этим подтирать?
- Пусть меня сначала посрать уполномочат.
Я не стал дожидаться, чем закончится разговор. Если Коле охота мотаться по всему городу искать этих воображаемых курей - его дело. А у меня скоро вечер, мне домой хочется. Я не спал уже тридцать с чем-то часов, а потому развернулся и зашагал к Дому Кирова, пытаясь вспомнить, сколько хлеба заначил под кафельной плиткой на кухне. Может, и от Веры что перепадет. Она ж у меня в долгу - так бежала, что даже не оглянулась, хоть я ее и спас. Наверняка они все думают, что меня убили. Интересно, как она отнеслась? Плакала, уткнувшись Гришке в грудь, а он ее утешал? Или оттолкнула его, разозлилась - он же сбежал, ее бросил, а вот я остался и спас от неминуемого расстрела. А Гришка такой: "Ладно, я знаю - я струсил, прости меня", - и она его простит, потому что Вера Гришке все прощала всегда. И он будет утирать ей слезы и говорить, что они не забудут меня никогда, и какую жертву я принес - тоже не забудут. Только брехня все это - через год они и не вспомнят, как я выглядел.
- Эй, ты. Это тебе яйца нужны?
Жалкая фантазия так меня захватила, что я не сразу сообразил - обращаются ко мне. Я повернулся и увидел бородатого верзилу. Он пялился на меня, сложив на груди руки, и покачивался с пятки на носок. Таких здоровых мужиков я раньше никогда не видел. Он был выше Коли и гораздо шире в груди. Голыми ручищами может, наверное, расколоть мне черепушку, как грецкий орех. Борода у великана была черная, густая, блестела, будто намасленная. Интересно, сколько такому еды каждый день надо, чтоб не спасть с тела.
- А есть? - спросил я, проморгавшись.
- А что дашь?
- Денег. У нас хватит. Погодите, я друга позову.
Я побежал назад через весь Сенной. Впервые с нашей встречи я по-настоящему обрадовался, увидев Колю в этой его шапке. Он по-прежнему перешучивался с курчавым парнишкой - вероятно, пересказывал в подробностях свою мечту великолепно просраться.
- Эй, а вот и он! - заорал он при виде меня. - Я уж подумал, ты без меня сбежал.
- Там мужик - говорит, яйца есть.
- Отлично! - Коля повернулся к парнишке: - Сынок, приятно было.
Мы шли обратно мимо лотков, которые уже закрывались на ночь. Коля протянул мне "библиотечную карамельку" в бумажке:
- Держи, друг мой. Сегодня пируем.
- Тебе пацан дал?
- Дал? Продал.
- За сколько?
- Две за сотню.
- За сотню! - Я зыркнул на Колю - он развернул свой батончик, откусил и передернулся от вкуса. - Так у нас триста осталось?
- Точно. Считать умеешь.
- Нам же дали на яйца.
- Ну нельзя же яйца искать на голодный желудок, правда?
Бородач ждал нас на краю рынка, руки по-прежнему сложены на груди. Пока мы подходили, он оценивал Колю взглядом - словно боксер противника на ринге.
- Всего двое?
- А сколько надо? - парировал Коля, улыбнувшись. - Я слышал, вы яйца продаете.
- Я все продаю. Что дадите?
- Деньги есть, - ответил я, отчетливо припомнив, что мы с ним это уже обсуждали.
- Сколько?
- Хватит, - сказал Коля. - Нам дюжина нужна.
Бородач присвистнул:
- Вам везет. У меня как раз столько.
- Вот видишь? - Коля стиснул мое плечо. - Не так уж трудно.
- Пошли, - сказал здоровяк и двинулся через дорогу.