Авинов, с громко бьющимся сердцем, двинулся к логову врага. Вот откуда исходит опасное поветрие! "Муромцев" бы сюда, закидать бомбами, разрушить до основания…
Матрос-комендант угрожающе надвинулся из тьмы.
- Привет, товарищ Мальков! - прощебетала Даша.
- Ваши документы! - устало потребовал Мальков.
Полынова фыркнула и стала искать нужную бумажку по всем карманам, бормоча: "Да куда ж я его затыркала?" Найдя, что искала, она гордо, чуть обиженно предъявила свой пропуск и потребовала от Авинова:
- Покажи ему мандат, Кирилл! Покажи!
Кирилл показал. Матрос сразу подобрел и повёл рукой:
- Проходи, товарищ!
Авинов прошёл. Гул бесчисленных шагов и голосов наполнил Смольный, табачный дым висел под потолком плотной пеленой, пряча люстры, как в тумане.
Вот караулка, вот штаб Красной гвардии. Всё заставлено ящиками с винтовками, револьверами, гранатами, патронами. Пол покрыт слоем нанесённой грязи, усеян окурками, обрывками промасленной бумаги.
- Пошли! - сказала Даша, схватила Авинова за руку и повела его к лестнице.
На втором этаже располагался исполком Петросовета. Целый ряд запертых комнат белел аккуратными надписями: "Председатель ЦИК", "Финансовый отдел ЦИК", "Международный отдел ЦИК"…
- Тут одни меньшевики окопались, - с лёгкой гадливостью сообщила девушка и потащила Кирилла на третий этаж, где располагался эпицентр восстания - Военно-революционный комитет. Там постоянно трещали телефоны, метались ординарцы, прибегали и убегали делегаты отовсюду. Говорили все и сразу:
- …Надо устранить начальника второй латышской бригады. Есть боевой, близкий нам командир - Вацетис, его и поставим.
- …Диктую: "Питерский Совет… братски просит… Братски! От слова "брат"! Да… Просит не исполнять… преступных приказов правительства". Записали? Шлите радиотелеграмму в Центробалт!
- …Ревель звонит!
- Чего там у них?
- Образовали ревком! Заняли все необходимые пункты. Гарнизон подчинили!
- Молодцы!
- …Срочно передать по радио: "Центробалт. Дыбенко. Высылай устав!"
- …Не могли бы вы также продвинуть миноносец в канал против станции Лигово, держать под обстрелом станцию, не допускать пропуска подкреплений?
- Сделаем!
- …Откуда красногвардейцы? А-а… Пускай занимают Охтинский мост! Да!
- …Занят Балтийский вокзал!
А Даша всё вела и вела Кирилла за собой сквозь эту толчею, сквозь папиросный смрад, пока не завела в тупичок и не открыла дверь, на которую была прилеплена бумажонка с номерком - всё, что осталось от былого порядка времён институток и курсисток.
- Входи, входи!
Авинов вошёл, чувствуя себя телком на базаре, и девушка тут же заперла дверь.
- Всё! - выдохнула она. - Мы одни!
Комната, в которой они оказались, была обширна, заставлена кожаными диванами и застеклёнными шкафами. Лампы тут не горели, но и темно не было - три больших окна доносили свет Смольного и красноватые отблески костров. И гул, то спадавший, то достигавший грозного крещендо, наплывал со всех сторон, поневоле настораживая, взводя все нервы.
- Тебя это тоже возбуждает, да? - прошептала Даша, торопливо снимая пальто, стягивая платье, сбрасывая ботиночки, скидывая трусики, скатывая чулочки.
- Да, - признался Кирилл. Ему было странно и страшно раздеваться в штабе революции, но это придавало обычному прелюбодеянию оттенок запредельной порочности.
- Скорей, скорей! - задыхалась девушка. - О-о-о! Ещё… Ещё!
Авинову было и стыдно, и приятно, и боязно - он овладевал Дашей, тискал её сильное, налитое тело, а сам прислушивался, таил дыхание. Но извечная опаска любовника лишь растянула взаимное удовольствие - сначала Полынова кричала, потом ахала и стонала, а после раскинула руки и улыбалась блаженно, не раскрывая глаз, отдаваясь вся, до донышка.
Потом они долго лежали, остужая разгорячённые тела, унимая смятение душ. Охолонувшись, обнялись снова, друг друга согревая. Когда Кирилл пришёл в себя, он тут же почувствовал угрызения совести. Его долг был - стоять сейчас у Литейного моста вместе с текинцами и поджидать "вождя". А вместо того, чтобы исполнить важное задание, он похоть тешит…
- Одеваемся? - прошептал Кирилл. - Мм? Дева революции?
- Не-а… Я ещё хочу.
- Кануна?
- Тебя!
Утомлённые тела, уже насытившись друг другом, распалялись неохотно. Однако Кирилл освоился в непривычной обстановке - и перестал замечать галдёж за стенами. Утолив жажду близости в горячечном порыве, теперь он больше никуда не торопился, а нежно ласкал девушку - то грудь сдавит, то сосок сожмёт, то попу погладит, то шею поцелует.
И вот они снова угодили в тёмный и жаркий провал любострастия. И снова вернулись в явь, изнемогшие, но довольные.
- Слышишь, милый? - прошептала Даша. - Ты слышишь?
Приятно утомлённый Кирилл понял, о чём говорила его возлюбленная, и ответил:
- Слышу.
- Это революционные громы! Перуны!
- Болтуны, - простодушно и прямо брякнул Авинов, но девушка не обиделась. Улыбнувшись снисходительно, она сказала:
- Люди, не познавшие свободы, спешат выговориться. Народ безмолвствовал веками, а ныне он вышел на улицы, и все слышат его грозный глас, глас Божий!
- Кто - все? - поинтересовался Кирилл. - Царя скинули, а "временным" прислушиваться недосуг - заигрались они в свои глупые игры. Правительство… Сама же знаешь, оно у нас как сито - мука отсеялась, а сор и жучки остались. Министры наши сплошь ничтожества или предатели, а те, кто честны, более всего походят на мягкотелых медуз, обожающих планировать, рассуждать, обговаривать, а как до дела доходит, они сразу скучнеют и - шасть! - в сторонку, мировые проблемы решать. И кому ж тогда слушать? Революционерам? Эсерам да эсдекам, обожавшим шляться по Лондонам и Парижам? Приятно, наверное, бороться с самодержавием, сидя в кафе на бульваре Сен-Жермен! А на что ещё способны революционеры? Бомбы кидать в "сатрапов"? Экспроприировать экспроприаторов? Ну, ломать - не строить!
- Первым делом, - важно сказала Даша, - надо взять власть! А уж потом эту власть употребить на благо народа. Не волнуйся, Кир, мы слышим глас Божий!
- Знаешь, что самое неприятное? - вздохнул Авинов, потихоньку одеваясь. - Самое неприятное заключается в том, что глас сей неразборчив. Вы слышите нечленораздельный рёв толпы и толкуете его по-своему, вкладываете нужный вам смысл. Вы говорите: "Раздался стон народный!" - а это не стон, это мат и вой, тупое пьяное мычание.
- Ты не любишь народ, - сказала с осуждением Даша.
- А кто его любит? - пожал плечами Кирилл. - Как вообще можно любить множество людей? Любят одного или одну. Вот я тебя люблю.
- Правда? - спросила Даша с неожиданной робостью в голосе.
- Истинная. Пошли?
- Пошли. О, уже десять часов! - Девушка замешкалась, не досказывая, но всё-таки договорила: - Тебе было хорошо со мной?
- Очень! - честно признался Кирилл.
Даша на секундочку прижалась к нему, подлащиваясь, и пошагала к дверям, покачивая бёдрами. Пальто своё она несла на руке.
За порогом комнаты парочку снова закрутил человеческий муравейник, потоком людским снёс по лестнице на второй этаж и выбросил возле иногороднего отдела ЦИКа.
- Товарищ Рахья! - радостно воскликнула Даша.
Медлительный светловолосый парень обернулся и приложил палец к сжатым губам. У порога стоял сухощавый, невысокий мужичок еврейского обличья, усатенький, с бородкой, одетый во всё кожаное - сапоги, штаны, куртку и кепку.
- Товарищ Свердлов! - обратилась к нему девушка, понизив голос до громкого шёпота. - А что…
Мужичок оборотился к ней, сверкнув очками в тонкой оправе и сказал негромко:
- Ильич - в Смольном!
- О-о! - Полынова молитвенно закатила глаза.
Кирилл заглянул через плечо Свердлова и увидел того, кого недавно хотел ликвидировать.
С лысой головой, со щеками, покрытыми рыжеватой щетиной с упрямыми складками у рта, Ленин производил впечатление человека упрямого, настойчивого, но недалёкого. Лобастый, с широковатым носом и чуток раскосыми глазами, он походил не на мыслителя, а на борца, кровожадного и безжалостного, способного на всякую хитрость, на любой подлый приём. Голова ему нужна, чтобы бодаться и держать удар.
Наблюдение даже успокоило Авинова. Да, из-за него план ликвидации сорвался, но стоило ли вообще рисковать? Кому он нужен, этот Ленин? Выскочка, недоучка, нерусь - в крови Ульянова намешано по четверти от немца, еврея, чуваша и калмыка. Стоило ли мараться?
Одного у "Ильича" не отнять - толкать речи он умел. О Ленине кто-то сказал, что он словно топором обтёсывал свои мысли и преподносил их в лубочно упрощённом виде. Народные массы внимали Ульянову и шли за ним.
- Уходим, - прошептала Даша и вывела Кирилла за руку.
И Авинов тут же столкнулся с хмурым солдатом в распахнутой шинели, с кудлатой бородкой. Корниловец его сразу узнал, того самого окопника, что приставал к Даше на Дворцовой площади, и уступил дорогу, не желая затевать ссору, однако солдат тоже был памятлив.
- Ага! - вскричал он, напуская винно-водочных паров. - Попался, шкура! Братцы! Хватай контру! Это он Ваську подстрелил на площади!
Крепкие руки тут же ухватили Авинова. Кексгольмец ощерился довольно, замахнулся…