- Да. - Согласилась принцесса. - Я ничем не отличаюсь от других девочек. Я тоже мечтаю о принце, о том, что он когда-нибудь явится в мою деревню, взойдёт на колокольню, и под нею увидит меня…
- Красиво, - улыбнулся Аркадий. - И что тут смешного?
- Смешно, - смущённо произнесла она, - что именно от вас я ожидала взгляда вниз, на землю. А вы упрямо не хотели замечать меня, и глядели в небо.
- Ага! - Улыбнулся Аркадий, - значит, я на роль принца уже не подхожу?
- Напротив, - очень серьёзно произнесла девушка. - Когда вы задрали подбородок к небу… - она потупила взгляд и заставила себя замолчать.
- Ты часто здесь бываешь? - Спросил Аркадий, чтобы нарушить затянувшуюся паузу, от которой обоим стало неловко.
Эта девчонка смущала своей наивностью. От нее веяло простором и прямой, исходящей от дремучей детской невинности, провинциальной чистотой церковного воспитания. Он думал, что задал ей невинный вопрос, а её щёки пылают огнём, и кивает, словно пытается потушить вспыхнувший пожар.
Девушка села на ступеньку, уткнула лицо в колени, и в полной тишине просидела несколько минут. Аркадий даже подумал, а не заснула ли она? Когда же девушка оторвала лицо от колен, глаза её светились счастьем. Своей улыбкой она осветила Аркадия, и он улыбнулся её свету, и испытал неизвестное до сих пор чувство, когда забываешь, что ты умеешь дышать, а сердце, замирает от восторга, и уже никуда не торопится.
- Аркадий. - Представился он, протягивая руку.
- Очень приятно, - улыбался Ангел, не называя имени.
Тяжело дыша, Аркадий присел рядом. Он вдруг услышал, как стучало его сердце. Оно билось гораздо усердней, чем обычно. И Аркадий отчаянно заглянул в её глаза.
Новая вспышка света, точно солнечный зайчик из детства, ввела его в состояние продолжительного восторга…
* * *
Когда всё это прошло, Аркадий спросил:
- Как ты это делаешь? - И девушка, приложив палец к губам, сказала односложно:
- Слушаю.
Аркадий прислушался, но ничего не услышал, а девушка закрыла глаза и произнёсла:
- Слушай своё сердце, своё дыхание, слушай небо, слушай колокола.
- Как это? - удивился Аркадий, ощущая волнение. - Ведь колоколов-то здесь нет?
- Это так, но, вот, скажем, для дедушки моего - они как бы и сейчас здесь. Он помнит их. Они всё ещё звучат в нём. Он говорит, что когда перестанет их слышать, то умрёт.
- А что ты слышишь? - спросил Аркадий. - Бога слышишь? - Не ожидая ответа, он зачем-то глянул в низ, перегнувшись через перила. То, что он увидел - ошеломило его. Он увидел себя, распластанным на площади. И не успел он испугаться, как снова оказался на колокольне, а за его спиной продолжала говорить очень странная девушка.
- Мой дедушка всю жизнь при часовенке, да при этой колоколенке. Сперва, служил звонарём. Тогда и слышал Бога. А когда всё это стало складом, а он сторожем при нём, - тогда он и оглох. Вообще-то он слышит, но говорит, что глухой, потому что перестал слышать Бога. А я вот, при нём. Бога пока не слышала. Зато слышала что-то другое. - Она присела, улыбнулась и склонила голову набок.
- Что же это: что-то другое? - Резко обернулся от своего видения Аркадий, у которого снова закружилась голова. Он едва справлялся с полуобморочным состоянием. Его сознание упрямо устремлялось туда, где он летел вниз, на каменную площадь. Падение неизменно заканчивалось тем, что он снова оказывался рядом с очень странной, очень привлекательной и дикой девушкой без имени. Аркадий сел на верхнюю ступеньку. Его колени дрожали. Девушка присела рядом, спустив ноги в пролёт. Сквозняк задрал её ситцевый сарафан, а она ловко поймала подол и подоткнула под себя. Освободив руки, она положила их на голову Аркадия, и он почувствовал, что ему становится лучше.
- Иногда, - серьёзно произнесла девушка, и губы ребёнка кротко заулыбались. - Я слышу голос Небесного Иерусалима. Он зовёт меня к себе. А по ночам я мечтаю о нём…
Головокружение исчезло, звон разбитых колоколов оставил уши, и счастливый Аркадий предложил:
- А давай я отвезу тебя в Иерусалим! - Над ними зависла тишина. Девушка глядела на Аркадия очень внимательно.
- А что? - взволнованно бормотал он. - Мои предки оттуда. Родители уже там. Одно слово, и уедем в Израиль жить!
- Как это? - спросила девушка.
- Как муж и жена! - Испуганно выпалил Аркадий. - Соглашайся, а?
- Ты берёшь меня в жёны? - спросила она серьёзно, глядя в его глаза. - Ты ведь даже не знаешь моего имени.
- Я уезжаю в Израиль, - начал он издалека, а потом сам себя прервал и выпалил: - Да! Я беру тебя в жёны.
Она медленно встала, не сводя с Аркадия округлившихся глаз. А он, боясь, что не знает, как ей рассказать о том восторге, который переполнял его, быстро произнес:
- Да! Да я беру тебя в жёны! Ты очаровала меня, околдовала, я хочу быть с тобой всю жизнь и счастливо с тобой состариться!
Она повернулась к нему спиной, сделала три шага, и побежала к лестнице.
- Постой! - крикнул он, когда её голова готова была скрыться в лестничном проёме. - Так ты согласна?!
- Да! - Ответила девушка.
* * *
- Дедушка! - Она вбежала в дом, едва не сбив деда с ног.
- Мария! - Крякнул он, обнимая внучку.
- Дедушка. Он нашёл меня!
- Кто нашёл тебя? - спросил старый звонарь и выпрямился во весь свой могучий рост, беря в руки палку. - И что нам это сулит, сердечко моё?
- Дедушка, ну какой же ты непонятливый! Меня нашёл он! Он, дедушка. Принц. Из сказки…
- Да кто он, твой принц, сердечко моё? - Тяжело вздохнул дед Аникей, крестясь.
- Только что он был на колокольне! - Вилась вокруг деда Мария. - Он позвал меня в Иерусалим! Дедушка! Правда, это судьба? Разве ты не предупреждал меня, что так должно будет случиться?
- Ай-ай-ай-яй, - запричитал старик! - А я-то и не понял: чего это Велимирушка так забегал. А он беду почуял. Раньше меня почуял. Раньше, чем я, старый, почуял радость. Ну, ничего, внученька, радость и беда - две стороны нашей жизни. Не зная одной, не оценишь другую. - Дед нежно, едва касаясь головы, погладил внучку, и поцеловал в лоб:
- Я хочу видеть этого посланника Иерусалима!
* * *
Аркадий лежал на раскладушке посреди комнаты. После вчерашней попойки со школьным другом, его немного подташнивало. Он лунатически бродил по комнате, ища кран. Рассовав по сторонам посуду, он воткнул в освободившийся проём голову, и долго и жадно пил воду из-под крана. Тут он сорвался, как очумелый, и умчался в туалет.
- Ты чем меня напоил, чудовище?! - Кричит со стоном Аркадий.
На кровати валяется и притворяется спящим Аркашкин друг, Сашка Бубен.
- Молчишь, гад?! - Обращается к нему Аркадий. - Я тебе это припомню, когда ко мне в Иерусалим приедешь. Буду поить палёной водкой из русских некошерных магазинов. Так и знай! Я тебе эту водку никогда не забуду, Бубен. И можешь дальше притворяться, что спишь. - Аркадий пробежал босыми ногами по полу и с ходу запрыгнул на раскладушку, едва не завалив её.
* * *
Под притворное сопение Сашки, Аркадий кутается в одеяло. Сев поудобней, насколько позволяет это сделать раскладушка, он глядит в окно, за которым раздаются первые звуки просыпающегося города. Аркадий вспоминает своего вчерашнего Ангела. Фантазия быстро рисует ему деревенскую картину, на которой колоколенка и часовня изображены утренней порой. И колокольня была с колоколами, и на часовне сиял под солнцем золотой купол и крест. И Аркадию казалось, что это их сияние пробивается лучиком солнца сквозь занавески.
А луч ткнул в окно палец и упёрся ногтем в стену, где висела старая школьная фотография. Аркашка и Бубен. Обнявшись, с сигаретами в уголках губ, стоят они на задворках школы.
- Восьмой… или девятый класс. - Припоминает Аркадий, и оттаивает его обида на друга.
Фотографиями обклеен весь угол, и на каждой их неразлучная парочка хохочет от собственных проказ…
* * *
Фотографии пробудили рой воспоминаний. Но все они оказались конечными. За облаком иллюзий терпеливо ждала его "странная девушка".
* * *
- Ты даже не узнал её имени, - отговаривал Бубен друга от дальней дороги, стоя в кабинке душа под большой струей холодной воды.
- Признайся. Просто, ты был очарован ею! С кем не бывает. Сначала обворожат, а потом отваживают. Все они, ведьмы, одинаковые.
- Неправда! Всё было не так. Она мне сказала "Да". - В состоянии тихого счастья Аркадий влезает в джинсы, засовывает руку в карман, в другой карман, обыскивает пиджак… Бросает взгляд в угол комнаты.
- Что за чёрт! - кричит он, и начинает метаться по комнате. - Не может быть! Не верю! Господи, сделай так, чтобы я оказался неправ!
Он пинает дорожную сумку, опрокидывает раскладушку.
- Чья-то злая воля надомною куражится! - кричит Аркадий в лицо другу, выходящему из ванной. И тут же умолкает. Он рассматривает подбитый глаз, разбитую губу, сбитые до крови руки.
- Картина, написанная болью и унижением, - сказал Аркадий.
- И это всё, что я могу услышать в утешение?
- Могу добавить, что подписана картина синяками и кровавыми шрамами.
- Вот видишь? - Усмехнулся Бубен, - а ты тут пургу поднял. - Бубен демонстрировал побои.
- Перепил вчера, веди себя прилично. И нечего в чужом доме еврейский погром устраивать.
- Бубен, - развёл руками Аркадий, - только не говори мне, что это я тебя так отделал, когда ты рвался спасать от еврейской несправедливости мир. Короче, у меня пропал кейс с деньгами. И ключи от машины. Какое отношение это имеет к произведению искусства на твоей морде?