Узник с трудом упёрся ладонью в землю и чуть приподнялся.
- Тучен ты больно, боярин! Не разорвало бы тебя от рублев моих.
- На дыбу его!
Короткая шея боярина до отказа втянулась в плечи.
- На дыбу! - И забился в удушливом кашле. Тающим студнем подплясывали обвислые щёки, подушечки под глазами от напряжения взбухли подгнившими сливами, а из носа при каждом выдохе с присвистом вылетали и лопались пузырьки.
Холопи стояли позади, не смея пошевельнуться. Обессиленный, князь перевёл наконец грузно дух.
- Квасу!
Тешату потащили в подвал. Вскоре оттуда донёсся сухой хруст костей.
Ряполовский оттолкнул поднесённый холопем ковш и истомно зажмурился.
К нему подошёл отказчик.
- Не пожаловал бы ты, господарь, людишек сына боярского к себе на двор согнать?
Боярин погрозился шутливо:
- Гоже бы по чести творить.
Он расплылся в самодовольной улыбке и оскалил жёлтые тычки зубов.
- Чуешь, хрустит?
- Чую, осударь.
И с трудом выдавил на лице угодливую усмешку.
- Были бы косточки, а хруст для тебя, князь-боярин, завсегда обретётся.
Симеон расчесал короткими пальцами бороду, взял ковш и, гулко глотая, опорожнил его.
- Погожу, покель сам в ножки поклонится! - нарочито громко крикнул он, чтоб было слышно в подвале, и, заложив за спину руки, пошёл вразвалку к достраивающимся хороминам. - Бери, дескать, всё с животом, токмо помилуй! Ху-ху-ху-ху!
Васька встретил боярина, распластавшись на крылечке, подле сеней.
- Скоро ли, староста, палаты поставишь?
Выводков поднялся с земли.
- Почитай, готовы без малого. - И, сделав движение к хоромам, согнулся дугой. - Не покажешь ли милость на кровлю взглянуть?
Ряполовский поднялся по винтовой лесенке на кровлю. За ним скользили тенями спекулатарь и староста.
С нескрываемым восхищением любовался князь шатрами-башнями, осторожно ощупывая причудливую резьбу по углам.
Рубленник скромненько потупился.
- С благословения твоего, господарь, сведём мы шатры бочками да окожушим решетинами мелкими.
- Роби, како помыслишь.
Они прошли в терема. Староста с каждой минутой всё более смелел, забывая разницу между своим положением и боярским, и держался почти как равный.
- Тут, в чердаках, мы окна сробим. А для прохладу твоего - гульбища, балясами огороженные. Таки, князь, хоромины будут - малина!
Уходя, Симеон милостиво протянул старосте руку для поцелуя и, сосредоточенно уставившись в небо, тупо обдумывал, какой бы подать холопю, хотя бы для видимости, совет. Он уже начинал сердиться и, чтобы как-нибудь вывернуться, топнул ногой.
- Всё ли упомнил?
Едва скрывая презрительную усмешку, Выводков отвёл лицо и приложил руку к груди.
- Всё, господарь.
Князь неожиданно щёлкнул себя по лбу и сразу заметно повеселел.
- Эка, упамятовал! Ты прапорцы сроби на краях чердачных!
Рубленники кончали работу. Завидя боярина, они дружно упали ниц.
Князь устало спустился в подклет.
- А пошто скрыни не сроблены?
Староста собрал морщинками лоб.
- Ни к чему скрыни холопям.
- Хо-ло-пям?
Глыба живота Ряполовского ходуном заходила от смеха.
- Смердов хоромами жаловать?!
Чувствуя, что вместе с нарастающим раздражением к груди подступает порыв кашля, боярин присел на чурбак и осторожно, открытым ртом, вобрал в себя воздух.
Спекулатарь бросился из подклета и тотчас же вернулся с ковшом, полным кваса.
- Испей, господарь!
Симеон пригубил ковш и натруженно встал.
- Завтра же скрыню поставить!
Невесёлый возвращался Васька в починок. Сиротливо болтался за спиною оскорд, и глухо полязгивали на поясе большие ножи.
Клаша поджидала рубленника на огороде. Он присел на меже подле девушки и закрыл руками лицо.
- Об чём ты?
Выводков согнул по-старчески спину.
- Зря палаты те ставлю… Голос его задрожал и оборвался.
- Аль не любо боярину?
При упоминании о Ряполовском рубленник точно очнулся от забытья и, вскочив, неожиданно разразился жестокой бранью.
Клаша гневно рванула его за плечо.
- По костре стосковался?
Он грубо её оттолкнул.
- Спалю, а тамо пускай со мною творят, чего пожелают!
Ткнувшись подбородком в ладонь, девушка молча пошла к избе отца. В склонённой на полудетское плечико голове её, в медлительности шага и чуть вздрагивающей, точно от скрытых рыданий, спине, в тонких изломах всей стройно вылепленной фигурки было что-то до того скорбное и умильное, что у Выводкова, помимо воли, сразу растаял гнев.
- Клаша!..
Лицо его вытянулось и потемнело. Пальцы судорожно щипали русый пушок бороды.
- Не гневайся на меня, бесноватого!..
И, двумя прыжками догнав девушку, благоговейно приложился к шёлковому завиточку, непослушно выбившемуся из-под холщовой косынки.
- Не гневаешь ты меня, а кручинишь.
Васька уселся на землю и привлёк к себе слабо упиравшуюся Клашу.
- В подклете-то не людишкам быть, а казне. Эво-на, како князь обернул.
Она безразлично пожала плечами.
- По моему бы, по девичьему умишку, не всё ли едино, где холопю голодную ночь ночевать?
Выводков растерянно захлопал глазами. От простых и спокойных слов девушки ему стало вдруг как-то не по себе.
- А и впрямь, - глухо вытолкнул он из груди, - подклет яз подгонял под хоромины, а пузо холопье не сдогадался замуровать.
- И не кручинься, выходит.
Они умолкли, задумчиво уставившись в тихие сумерки. Над головами неслышно закружилось вороньё и устало облепило серую тень придорожной черёмухи. Сквозь раскинутый по небу прозрачный покров там и здесь жёлтыми бабочками ложились звёзды.
- Ишь, добра колико! Чать, всю губу прокормишь горохом тем, - болезненно усмехнулся рубленник.
- Грезится тебе, Вася!
- Кой грезится! Ты поглазей, колико пораскинуто в небе золотого горошку.
Клаша укоризненно покачала головой и незло пожурила:
- Охальник ты!
Над вздремнувшим ручьём мирным стадом овец клубился туман. Из-за леса, шурша примятой травой, подкрадывался влажно вздыхающий ветер.
- В избу пора, - поёжилась от сырости девушка.
Васька неохотно поднялся.
- Пошёл бы яз в лес, да николи не обернулся сюда. Она ласково прижалась к нему.
- Аль попригожей место сыскал?
- И сыщем! Неужто с тобой доли не сыщем?
И, снова усевшись, Выводков спрятал голову у неё на груди.
- Возьмём мы с тобою на Волгу путь. Слыхивал яз, живут там холопи при полной волюшке да веселье.
Клаша перебирала длинными тонкими пальцами, пропахнувшими землёй и свежей зеленью, его шершавые кудри и о чём-то мечтала.
- Чуешь, девонька?
- Чую, Васёк… Токмо… с отцом како быть?… За нас с тобой забьёт князь отца-то.
Васька присвистнул.
- Како, выходит, ни кружи, а дале курганов-то этих нету нам, холопям, дороги. Неуверенно, точно рассуждая вслух с самой собой, Клаша предложила вполголоса:
- Нешто прикинуть отца подсуседником к твоим старикам?
Губы Васьки передёрнулись горькой усмешкой.
- Были старики, да все вышли…
- Померли?
- Мать померла, а отец…
Он махнул рукой.
- Да чего тут и сказывать!..
Но сейчас же горячо зашептал:
- Живали мы под Муромом - городом. А пожгли нас татары, - отец, с нужды, закабалил сестрёнку мою за сыном боярским Колядою. Ну, после того подался со мной в будный стан отец смолу варить да лубья драть. Токмо не вышло: перехватил нас отказчик боярской. А прослышал тот отказчик, что не охочи мы в кабалу идти, а и наказал холопям вязать нас. Тут и грех недалече. Отстоял яз свою волю оскордом. Почитан, от головы отказчиковой и следу-то не осталось.
Клаша передёрнулась от скользнувшего по душе острого холодка.
- Тако и загубил человека?
- Загубишь, коли тебя, яко волка, норовят закапканить. - Он встал и строго уставился в небо. - Негожий обычай спослал Господь кабалою людишек кабалить.
Не помня себя от ужаса и возмущения, девушка истово перекрестилась.
- Не вмени ему, Господи Сусе… Не вмени ему в грех!
Резким взмахом руки Выводков отстранил её от себя.
- Нету тут греха перед Господом! Не хулу возвожу, а печалуюсь! Поглазел бы он, показал бы нам милость, на холопей своих!
Из груди рвались полные горького возмущения слова. Он не слушал умолявшую его остановиться девушку и ожесточённо кричал в далёкое звёздное небо, выкладывая немой пустоте всё накипевшее горе.
По дороге поползли какие-то странные тени. Клаша зорко вгляделась во мглу.
- Гомонят… - шепнула она испуганно и припала к меже.
Рубленник взялся за оскорд.
- Никак, тятенькин голос? - удивлённо пожала плечами девушка.
- Не подходи! - замахнулся староста.
Старик попятился в сторону.
- Онисим яз. Аль не признал? - И, поддразнивающе:-Милуетесь, голубки? А яз упрел вас, охальников, сдожидаючись. - Он подошёл ближе. - Людишки наши в посад задумали путь держать, для прокорма, а вы тут челомканьем кормитесь.
Васька заторопился.