Народец подобрался все больше мелкий, ленивый и туповатый. Процедура тренировок запасников на плацу вызывала жалостливое недоумение: "что все эти люди здесь делают?".
С офицерами в 56-м полку дела были еще хуже, чем у нас. Нас-то на четыре роты двое вменяемых - я и Сороковых. А у них на двенадцать рот вменяемых было трое: двое выслужившихся в офицеры из унтеров и один московский интеллигент Сережа Эфрон - кстати, муж Марины Цветаевой!
Наше гренадерское офицерство с "запасными" коллегами не ладило, за исключением Эфрона - Сергей был принят нашим сообществом благосклонно по причинам, мне неизвестным.
В продолжение темы о запасном пехотном остается добавить, что вооружены они были трофейными австрийскими "манлихерами" без штыков, причем винтовок хватало только на половину личного состава, и подразделения постоянно делились по типу тренировки на "шагистов" и "стрелков", передавая оружие по кругу.
Поглядывая в окно на мучения пехотинцев, изображавших штыковой бой с помощью прикрепленных к винтовкам прутиков, я размышлял о том, что, несмотря на явный прогресс, по сравнению с известным мне вариантом развития исторических событий, Россия все же не смогла в достаточной степени обеспечить себя всем необходимым для ведения полномасштабной войны.
Думы тяжкие были прерваны неожиданным вопросом поручика Беляева:
- Барон, вы ведь служили в третьем батальоне?
- Именно так, Владимир Игнатьевич!
- Вот видите! Я же говорил! - победно ухмыльнулся Беляев. - Капитан Берг был вашим начальником?
- Да. А в чем дело?
- Просто мы с Андреем Ильичом обсуждаем целесообразность похорон штаб-офицеров на Родине за счет казны.
- Я считаю, что это почетно! - подтвердил Пахомов.
- А при чем тут капитан Берг?
- Ну как же! - удивился наш "самый весомый гренадер". - Ему же еще летом памятник справили на Немецком кладбище на Введенских горах, за казенный счет! Я еще с одним взводом в караул ходил. Командование гарнизона было и из штаба округа тоже!
Но я уже не слушал…
Надо же, а я, лопух, и не знал, что Иван Карлович похоронен здесь, в Москве!
8
Извозчик остановился у стрельчатой арки кирпичных ворот готического стиля на Госпитальной площади и объявил:
- Извольте, вашиблаародия, Немецкое кладбище!
- Савка, отблагодари! - велел я, выбираясь из коляски на брусчатку мостовой.
- Ирод! Чуть не растряс! - пробурчал мой денщик, спрыгивая с облучка, где сидел бок о бок с извозчиком. Потянувшись, он сунул руку в карман шинели и, недовольно зыркнув единственным глазом, кинул вознице положенное вознаграждение: - Накося тебе твой двугривенный!
- Благодарствую! Прикажете ожидать? - ничуть не обидевшись, поинтересовался "ванька", осматривая монетку.
- Нет! Езжай себе!
- Да помогите мне наконец вылезти! - возмутился сидевший в коляске Литус, который на протяжении всей мизансцены терпеливо ожидал, когда же о нем вспомнят.
Мы с Савкой подхватили Генриха под руки и аккуратно поставили на мостовую, следом вручив болезному его костыль. Надо сказать, что мой друг шел на поправку и последнее время обходился только одним костылем, напоминая при этом незабвенного Джона Сильвера.
- Венок не забудьте! - напомнил Литус, одной рукой пытаясь одернуть шинель.
- Тебя же не забыли? - огрызнулся я. - Савка! Венок!
- Уже, вашбродь!
Узнав у кладбищенского сторожа, где находится интересующее нас захоронение, мы двинулись в глубину главной аллеи.
Иноземное, а точнее, Немецкое кладбище на Введенских горах и в мое время было одним из памятников культуры. Многочисленные надгробия с надписями на русском, немецком, французском и польском языках поражали разнообразием - от простых каменных плит до роскошных мавзолеев из мрамора.
А вот и цель нашего печального путешествия: трапециевидная стела на резном четырехугольном постаменте.
"Капитанъ ИВАНЪ КАРЛОВИЧЪ БЕРГЪ Московскаго 8-го гренадерскаго полка. Родился 22 сентября 1881 г. Палъ въ сраженiи 16 iюня 1917 г."
Чуть ниже под прочерком - все то же самое, но по-немецки. Вот только вместо "Иван Карлович" - просто "Johann", и в самом низу - "Ruhe in Gott".
У подножия памятника - небольшой венок с надписью "Dem Lieblingsmann und dem Vater".
Савка без слов возложил рядом и наш поминальный дар "От друзей и сослуживцев" и вместе с нами обнажил голову.
Стоя на холодном ноябрьском ветру, я вспоминал этого строгого, но душевного человека с высоким лбом мыслителя и блеклыми печальными глазами. Отличавшийся в житейских делах типично остзейской флегматичностью, по службе Иван Карлович был суров, но справедлив. Будучи одним из младших офицеров нашего 3-го батальона, я всегда чувствовал уверенность в себе и в нем как в вышестоящем начальнике.
Теперь же, стоя у строгого черного камня, ощущаю только глубокую печаль и чувство потери…
Стоящий за спиной Савка начал было "Помяни, Господи Боже наш…"…
Я подумал, что надо заказать заупокойную службу, но вовремя вспомнил, что лютеране не признают церковных заупокойных молитв - они верят, что только пока человек жил, за него можно и нужно было молиться.
Пошел легкий пушистый снег. Снежинки, кружась в воздухе, оседали на наших непокрытых головах, таяли на лице…
Покойся с Богом, Иван Карлович Берг, капитан московских гренадер…
- Здравствуйте, господа! - произнес из-за наших спин тихий женский голос с едва заметным акцентом. - Вижу, вы пришли навестить моего бедного Йоганна?
На дорожке стояли две дамы в темных пальто и шляпках с черными вуалями. Та, что постарше, тяжело опиралась на руку своей юной спутницы.
Мы четко, как на параде, надели фуражки и поочередно представились:
- Третьего батальона Московского гренадерского полка поручик Генрих Литус!
- Запасного батальона Московского гренадерского полка подпоручик Александр фон Аш!
- Анна Леопольдовна Берг… Вдова Ивана Карловича. А это моя дочь - Эльза…
Упомянутая девушка сделала книксен, а мы в ответ склонили головы и щелкнули каблуками. Точнее, щелкнул я, а Генрих изобразил стойку "смирно" настолько, насколько это возможно сделать, опираясь на костыль.
- Мы пришли помянуть Ивана Карловича. Ведь он был нашим батальонным начальником, - пустился в объяснения Литус. - Как только вышла оказия, мы взяли на себя смелость возложить венок от лица тех, кому довелось служить вместе с ним.
- Я вижу, вы ранены? - Дама глазами указала на костыль.
- Мы с Александром вместе находились на излечении в госпитале.
- Это… После ТОГО боя?
- Да. Мы оба были ранены в том бою под Розенбергом. Александр чуть раньше…
- Скажите, господин поручик… - Анна Леопольдовна замялась. - Вы были при этом, когда моего Йоганна… Когда он умер?
- Нет. Когда господина капитана… Ивана Карловича… - неуверенным голосом поправился Генрих, - ранили, я был в другом месте. Но так случилось, что нас вместе несли в лазарет…
- Он что-нибудь говорил? - Лицо женщины побледнело, и она крепче сжала локоть дочери.
- Иван Карлович был в беспамятстве… - убитым голосом проговорил Литус.
Анна Леопольдовна покачнулась, и я бросился ее поддержать.
- Благодарю вас, - еле слышно прошептала она. Потом медленным движением подняла вуаль и посмотрела в глаза бледному как смерть Генриху. - Я должна знать, как… Как это случилось!
Но Геня молчал, стиснув изо всех сил перекладину костыля.
На самом деле "это" произошло прямо у него на глазах. Они с Иваном Карловичем стояли у перископа на только что отбитом у немцев наблюдательном пункте, когда шрапнель разорвалась почти на бруствере. Свинцовый дождь хлестнул по всех, кто там находился: погибли вестовые и телефонист, Берг был смертельно ранен, а Литусу досталась одна пулька, раздробившая бедро.
По сути, Иван Карлович заслонил Генриха собой…
Вот об этом как раз и не стоило говорить…
Никогда!