Александр сторожко двинулся направо, где его должен был ждать Иван Ларин – настоящий сибиряк, забайкалец.
Иван был из гуранов, то есть являлся метисом, мешавшим в себе русскую и бурятскую кровь, а уж стрелял он так, как Творогову и не снилось. Однажды на стрельбищах попал в десятку, а парни посмеиваться стали: дескать, куда ж ты остальные четыре пульки послал?
А Ларин невозмутимо зашел за мишень, колупнул трухлявый пень, а там все пять пулек лежат, как бусинки, одна за другой. Пять выстрелов в одну дырочку!
Незаметное шевеление привлекло внимание Творогова, и Саня рассердился на себя – не отвлекайся, боец!
Ствол дуба опять шевельнулся, и лишь теперь Творогов различил человеческий силуэт. Подойдя ближе, он распознал Ивана.
– Готов? – шепнул он.
Ларин кивнул.
– Будешь меня страховать.
– Понял.
– Пошли.
Запахло соляркой – на "Шверерах" стояли дизели, – и вскоре впереди выросла угловатая глыба бронеавтомобиля.
"Шверер Панцерпэхваген" – так вроде выговаривается его название. Но "Шверер" – это куда короче.
В потемках шатались двое часовых, уныло ругаясь по-немецки. Тут к ним приблизился третий, тот самый офицер, что чуть было не наступил на Творогова.
Иван посмотрел на Саню, и тот кивнул. Скользящим движением Ларин вытянул пистолет с накрученным ПББС – "глушителем", как комиссар говорит.
Только офицер стал что-то сердито выговаривать дозорным, как – хлоп, хлоп, хлоп! Три пули, три трупа.
Сняв с офицера МП-40, Творогов приблизился к бронеавтомобилю и прикрепил взрывное устройство. Часовой механизм уже был взведен, оставалось только включить, и пускай тикает.
Заложив еще пару "подарков" и подложив заряд в грузовик, затаренный ящиками с минами, Саня глянул на часы – время еще было. Пришатнувшись к Ивану, он шепнул:
– Пошумим?
– Пошумим, однако! – ухмыльнулся гуран.
– Уходим точно по времени.
– Ага.
Партизаны разошлись, и Творогову показалось, что он расслышал хлопок. Может, и показалось – немцы здорово нарушали тишину.
Нет, доблестные эсэсовцы сдерживались, вели себя тихо, но когда двигаются сотни и сотни людей, шорохи и шепоты сливаются в шумы. Ну, оно и к лучшему – на таком фоне шаги совершенно не слышны.
Александр медленно приблизился к поляне, где немцев было особенно много. Нахохлившись, они хлебали варево из мисок.
Очередью бы вас… Нельзя.
Творогов посмотрел на часы – светящиеся стрелки подходили к нужной цифре. Уже можно.
Спокойно вскинув бесшумный пистолет, он сделал два выстрела. Сместившись, израсходовал еще три патрона. Немцы вздрагивали и оседали или валились кулем.
Их "камарады" все еще ничего не понимали, хотя голоса поднимались, делаясь все громче, и напряжение звучало в них весьма явственно.
Ага, вот один закричал, другой… Задергались, фашики!
Творогов начал осторожно отступать.
Целая опергруппа просочилась сквозь немецкие порядки. Пошумела и отошла. Скоро будет фейерверк, а потом можно будет и отдохнуть. Уже почти лето, тепло…
Говорят, руководство СС отбирало в отряд карателей самых стойких, самых бывалых. Возможно.
Вечерний сюрприз будет для них весьма неприятен, но назад они не побегут. Однако и ночь спокойно провести не получится – будут сидеть и вздрагивать. А утром – в бой.
Невыспавшиеся, усталые, злые. Ничего, с-суки, мы вас взбодрим… Время!
В ту же секунду темный лес озарился вспышками огня, и разнесся грохот. У "Шреверов" то передок подкидывало, то задок.
Лопались топливные баки, и лужи горючего растекались жидким пламенем. Самыми эффектными стали подрывы грузовиков с боеприпасами – множественные, дробные раскаты ощутимо давили на уши, "Опели" превращались в груды металлолома, а осколки так и свистели во все стороны, сбривая ветки и головы, вонзаясь в безвинные стволы, калеча вояк, возомнивших себя высшими существами.
"Они заказывали музыку? – вспомнил Саня выражение Судоплатова. – Так пусть теперь попляшут!" Вот именно…
Взрывы затихли, и стало как будто темнее, хотя огонь не гас во многих местах. Зато шум не унимался – немцы бегали и орали, спасая своих и лихорадочно отыскивая чужих. А никого!
Ничего умнее артобстрела эсэсовцы не придумали – обстреляли из минометов лес впереди. Мины свистели, ухали, успокаивая арийские душонки своим бабаханьем.
Лишь к полуночи умолкли голоса, но шаги были слышны всю ночь. Похоже было, что одна половина карателей дремала, а другая ходила вокруг да около, высматривая неприятеля.
Немцам даже в голову не приходило искать врага в тылу. Вояки…
Лишь только рассвело, каратели собрались в поход. Вялые и голодные, они шагали, оставляя за спиной машины, целые и подорванные, а также разведчиков-диверсантов.
А тем куда спешить? Свои дела они сделали еще вчера…
Творогов прислушался.
На подходе к немецким позициям они понаставили растяжек и "монок"…
Рвануло. По звуку – "лимонка". Еще одна…
А вот и "монка" рванула, швыряя убийственные гайки и шарики из старых подшипников. Гутен морген!
Саня поднялся, "убирая постель" – ворох лапника. Пора проводить дядей из СС. Вечерняя программа выполнена, а на утро у них другое задание – найти и уничтожить проводников из хохляцких "лизунов", языки стерших об арийские задницы.
В принципе, Творогов ничего против украинцев не имел, даже наоборот. Тот же Судоплатов родился на Украине. И что?
Комиссар даже как-то поспорил с Миколой, сказав, что нету такого народа – украинцы. Приходько удивился, обиделся даже – он же есть! А Павел Анатольевич ему и говорит: "Мы все одной крови – русские, украинцы, белорусы. Это враги нас поделить решили, поляки да германцы всякие. А мы все – один народ, Россия Великая, Малая и Белая. Вон, хотел Петлюра "самостийну та незалежну" Украину основать. Не вышло. Теперь Бандера за то же взялся и тоже немцам прислуживает. Не выйдет у него ничего! Какая самостийность? У нас, вон, в Кирове, тоже смешно разговаривают, так что ж теперь, вятским тоже свое царство-государство городить?"
Микола задумался. Дюже он поляков не любит, а немцев еще больше…
Творогов медленно крался за спинами эсэсовцев. Прозвучало еще несколько взрывов, но карателей это не остановило. А партизаны на это и не рассчитывали. Тут главное – сбить настрой, показать, кто в доме хозяин.
Ничего, скоро второй акт спектакля. Впереди тянулся не слишком глубокий, но очень длинный овраг, заросший мелким ельником. После сильных дождей по нему шурует ручей, а сейчас сухо. То есть сыро, конечно, но ноги не промочишь.
Зато Гнилая балка – лучшее место для бомбежки. Лес бомбить – только боеприпас тратить. Балка – иное дело. Одни эсэсовцы спускаются, другие поднимаются по противоположному склону – даже залечь не получится, все равно достанет фугаска!
Творогов стал смещаться вправо, высматривая Хосе Гросса. Этот испанец – большой спец по всему, что взрывается. С ним в паре шагает Толя Капчинский, а у него рация.
Хосе первым заметил Творогова – прижавшись к дереву, он поднял руку. Вот он я!
– Толян здесь?
– Si!
– Туточки я.
– Готов?
– Всегда готов!
Саня прикинул, что немцы вряд ли прибавят ходу, осторожничать станут. Стало быть, доберутся до Гнилой балки где-то через пятнадцать-двадцать минут. Так и сообщим…
Так и сообщили.
Каратели, выйдя на край обрыва, внимательно осмотрелись, а затем послали вперед "группы захвата" – пулеметчиков с автоматчиками, человек по пять в каждой. Они живо спустились на дно оврага, поднялись по противоположному склону и засели, охраняя пути перехода. Их было пять или шесть, этих самых путей – немцы спускались по одному, поднимались… Это могло растянуться надолго, и число троп увеличили.
Почему они все сразу скопом не ринулись – это надо было у немцев спрашивать…
Творогов прислушался.
– Гудёт, однако, – подал голос Ларин.
Саня поднял руку в предостерегающем жесте – для того, чтобы говорить в составе опергруппы, достаточно жестов. А ведь и верно, "гудёт".
Знакомый низкий гул приближался, наплывая на лес. Немцев он нисколько не испугал, они тоже узнали звук работающих моторов "Юнкерсов-88".
Гнилая балка открывалась небу, была вся на виду, и пилотам было нетрудно сориентироваться.
Первый из "Юнкерсов", показавшийся из-за леса, описал дугу виража и пошел вдоль оврага.
Как открылись люки, Творогов не рассмотрел, но черные капочки бомб увидел – они падали и падали, вот уже и зловещий свист донесся…
Эсэсовцы не понимали сути дела до самого последнего момента, а когда поняли, было уже поздно. Первые бомбы разорвались на склоне Гнилой балки, выбрасывая в сторону вихри дыма и комков земли. Грохнуло.
Творогов, засевший за толстым сосновым стволом, расслышал мгновенное зудение осколка, срубившего веточку высоко над его головой. Но это был шальной кусочек металла, залетевший выше кручи, а основная часть стали разящей рубила и терзала плоть на обоих склонах оврага.
Разнесся дикий крик, но глас человеческий тут же пропал, задавленный множественным грохотом. Земля вздрагивала и сотрясалась. Творогову был виден край балки – над нею вздымались облака дыма и пыли. Каждый новый взрыв пронзал "общую" тучу вспышкой огня, и дыбился громадный сноп разлетавшихся камней и земли.
Бомбардировка кончилась так же внезапно, как и началась. Ветер еще сносил сеявшийся прах по оврагу, а уши словно отказывались слышать иные звуки, кроме грохота и грома.