- Так вот, - отвернулся от него и снова обратился к инквизитору мистик, - пациент получил слишком много силы. Она враждебна всему человеческому, и не будь он уже изменён, так сказать, фатально, то не сумел бы пережить подобного… хммм… поражения. Да, лучше всего назвать это именно так. Хотя я ощущаю ещё и действие некой иной силы, той, которую принято, простите уж, прелат, называть святой магией.
- Это то, что практикуют еретические течения в мелких королевствах, где правят эти полоумные бабы? – уточнил Лафрамбуаз.
- Ну, - слегка смутился мистик, - я бы не был столь категоричен в отношении белых дам – всё же они борются с нежитью и чумой, пускай и иным методами, нежели вы.
- Всякая магия – от лукавого, - отрезал инквизитор, - это мнение теократа, а следовательно и моё. А уж магия, практикуемая женщинами – тем более. Надеюсь, этот факт вам объяснять не требуется?
Мистик откашлялся и кивнул, попытавшись сгладить этот неприятный момент.
- И вот теперь сложилась ситуация я бы сказал двойственная, - заявил он. – С одной стороны, сила разрушает своего носителя. Если быть точным, его душу, разъедая её подобно кислоте. С другой же, она защищает его и даёт способности, благодаря которым он превосходит большинство других людей. Вот к примеру, я знаю, что вы, - я даже не заметил, как он обратился непосредственно ко мне, - испытывали некий подъём сил в минуты опасности? Забывали о боли в голове, которая, казалось бы, должна доводить до изнеможения как физического, так и духовного.
Я задумался над его словами, однако по всему выходило, что мистик прав. Во время схватки с налётчиками я позабыл о боли, хотя карету трясло неимоверно, да и потом мне пришлось покататься в ледяной грязи. После пришлось сторицей заплатить за это, но в тот момент я не думал о боли и слабости.
- Не надо ничего говорить, - сказал мне мистик, - мне достаточно реакции ваших зрачков на мои слова.
Он обернулся к наёмникам, и обратился к тому, что стоял у камина.
- Будьте любезны одолжить мне пистолет, - протянул он руку, явно не рассчитывая на отказ. – Он ведь заряжен?
Наёмник глянул на Лафрамбуаза, и вынул оружие из-за пояса только после кивка инквизитора.
- Заряжен, - ответил он мистику, - так что будьте осторожны.
- Поверьте, хоть по моему виду и не скажешь, но я умею обращаться с огнестрельным оружием, - заверил его тот, и, взяв в руки пистолет, тут же навёл на меня, ловко взведя курок большим пальцем. Не самый простой трюк. – А теперь мы сможем наблюдать защитную реакцию той силы, о которой я говорил вам.
Гнев поднялся из глубин моей души – чистый и незамутнённый никакими иными эмоциями. Я слишком долго сдерживался, даже не говорил ничего, но терпеть и дальше издевательства этого надутого индюка я не собирался. С меня довольно! Мускулы напряглись будто сами собой, налившись силой, какой я давно в них не чувствовал. Вся слабость – одно из последствий трепанации – пропала без следа. Наверное, глаза мои сейчас налились кровью, как у быка. Под ногтями неприятно заломило. Между пальцев начали проскакивать мелкие зелёные искорки.
- Вот видите, - самодовольным тоном произнёс мистик, опуская оружие и возвращая его наёмнику, - как только что-то начало угрожать жизни пациента, сила сразу же запустила некий механизм… эммм… ответной реакции. Вы все видели искры между его пальцев, не лучшее ли это доказательство наличия той самой силы, в которую вы не верили, дорогой коллега?
В третий раз вынужденный признать правоту мистика врач только буркнул что-то неразборчивое.
- К тому же вы можете осмотреть кресло, к которому привязан пациент, - добавил мистик. – Думаю, результат окажется ошеломительным.
Лафрамбуаз вместе с мистиком, последовавшим собственному призыву, подошли к креслу и о состоянии этого предмета, к которому я был притянут ремнями, можно было судить по их лицам.
- Невероятно, - протянул, наконец, инквизитор, - оно ведь рассчитано на то, чтобы держать более крупных людей. Я многих видел в подобном кресле, но никто из них не сумел погнуть сталь, укрепляющую углы, не говоря уж о том, чтобы почти вырвать болты. Прежде я считал это невозможным.
- В некотором роде невозможное и произошло с пациентом, - заверил его мистик. – Вряд ли нечто подобное можно повторить даже намеренно пойдя на невероятный риск.
Мне надоело служить бессловесным подопытным, а может остатки гнева ещё плескались в моей душе, и я не сдержался.
- Быть может, вы скажете, наконец, как мне избавиться от этой силы, что разъедает мою душу? Как-то совсем не хочется остаться без неё вовсе.
- О, - воздел большой палец к потолку мистик, - это довольно несложно. Думаю, трёх лет в отдалённом монастыре на хлебе и воде, а также молитв каждый день и исповедей будет достаточно, чтобы очистить вашу душу, полностью изжив из неё разрушающую её чужеродную силу. Ну и впредь, конечно, стоит поменьше грешить.
- Отличный совет, - буркнул я, - да только если у меня нет этих трёх лет, что тогда делать?
- Что ж, это несколько более сложная задача, - ответил он. – Обычных татуировок, какими покрывали ваше тело прежде, будет недостаточно. Даже самые сильные символы сила, скрывающаяся в вас, разъест за считанные недели. Да и от ущерба душе нательные глифы, увы, не спасут. Так что придётся прибегнуть к более радикальным методам, известным с древнейших времён. И кресло это для них подходит как нельзя лучше.
- И что же это за методы? – поинтересовался я, хотя и знал, ответ мне совсем не понравится.
Вот теперь мне было совсем не холодно. Наоборот, я быстро покрылся потом – липким и противным, и вовсе не из-за близости жаровни, которую внесли двое наёмников. Теперь один из них разводил в ней пожарче огонь, вороша в свежих угольях парой стальных прутьев.
- Клеймо, - распространялся мистик, стоявший рядом с наёмником, - увы, крайне болезненный, но единственный способ помочь вам. А именно, клеймо в виде распятого Господа нашего слева на груди, примерно напротив сердца. И второе – в виде креста меньшего размером на предплечье правой руки. Как я уже говорил, это древний метод, к которому прибегали ещё в Египте, к примеру, или в античной Греции и особенно часто в Риме – во время завоеваний разнообразных варварских племён. Ведь у тех было великое множество колдунов и шаманов, чью разрушительную силу надо было побороть, иначе завоевателям не было бы покоя.
- А не проще было просто уничтожать их? – спросил стоявший тут же Лафрамбуаз.
- Может быть и проще, - пожал плечами мистик, - но ведь даже вашим коллегам в Кастильской короне и печально известным охотникам на ведьм из Альбиона так не удалось искоренить колдовство. Несмотря на самые радикальные методы. К тому же, я думаю, у римлян был резон играть на примитивности варваров. Для них человек, лишившийся своей силы, как бы даже жить переставал, в то время как убитый – он стал бы их героем, мучеником своего рода.
- Крайне интересные рассуждения, - встрял я, - но не могли бы мы поскорее покончить с этим делом. Ожидание боли, знаете ли, куда страшнее самой боли.
- Хммм, - протянул мистик, - да, думаю, тут вы правы. Скажите, - обернулся он к наёмнику у жаровни, - клейма достаточно хорошо раскалены?
- В самый раз, - ответил тот, поворошив одним из них в жаровне.
- Тогда вложите пациенту в рот деревяшку, чтобы язык себе не откусил, и можем начинать.
Я послушно открыл рот, и мне сунули между зубов деревянный кляп, который я тут же сжал покрепче.
- Вы… хммм… готовы? – спросил у меня мистик, и я ответил невнятным мычанием из-под кляпа. Я ведь даже кивнуть не мог. – Ну что ж, - вздохнул мистик и протянул руку за прутом.
Весь мир для меня теперь сузился до небольшого красного распятия на конце раскалённого прута. Мистик, ни секунды не раздумывая, решительным движением приложил его к моей груди. Я застонал от страшной боли, почувствовал вонь сгоревшей плоти – чёрт побери, моей плоти! Изо всех сил впился зубами в деревяшку. А после мир вокруг как будто взорвался болью, и следом милосердно померк, словно я в бочку с дёгтем провалился.
Так что, к счастью, я не почувствовал как клеймили мою правую руку.
Наверное, тело моё и без того основательно истощённое недавними приключениями, сильно ударившими по здоровью, перенесло проклятое клеймение куда хуже, чем рассчитывал мистик. Я отключился ещё во время самой процедуры, а после пришёл в себя – хотя это сильно сказано, конечно, - через довольно продолжительное время. Я лежал на той же мягкой перине, в той же комнате, где открыл глаза в прошлый раз, но теперь простыни подо мной были буквально пропитаны влагой. Я подозревал, что это мой собственный пот. Он выступил на лице холодной испариной, он покрывал всё тело, и ткань уже не могла впитывать его больше. Я завозился среди мокрых простыней, пытаясь сказать хоть кому-нибудь, чтобы помогли мне. Но из горла не вырвалось ни звука, даже тихого хрипа, который показал бы, что я вообще жив.