- Мне плохо, - осторожно (как гость отреагирует?), но честно заявил Уилл.
- Вижу, - согласился с очевидным граф. Выдернул из корзины, как овощ какой-нибудь, темную бутыль, сбил сургуч перстнем (камень в перстне вполне подходил для таких работ), зубами вытянул пробку. Поискал взглядом, во что налить. Не нашел. Протянул Уиллу бугылку: - Придется некуртуазно, fellow.
Пopa, кстати, какой-никакой посудой обзаводиться. Хоть бы и глиняной. Пей!
Уилл припал к горлышку, кадык ходил, как поршень в насосе. Хотя сравнение это пришло не к графу, а к Смотрителю, уж не из шестнадцатого века оно явилось, это точно!
Минугы через две Уилл оторвался от источника, посидел оторопело, слушая, видимо, себя, любимого, услышал, понял, сообщил:
- А что? Жить можно.
Хотел было продолжить лечебный процесс, но граф решительно выхватил бутылку, поставил на пол.
- Жить можно? - переспросил. - Вот и живи. Сначала - дело, гулянка - потом.
- А поесть?
Выпитое и оживившее организм актера явно стимулировало дальнейшее его оживление: еще пять минут назад с отвращением думавший о еде, Уилл глядел на корзину с осмысленным интересом.
Но у графа были иные цели.
- Тебе придется славно потрудиться, парень. А работа, как известно, хорошо идет при пустом желудке.
- Какая работа? - искренне не понял Шекспир.
Вид его и впрямь не давал повода усомниться: работать некому. Всклокоченные волосы, красные глаза, щетина на щеках, когда-то бывшая белой, а теперь вся в каких-то потеках рубаха, разорванная на груди… Но Смотрителя устраивало именно такое состояние… кого?., пожалуй, испытуемого, раз речь шла об опыте, и он готов был внятно объяснить актеру, почему - работа, и почему - именно сейчас.
- Слушай меня внимательно, - начал Смотритель, - и постарайся понять если не суть, то форму того, что я назвал работой… - Он помолчал, с сомнением глядя на слушателя, прикидывая: поймет ли? Мысленно махнул рукой (если можно - мысленно): что-то наверняка задержится в башке, парень-то изначально не глупый, а что-то наверняка переспросит потом - именно потому, что не глупый, а наоборот - любознательный чертовски. - Как ты, полагаю, учил в школе, всеми действия ми homo sapiens управляет мозг. В том числе и творчеством, да? - Дождался согласного кивка, продолжил: - Кому дано творить… ну, пьесы сочинять или стихи… Крису Марло, на пример… у того есть в мозгу… э-э… такая часть, которая управляет именно сочинением пьес и стихов… - Боже, как же труд но объяснять элементарное тому, для кого оно отнюдь не элементарно! - А у ученого, к примеру, развита та часть мозга, которая управляет научным процессом…
Можно было вкратце объяснить Шекспиру разницу в функциях правого и левого полушарий мозга, сосредоточившись, естественно, на правом, действительно "ведающем" творчеством. Можно было обратиться к опыту ведьм и колдунов, уже сожженных и еще живых, среди которых имелось немало носителей талантов, неведомых в мире "очистительных костров". Тех же аутистов, например. Можно было, но не стоило перегружать актера лишней информацией. Лишней, потому что не способной к усвоению. Хорошая школа в Страдфорде и золотой учитель в ней - этого недостаточно…
Взгляд Уилла как-то незаметно стал осмысленным и острым. То ли вино помогло, то ли сам пришел в себя.
- Разве научный процесс - не творчество? - спросил он.
- Конечно, творчество! - обрадовался Смотритель.
И Шекспир тут же поймал его на логическом противоречии.
- Тогда почему тот же Марло ничего ученого не придумывает? - поинтересовался он.
Вот что значит объяснять на пальцах серьезные вещи, с досадой подумал Смотритель, и клиент недоумевает, и самому тошно. И трудно, кстати, когда - на пальцах… А если о клиенте, то он и вправду далеко не глуп. И не прост. Что, с одной стороны, приятно: поймет, примет, начнет пахать, а миф, которым так озабочен Смотритель, станет цвести и плодоносить. А с другой стороны: как бы его, умного такого, не понесло куда-нибудь не туда… Обеспокоился на миг Смотритель и сам себя оборвал: ты-то на что? С третьей стороны…
- Почему пекарь не умеет выдувать стекло? - задал он риторический вопрос. - Почему стеклодув не умеет ковать железо? Продолжи сам, если хочешь, но ответ все равно будет один: потому что и руками тоже управляет мозг. А как управляет - ни ваши, ни наши, ни какие-нибудь иные, итальянские, например, ученые мужи не ведают.
- Есть нож, - сказал Уилл, - инструмент врача. Вскрой башку и посмотри.
- Если бы! Вскрывали уже. - Тут Смотритель кривил душой, хотя и с наглой уверенностью: он ничего не знал о каких-либо медицинских опытах с мозгом, происходивших в Европе до конца шестнадцатого века. Но кто в его уверенности усомнится? Явно не Шекспир. - Вскрывали - и мозг сразу умирал. Теоретически все понятно: каждым действием человека - и физическим, и умственным - управляет мозг, каждым - своя часть мозга. Правая там, левая… Но какая именно - не ведомо пока никому. Может, потом узнают, лет через сто или двести… Но мне не требуется понимать, как и какой своей частью управляет мозг теми или иными человеческими действиями. Я могу стимулировать эти действия. Любые! Я! Сам! - Тут стоило прибегнуть к некоей аффектации, что и было сделано. Но сразу же градус пришлось понизить - по спланированному сюжету: - Правда, я и сам не знаю, как я это делаю…
- Это как? - не понял Уилл.
- А так. - Смотритель был прост и популярен. - Как слепой от рождения ориентируется в пространстве. Видел не бось? Он прекрасно, кстати, ориентируется там, где живет - в доме ли, в округе ли. Там ему вообще не нужен поводырь. Так и я.
- От рождения? - с сомнением спросил Уилл.
- Видимо, да, - практически не врал Смотритель, потому что те менто-корректоры (так они умно именовались), кто в Службе Времени владел даром эффективно стимулировать деятельность мозга любого перципиента…
(десять процентов, всего десять процентов его задействованы постоянно, остальные девяносто - спят без просыпу! Как говорится, Бог дал, но не объяснил, как пользоваться)…
в так называемой "спящей зоне", имели этот дар от рождения, но проявлялся он с возрастом, а работа в Службе максимально оттачивала его. У некоторых - до совершенства. Смотритель, как считалось, был лучшим, а значит, стоило прикинуть: сколько процентов "спящей зоны" его мозга проснулось. Два? Десять? Двадцать пять? Ответ: сколько-то. Иного пока не дано… - Видимо, да, - повторил Смотритель, - но научился я им пользоваться много позже.
- Сам научился?
- Сам, - опять не соврал Смотритель, потому что так оно и случилось с ним лет в шестнадцать (в родном двадцать третьем веке), когда о существовании некой Службы Времени он и не подозревал. А уж когда его нашли, взяли в Службу, то там он и отточил свое "умение от Бога"… Продолжил объяснения "на пальцах": - Наш мозг обычно работает всего лишь десятой долей своей мощности. Всего лишь десятой! А девять долей спят. Я попробую разбудить их у тебя.
- Все девять?
- Нет, конечно. Может быть, одну. А может, и малую часть этой одной.
- А откуда ты знаешь, что разбудишь именно ту, в которой спрятан талант писателя?
Уместным был вопрос.
- Я не знаю. Я надеюсь. До сих пор у меня получалось то, что я задумывал… - Поправился: - Почти всегда получалось. Как - не спрашивай, не понимаю. - И вновь не соврал, потому что не понимал - как.
И никто в Службе не понимал - как. Поэтому он и сказал чистую правду - про "почти всегда". У него и впрямь ошибки случались много реже, чем у тех, кто тоже умел.
- Ты попробуешь сделать так, чтобы я научился придумывать слова и красиво строить из них фразы, а получится… Что получится, Франсуа?
Сейчас Уилл был трезв, как не пил вовсе. Трезв и ясен мыслью.
- Зачем гадать? - здраво рассудил Смотритель. - В любом случае что-то получится. Ну не станешь ты великим сочинителем пьес. Ну станешь ты, к примеру, великим торговцем, негоциантом - плохо ли?
- Не плохо, - засмеялся Уилл. - Я даже и не знаю, кем лучше быть. Сочинитель - это слава, да, это приятно. Но денег за пьесы платят - раз, два и обчелся. А негоциант - это ведь именно деньга, верно? И ни грана славы. Что приятнее, Франсуа, что лучше?
- Лучше не гадать, - повторил Смотритель. - Что Бог дозволит, то и случится, то и лучше. А я - не Бог, парень, я всего лишь орудие в его руках.
- Ты не орудие, - сказал Уилл. - Ты - стрелок из него. Целишься в ворону, а попадешь в корову. Опять вопрос: что полезнее? Может, корова?
- А может, и не надо никуда стрелять? - спросил Смотритель. И был при этом совершенно серьезен. - Зачем учить тебя придумывать слова и строить из них красивые фразы? Ты говоришь, как Цицерон. Что ни фраза, то афоризм. Может, сядешь и запишешь?
Шекспир опять засмеялся.
- Это я в устной речи такой смелый. А как увижу чистый лист, так сначала в пот бросает, а потом в сон. И перо из пальцев выскакивает… Нет, Франсуа, обещал - стреляй. А куда попадешь - и впрямь гадать не будем… Что я должен делать?
- Ничего, - ответил Смотритель. - Сиди, как сидишь.
Он поднялся, стараясь ничего не задеть в комнатенке, ничего не сбросить, не сломать. Прислонился к стене у двери, посмотрел на небо. Хорошим оно гляделось, высоким, чистым.
Подозрительные, намекающие на непогодь, облака ушли куда-то, солнце, хоть и невидное из окна, светило на полную мощь. Смотритель любил начинать новое дело в добрую погоду - ну, примету такую имел, суеверен был. И что характерно, ни разу примета сия его не подводила. А стало быть, и теперь надежда на удачу немалая есть.
Он перевел взгляд на Шекспира.