* * *
Когда Белбородко наконец выбрался на свет божий, было уже близко к полудню. На дворе томился от безделья Гридя, жевал цветок-ромашку да при случае щипал челядинок, хлопотавших по хозяйству. Челядинки визжали и бросали на Гридю двусмысленные взгляды.
Степан подошел к парню:
- Ну?
- Все, как велел, батька.
- Кузнецов созвал? Гридя приосанился:
- Ить, не стоял бы перед тобой, батька. Ждут тебя на посаде, где кузня Вихраста, почитай, с самой росы.
- Ясно, на посаде, - проворчал Степан, - кто их в детинец пустит...
Гридя ухмыльнулся:
- Дык, на то и детинец, чтобы для дружины... Гридя рассуждал вполне здраво... для своих лет. Но беда-то в том, что все здесь так рассуждают, а не только безусый молодняк. Дружина в детинце сидит, а люд - по селениям, вроде Дубровки, ховается или на посаде. Каждый род - сам за себя. Посадские-то вроде под дружинной защитой, а тоже - брошенки. Ежели враг серьезный нагрянет, то детинец всех не вместит, а коли и вместит, то долгой осады не выдержать в нем - припасов лишь на дружину.
Вроде и Правда общая, и язык один, а как чужие друг другу. Каждый сам за себя. Родами живут, родами, а не единым племенем.
Но ничего этого Степан не сказал, потому что не с отроком Гридей такие дела обсуждать надо - с Любомиром. За ним сила. И с Алатором, потому как ежели с чем согласится, то и других согласиться заставит. Даже без угроз заставит, одним своим внешним видом... Вот вечерком соберутся, пивка (по-местному - медовухи) попьют и за жизнь древнеславянскую погутарят. Прямо как в старо-будущие времена, из которых Степан явился.
- Ты Угрима позвал?
Гридя замялся:
- Чуек позвал. Токмо не придет он...
- Почему сам не поехал в Дубровку, как я тебе сказал? - нахмурился Степан.
Гридя насупился:
- Дык, Чуек подмогнул...
Судя по тому, как парень отводил взгляд и потихоньку пятился, совесть у него была не чиста.
- Чуек, значит? А ну выкладывай!
По двору с достоинством прошествовал дородный гусак, презрительно посмотрел на Гридю и отвернулся. Гридя со злорадством подумал, что скоро этому гусаку обязательно свернут шею, ишь жирный какой. Может, даже сегодня и свернут - вроде батька Степан решил с батьками Любомиром и Алатором вечерком посидеть, медовухи попить. Девка дворовая Рыжава давеча на сеновале разоткровенничалась...
Но ему-то, Гриде, тоже шею свернут, ей-ей, свернут за дела его. И не вечером, а прям сейчас. К подобным жизненным ситуациям бедовик Гридя был весьма восприимчив.
- Я это, не хотел я, батька... То ж Вишвамитра... Ить, татьба ему по вкусу пришлась, видать, страсти познает... Мы у них это, как его... ну, честным торгом гору живую выменяли, а они, проклятые, в Дубровку отправились... Вот Угрим таперича их по лесам и отлавливает с ватажкой, чтобы, значит, к порядку призвать...
- Та-а-ак... - с угрозой протянул Белбородко. - Давай все по порядку, хлопче.
И Гридя рассказал, почему Угрим не пришел. В подробностях, стервец, рассказал. Особенно подробно - про "честный торг".
Глава 2,
написанная со слов Гриди, в которой повествуется о "честном торге"
Табор стоял на отшибе - до ближайшей избы версты две. В чужие дела пришельцы не лезли, зла никому не чинили, потому и их не трогали - пусть живут своим родом, может, и сгодятся на что. Тем более, ежели хазары и впрямь полезут, каждая пара рук на вес золота будет. Да и сейчас от странников польза была немалая - коней они знатно врачевали. За это свое умение от Гриди со товарищи и претерпели.
Пришельцы-то посадским не досаждали, а вот посадские...
То и дело наезжали хмельные гуляки из местных. Пели, плясали, устраивали игрища. Пришельцы оказались людьми веселыми, к драке и хмельному меду дюже охочими.
Прежде чем в гульбище пускаться, они собирались перед своим вожаком Вишвамитрой и с серьезными лицами выслушивали длинную речь, кивали... Вишвамитра говорил в том смысле, что гульбище организуется не просто так, а ради Сидхарты, чтобы страсти постичь, а потом (на трезвую голову) эти страсти искоренить.
Славяне таких хитросплетений не понимали, но относились терпимо. Благо, пока Вишвамитра толкал речь, никто им медовуху кушать не запрещал и девок синдских, кои по несознательности своей речи вожака слушать не желали, приголубливать тоже никто не запрещал.
Вообще-то вожак был с придурью - в самый разгар потешной борьбы, или когда метали ножи на точность, а призом была местная красавица, или же когда наездники на конях состязались, то есть в самый неподходящий момент, мог вдруг взвыть надсадно "О-о-м-м-м...", да так, что сердце опускалось. Разок его даже поколотили, но от того он только выть громче стал. А с медовухи деда крючило и вовсе по-серьезному. В буйство непростительное впадал. Сперва мудростью чванился, потом принимался орать что-то на своем языке, ворочать глазюками и в ножи кидаться... Не единожды приходилось вязать его и в воду днепровскую макать (благо река недалече), чтобы опамятовался.
* * *
Дело шло к ночи. Воздух был пьян от трав, да и хлопцы нетрезвы. Потому как Гридя успел проставиться по поводу зачисления в отроки.
Ватага пробралась овражком поближе к табору и залегла в высокую траву - наблюдать за стойбищем. Ждали, когда табор угомонится, доглядывали, где Вишвамитра ночевать соберется.
На Гриде и Кудряше были надеты брони, на поясе у каждого - меч, ноги - в сапожках. Брони исключительно для солидности, а не для боевых надобностей. Чуек выглядел бедным родственником: холщовая рубаха, да порты, да лапти. Может, оттого, что завидовал Гриде, а может, оттого, что блохи его кусали, Чуек недовольно сопел и вертелся. И морда у Чуйка была дюже грустной.
Живая гора недвижимо стояла в круге костров - похоже, спала. Пришельцы мало-помалу располагались кто у костра, кто под кибиткой. Погуляли они на славу. Да что погуляли - перепились вусмерть. Недаром Кудряш решил именно сегодня к странникам наведаться - прознал, что к ним заявится Харя, купчишка, до гульбища охочий.
Живая гора вдруг замотала головой, но вскоре успокоилась - видно, приснилось что-то.
- От кабанище! - высунулся Чуек. - Такого укормить - всем родом горбатиться!
- Укормить ништо, - со всей возможной солидностью прошептал Гридя, - токмо бы дерьмищем не завалил...
Вишвамитра уселся на колени шагах в двадцати от животины и замер.
- Чего это он?! - удивился Гридя.
Неимоверных размеров берестяная фляга с медовухой в надцатый раз пошла по рукам. Тащить флягу до места назначения было бы делом весьма хлопотным, если бы не придумка Гриди - парень обернул емкость крест-накрест веревкой, затянул узел, а оставшиеся концы сплел и перекинул через плечо.
- А пес его знает, - философски ответил Кудряш. Они выждали еще часа три, пока совсем не стемнело. В фляге осталось, дай бог, треть.
- Ну, хлопче, пора! - сказал Кудряш. Чуек заерзал:
- Я это, чего сказать хочу, уж здоров он больно, не потоптал бы!
- Неча тута! - разозлился Кудряш. - Раз пришли, знамо дело, должны задуманное исполнить. - И вновь приложился к медовухе.
Язык Кудряша сильно заплетался, а душа жаждала праздника. Вместо шепота, которым надлежало разговаривать в засаде, громыхнул солидный бас. Забрехали собачки. Из-под кибитки, пошатываясь, вылез мужик, поскреб пузо, шикнул на псов. Что-то недовольно крикнула женщина. Мужик захохотал и полез обратно. Под телегой ойкнуло, задышало, застонало... Вскоре табор затих.
- Ч-ш-ш!.. - прошипел Кудряш, грозя пальцем неизвестно кому. - Неча... Доспели пришельцы. Таперича им корову за аргамака можно выдать, а не токмо одра твоего. Ты, Чуек, давай обратно в овражек и дуй к леску за одром. Токмо посмотри, чтобы копыта ладно были обмотаны, проверь, чтобы тряпье не слезло, тихо чтоб привел.
- Ить, с понятием мы... - осклабился Чуек.
- И под хвостом проверь, чтобы затычка не вылетела, - в тон старшему дал наказ Гридя, - а то пердеть начнет, сдуется, как лягуха.
- Ты батьку свово поучи чад стругать...
Чуек икнул, приложился к фляге и пополз к оврагу - выполнять поручение.
Недалеко от табора произрастал лесок. В нем и стоял коняга, к которому направлялся хлопец. Направлялся путем окольным, не напрямки - ради скрытности. Хоть и дрыхнут пришельцы, а наглеть не надо - целее будешь.
Одр был привязан к березе. Завидев Чуйка, он радостно заржал.
- Цыть, кляча, - ткнул кулаком Чуек, - побалуй у меня! Жри и молчи, не то на колбасу пойдешь! - Конь все понял и захрупал - на морду была надета сума, набитая овсом.
На первый взгляд коняга был вовсе не плох - сытый, холеный; хвост и грива расчесаны; нервно перебирает ногами, словно застоялся и только и ждет, чтобы пуститься вскачь.
Лет десять назад он, может, и был молодым и горячим.
Надули одра хлопцы через отхожее место при помощи тростинки, да место это соломой, обмазанной глиной, заткнули. Настоем на буйных травах напоили коника, вот он и выглядит важно. Ежели к шкуре и зубам не приглядываться.
Дождавшись, пока луна нырнет за тучу, Чуек привел коня к Кудряшу с Гридей. Кметь тяжело поднялся (еще бы, фляга-то почти опустела), взгромоздился в седло.
- Ты это, Гридя, - заворочал языком Кудряш, - поведешь его, токмо тихонечко, чтоб не издох по дороге.
- Може, одру хлебнуть дать, - предложил Гридя, - а то, боюсь, не сдюжит. Там вроде на дне плехается.
Кудряш кивнул и зачем-то приложил палец к губам:
- Только ч-ш-ш...
Одру медовуха понравилась - высосал все, что осталось. Коняга повеселел, взбрыкнул, заржал, даже попытался встать на дыбы.