– Дык это... – пытается развести руками. – Я же шибко пьян был.
Замолкает в полной уверенности, будто всё объяснил и дальнейшие разговоры излишни. Мол, с пьяного какой спрос?
– А ты знаешь, Федька, что пьянство лишь увеличивает тяжесть вины?
– Как это так? – похоже, что это открытие для мастерового стало почище открытия Америки Христофором Колумбом. – Как же так, Иван Петрович? Ведь кабаки-то царёвы... Нешто государь Павел Петрович народу худого желает?
Кулибин плюнул на пол и отвернулся. Почти этими же самыми словами содержатель кабака Пафнушка Кучерявый оправдывал постройку своего заведения прямо напротив входа на Сестрорецкий оружейный завод. Важное казённое предприятие недавно обнесли высоким каменным забором, и вот точно у ворот, стоит только улицу перейти... Многие так и делали в Высочайше утверждённый обеденный перерыв, а кое-кто и с утра заходил поправить здоровье после вчерашнего. И вечером туда же.
Иван Петрович боролся с напастью по мере сил, сначала увещеваниями и штрафами, а потом, пересилив добродушный и мягкий от рождения характер, перешёл к рукоприкладству. Так продолжалось до вчерашнего дня, когда на свою беду приехал из Петербурга академик и барон Товий Егорович Ловиц.
Педантичный и требовательный немец при посещении мастерской по нарезке винтовочных стволов сделал замечание едва стоявшему на ногах работнику, а в ответ получил удар ножом в сердце. Вызванный лекарь только развёл руками и покачал головой – от смерти лекарства ещё не придуманы.
Теперь этот самый Фёдор, закованный в железа, хлопал глазами в ожидании грядущего наказания. Каторга в Сибири или на постройке телеграфа его не пугали – всяко не тяжелее работы на заводе, а вот неизвестность и обещанный лейтенантом государственной безопасности сюрприз вызывали слабость в коленях и стук зубов. О новой "Тайной канцелярии" ходили жуткие слухи...
Стук в дверь. Кто это может быть? Свои вроде как приучены заходить без предупреждения, а чужих просто не пропустит бдительная охрана, оберегающая механика пуще глазу. Впрочем, многим ли она помогла покойному Товию Егоровичу?
– Войдите.
– Разрешите, ваше сиятельство? – на пороге лейтенант Зубрилин, переведённый в МГБ из гвардейских сержантов с повышением в чине. – Иван Петрович, получен приказ из Петербурга об объявлении синей тревоги.
– Так объявляйте, я здесь причём? – удивился Кулибин, не слишком интересующийся армейскими сигналами и прочей терминологией.
– Вы, как высшее должностное лицо, обязаны присутствовать.
– И никак нельзя обойтись?
– Приказ государя, ваше сиятельство. Дабы избежать могущих произойти злоупотреблений властью, – кажется, лейтенант по памяти процитировал присланную инструкцию. – Извольте пройти, Иван Петрович.
– А этого? – небрежный кивок в сторону скованного мастерового.
– Его с собой для очной ставки.
Идти недалеко, всего лишь перейти дорогу до оцепленного солдатами кабака, у крылечка которого в луже крови валяются несколько человек.
– Пытались сопротивляться и вырваться с боем, – пояснил Зубрилин на вопросительный взгляд Кулибина. – Взяли живьём, хотя такого приказа не поступало. Не переживайте, Иван Петрович, эту ошибку никогда не поздно исправить.
Да, вроде бы шевелятся. Вот один чуть приподнял голову, что-то процедил разбитым ртом, и вновь упал вниз лицом, получив прикладом по затылку.
– Сурово, – заметил механик.
– Служба такая, – пожал плечами лейтенант, и сделал приглашающий жест. – Пройдёмте внутрь?
В кабаке чадно и сумрачно. Единственным светлым пятном выделяется белое как мел лицо кабатчика, распростёртого на полу и удерживаемого приставленным к груди штыком.
– Поднимите.
Бедолагу взяли под руки и бросили на грязную лавку, но он тут же сделал попытку сползти с неё и встать на колени:
– Не погуби, ваше благородие!
– Я похож на губителя? – лейтенант скривил губы. – Не заговаривайтесь, любезный!
– Заблудшая овца! – вмешался неизвестно откуда появившийся худощавый полностью седой священник. – Он думает, господин лейтенант, что дело погубления его души находится в чужих руках, забывая, что Господь дал нам свободу воли и поступков.
– Отче?
– Называйте меня отцом Серафимом, – батюшка щёлкнул каблуками невидимых под рясой сапог. – Чрезвычайная комиссия при Священном Синоде. Приступим к допросу, господа?
– Пожалуй, – согласился Зубрилин, обрадовавшийся столь солидному подкреплению. – Но сначала бы хотелось провести кое-какие следственные действия.
– Хорошее дело, – кивнул святой отец и поставил на стол небольшой кожаный сундучок. – Сержант... да, ты... соблаговоли подать водки.
– Нашли время, – возмутился не одобряющий пьянство Кулибин.
– Мы разве для внутреннего потребления? – усмехнулся батюшка, разглядывая на свет принесённый полуштоф. – Господин лейтенант, вы будете записывать?
– Непременно.
– Тогда пишите... Внешний осмотр показал мутную жидкость с осадком неизвестного происхождения, с характерным запахом сивухи, крепостью... – извлечённая из сундучка стеклянная трубочка, по виду похожая на поплавок для рыбной ловли, упала в бутылку. – Крепостью недостающей до требуемой на треть. Чем разбавлял, сука?
Пафнутий побледнел ещё больше, хотя это казалось невозможным, и захныкал:
– Не погуби...
– Отвечать прямо и точно!
– Я не знаю...
– Сержант? – приклад винтовки прилетел кабатчику в живот, а батюшка поморщился. – Да не это имелось ввиду. Ну уж ладно, что теперь... повтори и продолжим.
Кулибин с беспокойством наблюдал за допросом. Умом-то он понимал, что виновные в гибели Товия Егоровича должны быть наказаны, но не одобрял методов. Ну расстреляйте вы человека, если дело того требует, а мучить зачем?
Отец Серафим почувствовал недовольство Ивана Петровича и покачал головой:
– Да, ваше сиятельство, наша задача не токмо ампутировать поражённую ядом конечность, но и отыскать змею, её уязвившую. Вы же видите – подозреваемый скрывает сообщников. А вот из каких побуждений, хотел бы я знать!
Лейтенант Зубрилин позволил себе усмехнуться:
– Что-то мне не верится в стойкость духа сего субъекта.
– Правильно, – кивнул батюшка. – Низменная натура, к коим порода торговцев вином принадлежит по умолчанию, не способна на сильные чувства. Значит, честь и заботу о сохранении жизни товарищей во внимание не принимаем. Что остаётся?
– Жадность?
– Нет, господин лейтенант, о ней и речи не ведём. Да, порой и жадность играет кое-какую роль, но не в данном случае. Согласитесь, говорить о ней перед обязательной конфискацией имущества как-то... хм... Из сильных чувств остаётся только страх. Ведь правда, любезный господин Кучерявый?
– Меня убьют, – еле слышно прошептал кабатчик.
– Ага, заговорил! Ну-с, продолжайте, мы внимательно слушаем.
– И записываем, – дополнил Зубрилин.
Пафнутий долго собирался с мыслями, бросая опасливые взгляды на приклад сержантской винтовки, и, наконец, заговорил. И по его словам выходило, что он вообще ни в чём не виноват, и водку вовсе не разбавлял, а даже наоборот, старался придать ей соответствующую крепость настаиванием на табаке и курином помёте. А что оставалось делать, если с винокуренного завода поставлялась такая, на которую и не взглянешь без слёз? Одни названия, данные народом сему продукту, говорят сами за себя: сильвупле, французская четырнадцатого класса, подвздошная, крякун, чем я тебя огорчила, говнище, чистоты не спрашивай, сиволдай... Но хуже всех – полугар, поставляемый с примесями мыла и медной окиси.
– Слёзы, говоришь? – с угрозой в голосе переспросил отец Серафим, постукивая по столешнице кончиками пальцев. – А полторы тыщи ежедневного обороту им в утешение?
– Так это... – растерялся кабатчик. – Откупщики по пяти рублей за ведро отпускают, да полицмейстеру надобно дать, градоначальник свою долю требует, в Петербург малую толику отослать...
Батюшка не ответил. Вместо того он многозначительно глянул на лейтенанта:
– Насколько я знаю, объявление синей тревоги предоставляет Министерству Государственной Безопасности широчайшие полномочия.
Зубрилин отложил перо и поднялся на ноги:
– Вы правы, отец Серафим. И самое время ими воспользоваться. Так я пошёл?
– Благослови тебя Господь, сын мой! – священник перекрестил лейтенанта и недобро прищурился. – Самая пора собирать разбросанные камни.
Гатчина. Две недели спустя.
Вернувшийся из Парижа Кутузов пребывал в злом расположении духа. Мало того, что извёлся от напряжения, сопровождая по беспокойным морям кругленькую сумму во французском золоте, так ещё прямо в Кронштадте узнал о весьма пренеприятном сюрпризе – знакомый портовый кабачок оказался наглухо заколоченным, а отправившийся на поиски водки денщик явился с пустыми руками. Запрещены, говорит, крепкие напитки государевым указом.
Решивший прояснить ситуацию адъютант фельдмаршала (при переаттестации чин сохранил своё наименование, следуя сразу за генералом армии) Сергей Викторович Акимов принёс ведро слабенького донского вина и подтверждение словам солдата – водки нет не только в городе, но и во всей губернии. Кое-кто, воровато озираясь, обещал доставить менее чем через десять дней, но требовал полной предоплаты. Не наглецы, а?
– И как это пить? – ворчал Михаил Илларионович за обедом. – Да тут описаешься куда как быстрее, чем напьёшься!
"А цимлянским отнюдь не брезгуешь!" – прозвучал в голове насмешливый голос Мишки Варзина.
Фельдмаршалу не впервой вести внутренние диалоги, потому ответил сразу же, выразив горечь, раздражение, и укор одновременно: