"…А не было у вас гражданин лейтенант умысла на теракт? Ох, разошелся. Дойти еще надо". За такими упадническими настроениями и не заметил, как отмахал километра четыре. А по жаре это совсем немало. "Ноги отваливаются. Но дойдем. Немного. Вот и околица показалась". В мягком свете зависшего у горизонта светила показалось, что деревья над маленькими домишками засветились церковными свечками. "Надо же, в детстве бабка всего раз сводила, а в память запало". Павел спустился с горки, перешел трухлявый мосток через невзрачную речушку, с кувшинками и осокой, и, пошаркав сапоги о голенища, вступил в населенный пункт. Не то, что шел наобум. Постоял, внимательно наблюдая за возможным присутствием неприятеля: "Никого, словно вымерли. Может, сбежали? Вряд ли. Тогда бы ставни позакрывали, а если бы увезли, то хоть собаки выли. А тут тишина, - шел спокойно, слегка помахивая отломанным прутиком. - Наглость - второе счастье. Но не до темноты же в кустах сидеть?"
Возле первой хаты остановился. Тихо. Негромко позвал: - Эй, хозяйка? Кто живой есть?
"Понятно. Идем дальше. Деревушка-то всего пятнадцать дворов, но сельсовет должен быть. Уж это как пить дать". Обойдя с десяток, забеспокоился. В следующий двор проник, легко перепрыгнув невысокий заборчик.
"Знаем мы этих кобелей. Молчит, молчит, а потом галифе на портянки", - опасливо оглянулся по сторонам непрошенный гость.
Крыльцо скрипнуло под сапогами на удивление музыкально. Тепло и чисто. Павел стукнул в добротную дверь и шагнул в сени, пахнувшие травами и пылью. Несколько шагов сделал наугад, пока глаза не привыкли сумраку. Перекинул пистолет в левую руку и потянул ручку на себя. С громким стуком, заставившим сердце прыгнуть к самому горлу, входная дверь, словно вбитая неслабым ударом, отрезала солнечный лучик. Реакция сработала быстрее рассудка. Рыбкой нырнул в проем, затем перекатом по некрашеным половицам и замер, вытянув вперед руку с зажатым в ней стволом.
Сумрак и прохлада избы. Русская печь, стол из потемневших от времени досок, буфет с резным верхом и вечная зелень герани на окне.
Короче, чистота и уют. Картинку портила только плетеная из разноцветных полосок ткани дорожка, волной улетевшая к печи. Павел выпрямился и, не сводя глаз с входа, собрался шагнуть дальше, из кухни в комнату.
- Ну что ты щлындраешь, полы топчешь? - прозвучал скрипучий старческий тенорок. Донесся он из угла кухни, где, а в этом летчик мог поклясться, еще секунду назад никого не было. Голос вызвал легкий озноб. Паша крутанулся, приседая. В красном углу, прямо под иконами с потемневшим от времени окладом, сидел матерый старикан. В истертом треухе, ватных штанах и валенках. Дед усмехнулся, собрав морщины на небритых щеках, и продолжил: - Что, Паша, боязно? Иль как?
Говоров замер. Да и что тут ответить, если все неправильно.
- Да ты присядь, милок, а то стоишь, как оглобля, - ткнул старик скрюченным пальцем в табурет у стола. - Разговор говорить сиднем, оно легшее.
Хозяин словно специально коверкал слова, однако "в цвет".
- Летчик я, истребитель. Возвращался с задания… Самолет подбили, пришлось прыгать, - заученно произнес Павел, чуть успокаиваясь. - Немцев не было? А куда народ подевался? - выпалил он.
- Не трынди ты, - поморщился хозяин, - сам знаю, что истребитель. Промухал немчуру, вот он тебе и впаял, по баку. А, считаю, и правильно. Не зевай, милок, ежели воевать взялся… Да ладно, теперь чего уж.
- Про людей забудь, нет тут никого. Да и деревни тоже нет. Морок то. Моих рук дело, - непонятно закончил явно больной на голову старик.
Летчик, сообразив, что дед не в себе, сокрушенно махнул рукой и, собираясь выйти, дернул ручку. Дверь подалась трудно, и с громким скрипом. Однако в распахнувшуюся дверь увидел все ту же горницу и дедка, сидящего в красном углу.
Ноги подкосились, и Павел хлопнулся на неведомо как возникший под ним табурет.
- А говоришь, не в себе… - расплылся в усмешке ехидный старикан. - Слушай, не перебивай, а то обижусь.
- Война, Пашенька, будет страшная, - чистым, совсем не старческим голосом продолжил он. А ты словно в бирюльки играешься. Хочешь, научу, как немцев одолеть? Только для того тебе придется, милок, им самим стать…
"Провокатор? - обомлел Павел и потянулся к висящей на поясе кобуре, но вдруг передумал. - Какой еще провокатор? Совсем от политинформаций охренел? Нет его. Чудится мне это…"
- Не мучь ты себя, - словно расслышав его мысли, вступил дед. - Звать меня… ну, если хочешь, Иваном. Или дед Иван, уж как сподручней. Кто я, про то знать не велено. Так ответь мне, наконец, горе луковое: - Хочешь, аль нет, врагов бить, и силу на то иметь? - слегка осерчал сказочник.
Павел пожал плечами, примиряясь с наваждением: - Бить, да. Конечно. А силы? Так я вроде и не слабый? - повел плечами паренек. - Здоровье есть.
Дед сердито поморщился, махнул сухой ладонью, предлагая молчать: - Главное сказано. Об остальном после.
- Плесни-ка ты водицы из жбана, - указал дед Иван на стоящее возле печи ведро, прикрытое чистой тряпицей.
Павел, уже ничему не удивляясь, встал и зачерпнул половину ковша. Поднес к столу, собираясь подать старику.
- Сам пей, - приказал тот.
Пилот глянул удивленно: - Да, вроде, не хочу я.
- Пей, сказал, - рявкнул хозяин так, что дрогнули стекла.
Паша поднес ковш ко рту и глотнул прохладной воды. "Вкусно как?" - поразился он. Даже после выпускной гулянки, когда отходил с жуткого похмелья, не казалась ему вода такой сладкой. Сам не заметил, как допил всю. Опустил ковш, и словно волна прошла по телу. Он ощутил в себе такую силу, что даже оробел.
- Ох, ты? - выдохнул гость.
- Почуял? - не то спросил, не то подтвердил дедок ехидно.
- Не все, еще давай, - он снова кивнул на ведро. Второй заход Павел сделал уже без страха. Но вода показалась ему уже другой. С легкой горчинкой, и вдарила в голову, как свежая брага. Однако дурман прошел, а в голове закрутились мысли, чувство было такое, словно давно забытое что-то вспомнил, и сейчас вертится в голове ответ и вот-вот отыщется…
Третий ковш набирал с опаской. Предчувствуя. Да и советчик его построжел.
- Вот, Паша, самый главный миг. До дна выпить нужно. Как бы тяжко ни стало. До дна. С богом, - благословил он.
Причину напутствия осознал, едва глотнул. Вкус не поменялся. Только с каждым глотком менялось в душе у паренька. Горесть появилась, или печаль. Но совсем невмоготу стало к середине. Потекли непрошенные слезы. Да что потекли, ручьем хлынули. Грудь сдавило такой болью, что и никаких сил терпеть. Однако зажал ручку, аж хрустнули костяшки пальцев, и осилил. Схлынул морок. Исчезла боль и тревога. А пришла мудрость и понимание важного, чему и названия нет.
Павел взглянул на благостно улыбающегося старика: - Ну что, дед Иван? Выполнил я урок?
- Выполнил, - согласно кивнул тот. - Молодец. Да и то сказать, пора мне уже. Напоследок вот что скажу. Сам все поймешь. Понемногу спознаешь. Но помни, не я один такой. Есть и у ворога вашего, свои… А вот крестника его, ты обязательно когда-никогда встретишь. По отметине его признаешь. Тогда и будет твой день страшный и для кого-то последний. Для кого? Мне неведомо. Что суждено, то и будет. А пока ступай, Павел, ступай с богом.
Он встал и легко, но словно касаясь лучиком света, перекрестил гостя. А Павел понял, что ни спрашивать ни о чем, ни говорить с ним дед больше не будет. А лучше для всех, чтобы ушел он из этой хитрой горницы как можно скорее. Он встал, развернулся и в два шага вскочил в темные сенцы. Еще миг, и уже стоял на крыльце. Солнце ударило в глаза, ослепило. Прикрыл глаза ладонью, а когда убрал, увидел, что нет вокруг ни домов, ни огородов. Стоит Паша посреди луга и глядит на скошенную траву. Повернул голову. Сколько хватает глаз, только поля и редкие березовые околки. И никакого намека на деревеньку. "Заснул, голову напекло, вот и привиделось, - облегченно выдохнул летчик. - Тоже мне Илья Муромец", - усмехнулся он чудной истории. И тут приметил столб пыли, поднятый подскакивающей на колдобинах полуторкой. Он сорвался и побежал к дороге, огибающей поле, размахивая руками и крича водителю.
Три часа в кузове, ночь в комендатуре захолустного городка, и уже на следующий день вернулся в часть. Что и говорить, кругом повезло. Упади раньше, так просто бы не отделался.
В казарме тишина и покой. Все на поле. "Рассчитывать на машину глупо. Вдоволь надежурюсь", - расстроенно думал он, лежа на кровати. В штаб вызвали, едва задремал. Пригладил вихры и рванул. "Ясно, что не за орденом. Сейчас всю душу вымотают.,- не без оснований сокрушался летчик.
Однако комполка лишь укоризненно ткнув пальцем в донесение, где, как следовало понимать, был отражен и его "подвиг", заговорил о другом: - Ты, Паша, нынче у нас безлошадный, так что готовься. Завтра, едешь получать новые машины, и на учебу, будешь осваивать.
"Невиданное дело? - изумился лейтенант. - Хотя? По сути, работа нервная. Пока изучишь, загрузит. Проблем выше головы, а уж если что не так, то, как водится. По закону военного времени… Мало не будет".
Однако узнал, что ехать придется не куда-нибудь, а в родной Новосибирск, где на заводе 153 и клепали "крылья Родины", как назвал товарищ Главковерх истребители. "Отпуск - не отпуск, но совсем другое дело".
- Слушай, Павел Тимофеевич, - внезапно обратился комполка к подчиненному не по уставу. - Не пойму, ты, никак, подрос? Или повзрослел? Давно пора, а то все пацан пацаном.
Назад бежал, как на крыльях. Объяснять не надо, какая радость - родных повидать. И только на подходе, сообразил: "Я в тыл, а ребята "на боевые"? - но долго не переживал. - Наверстаю".