Но несмотря на все эти вопросы, повторю, что Евангелием я очарован. Ортис посоветовал мне креститься. Когда он пояснил мне суть этого обряда, я вспомнил, что уже был крещён в детстве. Но я помнил лишь о том, как мне лили воду на голову, а имя, которое мне дали, я не помню. Ортис сказал, что нужно посмотреть по архивам запись об этом событии, чтобы Церковь могла молиться за меня, так как не зная данного мне при крещении имени, она этого не может. Я не очень понимаю, зачем за меня надо молиться, ну да ладно, вреда от этого очевидно не будет.
Ортису кто-то шепнул, что я не просто один из сыновей Первого Инки, но и наиболее вероятный его наследник. Ортис сказал мне, что когда я стану Первым Инкой, я как христианин, буду обязан крестить весь свой народ и искоренить языческие обычаи. Ортис понимает, что на такие вещи народ не пойдёт добровольно, и советует мне применить силу! Я попытался объяснить, что не могу обещать этого сделать. Во-первых, я хоть и уважаю Христа, но я не могу признать все обычаи нашего народа дурными и вредными, к тому же простые люди всё равно не поймут, если им запретят всё то, к чему они привыкли. Если бы я попробовал ввести такой запрет силой, то они бы восстали и пролилось бы море невинной крови. Не думаю, что Христос одобрил бы это. Ведь он сам перенёс столько боли и страданий, да и насильно никого не обращал. Но Ортис не Христос...
Я прочёл Евангелие от корки до корки. Там вовсе не написано ничего про Римского Папу. Почему же тогда христиане уверяли Атауальпу, что все правители должны подчиняться Папе и платить ему дань? Я попросил Ортиса указать мне это место точно, но он не смог. Я понял, что могу быть христианином при том что Ортис для меня не авторитет. Я не могу понять Ортиса. Он, вроде бы, человек умный, и в то же время всерьёз верит, что мы, язычники, представляем для христиан серьёзную угрозу, якобы можем на них напасть и так далее. Неужели он не понимает, что даже если бы мы очень хотели напасть на них, наши скудные силы этого не позволят? Нам бы от их нападения суметь отбиться. Но нет, все логические доводы почему-то на него не действуют. Может, подойти к вопросу с другой стороны? Пошутить над ним?
Мне думается, я зря стал шутить над Ортисом. Когда он в очередной раз стал уговаривать меня признаться, что все восстания в колониях -- наших рук дело, я вместе того чтобы бесплодно спорить, я, пытаясь изобразить самое серьёзное выражение на лице, стал ему поддакивать, говоря, что да, мы проникли там в каждое поместье и стоит только моему отцу приказать, как все мужчины возьмутся за копья и сбросят христиан в море. По-моему, очевидно, что это шутка, ибо если бы мы могли это сделать, то сделали бы это давно. Но Ортис, при всём своём уме и образованности, шуток почему-то не понимает, и даже на этот раз воспринял всё всерьёз, и даже не на шутку испугался за свою жизнь. С большим трудом мне потом удалось убедить его, что я просто шутил. Он сказал, что я поступил нехорошо, ибо смеяться -- грех. Я не понимаю этого. В Евангелии я нигде такого не нашёл, но если это правда, то... что же мне теперь, всю оставшуюся жизнь не смеяться? Правда, Ортис сказал, что этот грех простителен мирянам, только для монахов существует строгий запрет. Но что значит простительный грех? Меня с детства приучили к тому, что если что-то нехорошо, то этого делать нельзя, и никаких оговорок. Христиане же нередко делают вещи которые сами считают дурными, этого я понять не могу. Может, всё дело в том, что Христос требовал слишком многого? Ведь, к примеру, даже если не мстить врагам своим, не гневаться на них всё равно невозможно, ведь наша власть над нашими чувствами меньше чем над поступками. Кажется, это и есть та самая поражённость первородным грехом, о которой говорят христиане. Но я всегда считал гнев в ответ на зло естественной вещью, неужели я неправ? Не представляю, как можно жить иначе...
Христиане требуют, чтобы им позволили устроить диспут с нашими амаута. Я, конечно, изначально чувствовал, что они на этом обожгутся, но раз они так хотят, то что поделаешь. Даже ребёнку лучше дать один раз обжечься, чем всё время следить, чтобы он не сунул руки в огонь.
Беда христиан в одной вещи -- им кажется, что если они знают про Евангелие, то они и про всё остальное знают больше и лучше других. Но в Евангелии нет ни математики, ни науки о правильном государственном устройстве, на которой основано наше государство. Да и как вообще прожить без знаний? Именно для этого и нужны амаута, но Ортис не хочет понимать этого и предпочёл бы, чтобы я, став Первым Инкой, их бы в лучшем случае разогнал. Удивительно, но даже образованные христиане упорно не понимают некоторых вещей. У меня всё-таки теплилась слабая надежда, что наши амаута что-то сумеют им объяснить...
Диспут, как и следовало ожидать, окончился для христиан весьма плачевно. Когда наши амаута стали их экзаменовать по поводу знаний, те показали своё полное невежество в математике, а наши знания о государственном устройстве объявили грехом. Маркос договорился до того, что праведнику, чтобы быть праведником, никакие знания вообще не нужны, а даже и вредны. Тогда наши амаута стали над ним смеяться, говоря, что тогда тот может жить не в доме, для строительства которого нужны знания, а в пещере, и носить не одежду из ткани, а из шкур и т. д. Ну и вообще их здорово обсмеяли, правда, главную шутку приберегли напоследок. Монахи ведь заявили, что урожай зависит исключительно от молитв к Господу. Один из молодых амаута спросил, достаточно ли этих молитв, чтобы починить плотину, и в ответ Маркос сказал, что если Господь захочет, то не только прольёт дождь на поля безо всяких плотин, но и море заставит отступить, дабы его верные сыны могли пройти посуху. "Знайте же, что без воли Господа никого не замочит ни единая капля!" -- патетически закончил он. Не знаю, что на этот счёт думал Ортис, но вслух он не возражал. В ответ он услышал только смех, а некоторые молодые амаута стали о чём-то между собой сговариваться. Потом один из них подошёл ко мне, и спросил, можно ли наглядно доказать монахам, что они не правы. Я согласился, но ещё не знал, что они затеяли. Ортис стал спрашивать, почему они не верят в силу молитв, и получил ответ, что бесполезно молиться о том, о чём люди могут позаботиться и сами, обращение к богам нужно делать только в самом крайнем случае.
Потом на обратном пути молодые амаута перекрыли ручей, монахи рискнули пойти по сухому дну, и их тотчас же накрыла волна, пущенная с плотины. Молодые амаута со смехом выскочили их своего укрытия и сказали: "Воля божия". Я тоже смеялся, до того потешно выглядели мокрые монахи, грозившие язычникам адским пламенем, потом Маркос сказал, что если я не прекращу своего смеха, и не накажу тех, кто дерзнул их так оскорбить, то меня тоже после смерти поджарят. Но я не мог сдержаться, до того всё это было забавно. Однако смех смехом, но теперь я сожалею об этом поступке. Кажется, монахи на меня теперь в обиде, тем более они думают, что я заранее знал о том, что затеяли молодые амаута, тем более что я их не наказал. Ну не мог же я сделать этого после того, как неосмотрительно согласился на шутку и потом так открыто смеялся!
На следующий день у нас опять был с Ортисом неприятный разговор. Поначалу он долго увещевал меня на тему греховности содеянного, и я в ответ попросил у него прощения, ибо и сам чувствую, что шутка зашла слишком далеко. На это Ортис ответил, что прощает меня, однако говорит, что, будучи христианином, я должен буду очень сильно изменить свою жизнь и подробно описал, что именно я, по его мнению, должен сделать. Пока я не избран Первым Инкой, я, конечно, не могу запретить и уничтожить "университеты колдовства", он это понимает, но, будучи христианином, я не должен участвовать в языческих церемониях. Я ответил, что простой человек может пропустить церемонию и остаться в день поклонения предкам дома, но если это сделаю я, то решат, что я отрёкся от моего народа, а на это я пойти не могу. Ортис понял или сделал вид, что понял, однако сказал, что после каждой такой церемонии я должен проводить время в сердечном сокрушении, отмаливая свой грех. Этого я понять не могу. Если что-то дурно, то я не должен делать этого, но наши обычаи я дурными не считаю. Конечно, Ортис считает иначе, но какой смысл делать что-то, а потом в этом раскаиваться? Когда человек делает что-то в случае, когда у него нет другого выхода, он не может быть виноват! К тому же мне совсем не хочется провести свою жизнь в сердечных угрызениях. Ортис говорит, что в противном случае за поклонение идолам меня ждёт вечная мука в аду, ведь христианин, не раскаявшийся в своих грехах, обречён на это. Тогда я сказал, что лучше не буду христианином, ведь отречься от своих предков -- всё равно что наизнанку вывернуться. На это Ортис сказал, что уже поздно, я стал христианином уже в тот момент, когда меня крестили. Но как же так?! Ведь со мной это проделали ещё ребёнком, моей воли не спрашивали и тем более никто не предупредил меня о столь страшных последствиях, да и мог ли я тогда что-то понять, ведь я даже имя, данное мне при крещении, забыл. (Кстати, теперь я знаю, что меня назвали тогда Диего и теперь Церковь молится за меня)