Четвертый же человек, оперевшись о пику, наблюдал за игрой братьев. Он ни разу не шевельнулся, не издал ни звука. Все это время он стоял с опущенной головой. Теперь он медленно поднял ее и взглянул в лицо Бранду. В первый раз посланник затрепетал. Было что-то жуткое в этих глазах - о чем он не раз прежде слышал, но чему никогда не верил, - в немыслимо черных зрачках, в ослепительном, как свежевыпавший снег, белке, что заключал черноту зрачков в страшный сияющий ореол наподобие краски вокруг железного набалдашника на щите. Глаза эти мерцали, словно лунный блик на металле.
- Как же король Элла и христианские жрецы решили казнить старика? - негромко, почти мягко осведомился четвертый из Рагнарссонов. - Полагаю, ты скажешь нам сейчас, что они быстро с ним сладили.
Страшась теперь лукавить, Бранд отвечал просто и правдиво:
- Они бросили его в яму к гадюкам, в змеиный погреб, orm-garth. Мне известно, что там у них что-то не сладилось - сначала змеи никак не могли укусить Рагнара, потом, как мне сказали, он сам начал кусать и убивать их. Но в конце концов они все же сумели укусить его. От этого он и умер. Смерть была медленной, и на теле не осталось ни единой отметины от оружия. В Вальгалле не смогут им гордиться.
На лице человека со странным взором не дрогнул ни один мускул. И вот наступил миг ожидания, бесконечный миг ожидания. Воины сверлили его своими взглядами, гадая, выкажет ли он свое отношение к услышанной вести, обнаружит ли изъян в выдержке, как то произошло с его братьями. Но этого не случилось. Наконец он расправил плечи, выпрямился, отшвырнув пику, на которую опирался, ближайшему к себе викингу, заправил под перевязь большие пальцы и приготовился говорить.
Внезапное урчание, которое издал тот самый наблюдатель, обратило на него всеобщее внимание. Не говоря ни слова, он приподнял пику, которую в него только что бросили. На ее прочном ясеневом древке видны были бороздки, отметины, оставленные неистовым сжатием. Воины одобрительно загудели.
Бранд поспешил воспользоваться замешательством, заговорив первым. С задумчивым видом покрутив ус, он промолвил:
- Но потом случилось еще кое-что…
- Говори.
- Уже покусанный змеями, в последние мгновения перед смертью, Рагнар заговорил. Они, конечно, ничего не поняли, ибо говорил он на нашем языке, на norroent mal, но кто-то расслышал эти слова, передал другому, а в конце концов, по счастью, дошли они и до моих ушей. У меня и впрямь нет ни приглашения, ни грамоты, как ты только что сказал; а все-таки мне пришло в голову, что тебе могло бы быть любопытно это узнать…
- И что же сказал старик, когда умирал?
Голосом громким и звонким, облетевшим все помещение, как герольд, возвещающий о приближении недруга, Бранд возвестил:
- Он сказал: "Gnythja mundugrisir efgaltar hag vissi".
В этом случае переводчика не потребовалось. Все присутствующие знали, что сказал старый Рагнар.
"Если б поросята узнали, как издох старый боров, как бы они захрюкали!"
- Вот потому я здесь без приглашения! - громко и яростно прокричал Бранд. - Хотя многие твердили мне, что это может мне дорого обойтись. Но я - человек, которому ублажает слух хрюканье. И я пришел, чтобы увидеть поросят. А если верить людям, вы и есть те самые поросята. Ты, Хальвдан Рагнарссон, - он кивнул человеку с ножом. - Ты, Убби Рагнарссон, - взмах в сторону второго игрока в шашки. - Ты, Ивар Рагнарссон, которого все узнают по цвету волос. И ты, Сигурд Рагнарссон. Понимаю теперь, почему люди называют тебя Orm-i-auga, Змеиный Глаз… Я не рассчитывал порадовать вас этой вестью. И все же, надеюсь, вы согласитесь, что ее нужно было до вас донести.
Теперь уже все четверо были на ногах и глядели на него в упор. От притворного безразличия не осталось и следа. Они закивали, показывая, что вполне осознали смысл сказанного. Мало-помалу лица всех четырех стали складываться в гримасу, обретая при этом совершенно одинаковое выражение и заставляя впервые уверовать в то, что все четверо - братья, одна семья, сыновья одного отца. Сверкнуло четыре одинаковых оскала.
В те дни у монахов и прочего монастырского люда была такая молитва: "Domine, libera nos a furore погтаппогит" ("Господи, избави нас от неистовства норманнов"). Глядя сейчас на эти лица, любой здравомыслящий монах немедленно бы добавил: "Sed praespere, domine, a humore еогит" ("Но особенно, Господи, от их веселья").
- Да, эту весть ты должен был до нас донести, - произнес Змеиный Глаз. - И мы благодарим тебя за это. Поначалу мы решили, что ты, возможно, желаешь что-то от нас утаить. И поэтому ты мог подумать, что мы не очень с тобой любезны. Но слова, которые ты произнес в конце… О, то был голос нашего отца. Он знал, что кто-то должен их услыхать. Он знал, что кто-то донесет их до нас. И знал, что мы станем делать. Правду я говорю, мальчики?
Взмах руки, и кто-то выкатил вперед здоровенную колоду, спиленный дубовый пень. Все четверо поднатужились, и колода с грохотом встала на пол. Сыновья Рагнара обступили ее и обвели взглядом своих воинов. Затем каждый поднял ногу и водрузил ее на колоду. Теперь, следуя правилам ритуала, все четверо заговорили одновременно:
- Мы поставили ноги на эту колоду и во всеуслышание клянемся, что…
- …покорим Англию, чтобы мстить за нашего отца, - так сказал Хальвдан.
- …пленим короля Эллу и казним его страшными пытками, - то были слова Убби.
- …поразим всех английских королей и сделаем их своими вассалами, - произнес Сигурд Змеиный Глаз.
- …обратим нашу месть на черных ворон, христианских жрецов, что измыслили orm-garth, - сказал Ивар.
Закончили же они вновь сообща:
- …если же отступим мы от этих слов, пусть отвергнут и презрят нас боги Асгарда, чтобы не встретиться нам с отцом нашим и предками в их чертогах…
Как только они умолкли, мутное от дыма пространство наполнилось ликующим ревом, что издал в унисон весь пиратский флот - четыре сотни глоток ярлов, знатных дружинников, шкиперов, рулевых. А снаружи рядовые обитатели их шатров и палаток в радостном исступлении поздравляли друг друга ударами по плечу. Они знали, что решение принято, что замышляется большое дело.
- А теперь, - возвысил голос Змеиный Глаз, перекривая толпу, - втащите-ка столы, уставьте их снедью. Не может сын наследовать отцу, пока не отопьет похоронного эля. И мы справим арваль, будем пить, как герои! А утром мы поднимем на ноги воинов, снарядим корабли и пойдем на Англию, которая отныне никогда не сможет ни забыть нас, ни уплатить нам свой долг!.. Но сейчас мы будем пить. Садись и ты. чужеземец, отведай наших харчей и поведай нам, что еще знаешь ты о нашем отце. Когда Англия станет нашей, мы приглядим там тебе теплое местечко.
* * *
А далеко-далеко от тех мест Шеф, смуглый паренек, пасынок Вульфгара, лежал, уткнувшись головой в убогий соломенный тюфяк. Туман все еще стелился по сырой земле Эмнета, и одно лишь тощее латаное одеяло оберегало от него Шефа. Внутри срубленного из добротного леса дома спал его отчим, Вульфгар, обласканный, а может быть, и любимый его матерью, леди Трит. В соседней от родителей комнате спал в теплой кровати Альфгар. Там же спала Годива, дочь Вульфгара, прижитая им от наложницы. Чем только не ублажали они желудки после возвращения домой Вульфгара - вкушали жареное и вареное, печеное и настоянное, гусей и уток с фенов, щук и миног из речек.
Шеф же съедал ржаную кашу и отправлялся в одинокую хибарку близ кузницы, где он работал, чтобы его единственный друг мог перевязать ему свежие рубцы. Теперь он метался в объятиях сна. Если только это можно было назвать сном.
* * *
Где-то на краю мира увидал он темное, освещенное разве что багровым небом поле. На поле в беспорядочные кучи были свалены шкуры, лоскутья ткани, скелеты; через прорехи некогда роскошных нарядов проглядывали черепа и ребра. Вокруг куч, подскакивая, роилось полчище птиц. То были огромные черные птицы с черными клювами; они с бешенством вонзали клювы в глазницы, долбили ими по костям в надежде оторвать лакомый кусочек мяса или мозга. Но все тела были общипаны уже несметное количество раз, кости рассохлись; и тогда птицы, громко каркая, начинали клевать друг друга.
Вдруг они прекратили возню, угомонились и плотно обступили место, где стояли четыре черные птицы. Они слушали их, а те каркали. И все более громким, все более зловещим становилось с каждой минутой их карканье. Вдруг вся стая вмиг поднялась в воздух, взметнулась в багровое небо, плотно сомкнула ряды, потом накренилась разом, будто единое существо, и припустила к нему, к Шефу. Прямо на него устремился вожак; он уже видел его не ведающее пощады немигающее око, клюв, нацеленный ему в лицо. Шеф знал - тот не отступит. Но он не мог шевельнуться; что-то тяжелое и неподатливое навалилось ему на руку, и вот уже буравит черный клюв студенистую мякоть его глаза.
* * *
Шеф вздрогнул, застонал и проснулся. Одним прыжком вскочив с тюфяка, вцепившись в свое тонкое одеяльце, он приник к дыре на стене своей халупы, вглядываясь в занимавшийся над болотом рассвет.
- Что стряслось, Шеф? Что тебя так напугало?
С минуту он не мог ничего вымолвить в ответ. Наконец, не понимая, что говорит, он сказал так, словно бы закаркал:
- Вороны! Вороны! Я вижу полет воронов!