Глава 7.
Хорошо воевать, когда никто под руку не лезет. Затемно разведка вперед уползла. Зацепились за передний край немцев, ракету дали. Снегирев сразу три танка вперед двинул. Противник заградительный огонь ведет, только шалишь, с закрытой позиции в движущийся танк бронебойную болванку засадить – это из области чудес, а их не бывает. И утюжили наши "Климы Ворошиловы" позиции вермахта нагло и безнаказанно. Раскатывали в блин пулеметные гнезда, перепахивали траншеи вдоль и поперек. Сила солому ломит – отошли немцы. Мы у них на плечах до самой околицы деревеньки Ивановки добрались, когда разрывы на поле другими стали. Подтянули сюда скорострельные орудия – пятнадцать выстрелов в минуту. Лупят, как из пулемета, каждые четыре секунды разрыв. Калибр приличный – восемьдесят восемь миллиметров. А в батарее шесть стволов, и один КВ уже закружился волчком, левая гусеница перебита, уходят катки в сырую землю по самую ось. А увязнет – сразу сожгут.
- Первый батальон! В атаку! Полундра! – пошли родные, но это недалеко, до первого пулемета, а их там, в блиндажах, много натыкано.
Точно, залегли, но ползут. А орудия уже сменили бронебойные снаряды на осколочные, и бьют прямой наводкой по залегшей пехоте. Второй батальон по широкой дуге деревню обходит, да не успеют они, не уцелеет никто на поле.
- Все работы отставить, к бою!
Два танка у нас в резерве. Не на этот случай, нам еще на станцию врываться, на платформу Лигово, и там стоять насмерть, пока на нее бронепоезд не зайдет с десантом, а там можно и умирать. Но только если козыри беречь до конца игры, можно дураком остаться. Есть время собирать камни, и время кидаться ими.
- Пошли, - говорю. – Дыхание берегите, но от танков не отставайте, они медленно поедут. Вперед.
Зажгли немцы танк, загорелся. Черный дым от солярки и масла.
Огонь, разрыв, осколков свист. Я рад пехотной доле. Я в землю врыт, а вот танкист – горит в открытом поле. Горит танкист, танкист горит – как звездочка сияет, а полк лежит, к земле приник, а полк не наступает.… Но ротный громко скажет: "Встать! И не ложись обратно!", добавив что-то там про мать, про родину, понятно. И вот уже пехота прет, пехота во весь рост встает, идет, в крови скользя, пехота падает и мрет, но все-таки идет вперед, остановить нельзя.
А мы-то избами были от артиллеристов закрыты. Пока им наблюдатели про нас сказали, пока они с командованием связывались, один из наших танков резерва прямо через сарай на улицу деревни выехал. Что, вы нас не ждали?
А мы приперлись.
Драку заказывали? Нет, не заказывали? Плевать – будет.
Сошлись мы в рукопашной. У них винтовки "Маузер", у нас – системы Мосина. Всем затворы надо дергать, обоймы менять, ствол петли чертит, прицеливаться некогда - убьют. Так что я со своим пистолетом был король - бил с пяти шагов на выбор, народ ко мне прижимался, щетинился во все стороны штыками. А артиллеристы стреляют еще. Второй танк нашей хозчасти пошел в атаку, сметая заборы. Вот оно, немецкое орудие, универсальное, и зенитное, и противотанковое. У солдат вермахта тоже установка на победу – решили в упор стрелять. Только откинул голову назад командир орудия, снайпера пограничники отметились. Все, пушки наши. В рукопашной немцы слабее нас будут. У них жизнь была вольная, сытая, можно было хоть в Америку уехать, хоть в Африку. Поэтому злости в них еще не было. Повоюют годик-другой - появится.
- Командирам рот доложить о потерях! – это Снегирев.
Ко мне подходит.
- Что делать будем?
- Врать да время тянуть, - высказываю свое мнение. – Танков у немцев нет, здесь мы короли. Нам бы еще десяток танков, - вздыхаю.
Двадцать тысяч их было у Красной Армии, и все они были Гошей Жуковым загублены. Почему им? Родной, ты в учебник посмотри – 22 июня 1941 года Жуков Г. К. был начальником генерального штаба, и за ее позорный разгром отвечает лично, от того дня и во веки веков. И как бы его дочки и холопы не изворачивались – ему от этого никуда не деться. А через три месяца мы сидим в пригороде Ленинграда, рядом с танковым заводом тяжелых танков, единственным во всем мире, и танки поштучно считаем. Эх, поймать бы мне еще одного стратега – живому бы печень вырезал.
Командиры рот стали подходить. Опять надо структуру менять. Первая рота - морские пехотинцы. Первые взвода в трех ротах - тоже они. И все. От бригады батальон за четыре дня остался из четырех рот. Комбат ополченцев стал взводным третьей роты. Надо же, он тоже все еще жив.
- Товарищи! Последние метры нас отделяют от станции Лигово! – это комиссар нашелся.
- Примерно две тысячи последних метров, - говорю. – Интересно, сколько это будет в последних дюймах?
Мы здесь никого не хороним, тела штабелями складываем и все, но комиссару я бы выкопал стандартную могилку. И даже закопал бы ее вместе с ним, можно и живым. Почему я так его не люблю? Наверное, злюсь без причины, или завидую, у него-то точно анкета в порядке...
- Снегирев…- говорю.
- Знаю, - тот отвечает. – Сегодня доложу, что ведем бой на подходах. Завтра сдам два помятых орудия и сообщу, что ведем бои в деревне. А через два дня порадую командира - вышел к Урицку, бригады нет, прошу смены.
- Научил я тебя врать, - улыбаюсь в сумерках, куда время-то девается, не понятно.
- Учитель, - веселится Снегирев. – А до майора НКВД я, по-твоему, честно дослужился? Спой мне про обрез стальной, да коня вороного, а то каждый ее по своему пересказывает…
Через час восьмая санитарная рота к нам подошла, повязки сделали настоящие, раненых увезли, нас чаем напоили. Мы их салом угостили и печеной картошкой. Мне две девы прямо сказали, что на все согласны, но я тактично отказался, сославшись на усталость после боя. Они не расстроились, к танкистам пошли. Затихла бригада. Интересно, Снегирева поймала какая-нибудь краса-девица?
Прилег на минутку, с мыслью, что посты надо через полчаса проверить, и проснулся только утром. Проснулся, это так, оборот речи. Разбудили – точнее будет. На улице стоял мат, перемат, забористый такой, требовательный. Но первым делом – в туалет, руки помыть. Минут десять прошло, а они все еще лаются. И Снегирева слышно. Вот этот пассаж из сексуальной жизни лошадок и педерастов он у меня позаимствовал. Надо идти разбираться. ****ь, стратеги пожаловали.
На улице стояли – штабной чин из армии, комиссар из армейского политотдела, свита, судя по блокнотам в руках, журналисты и кинооператоры с камерой. Всю эту стаю притащил комиссар бригады, уцелевший полковник. Вот же вошь тифозная, он же нас только что всех убил.
Снегирев тоже это понимал, и крыл этих тварей матом, на чины не взирая.
Я сразу к снайперам кидаюсь. Даю им задание - танки от медсанбата и топливозаправщик вернуть на завод. Самим вернуться в цитадель. На четыре бесхозных "КВ-2" все особые отделы сбегутся - и дивизии, и армии, и фронта. Всем будет интересно - где мы их взяли. Без всякого на то разрешения штаба фронта.
Так мы остались без танков. Заодно они у нас и четыре исправных немецких орудия утащили. Кочумай, морская пехота! Удалось нам утаить два десятка немецких пулеметов – и все. Правда, высокое начальство водки пообещало, только никто ему не поверил. Отучила нас жизнь от доверчивости. Земля – крестьянам! Да неужели?
Мне пограничники из сводного взвода сигнал подали – ушли танки.
Одной головной болью меньше.
Дальше все, как всегда – полковнику благодарность, бригаде приказ – завтра быть в Урицке. И чтобы никто эти слова за шутку не принял, к нам приехала заградительная рота полностью укомплектованная, с новенькими пулеметами. Комбригом назначили последнего флотского капитан-лейтенанта из Военно-медицинского училища, что в Кронштадте, больше никого не осталось. Комиссар в командиры не рвался, хоть и был самым старшим по званию.
Вообще, армейские и флотские звания ничего не значат. В Красной армии приоритет имеет должность. Маршал Кулик всего армией недавно командовал, да и то отстранили, а генерал армии Жуков Гоша рулил целым фронтом, где таких армий было несколько. И никого это не удивляло, подумаешь невидаль. Совершенно непричастному к армии человеку могли звание дать – маршалы Советского Союза Берия и Булганин оба из карателей, вряд ли они бы смогли самостоятельно хоть ротой командовать, а звание военное – выше не бывает.… Из той же плеяды никогда не воевавших полководцев генерал-полковник авиации конструктор Яковлев. Тысячи их было, генералов, никогда не видевших фронта…
А на станцию нам идти придется. Всегда надо людям давать последний шанс. Даже если это не совсем люди.
- Строй роту, - говорю командиру пулеметчиков.
Хмыкнул он, но скомандовал.
- Нужны добровольцы. На станцию мы войдем, но ее надо еще и удержать. Там ни один пулемет лишним не будет. Есть желающие? Три шага вперед!
Строй стоит недвижим. Им и так повезло, они элита, они в атаку не ходят – других гонят. А тут приходит какая-то окопная крыса, материал расходный, и чего-то бубнит непонятное. Надо тебе станцию удерживать – так удерживай. Не справишься – вот тогда и пулеметчикам будет работа, отступающих расстреливать.
Ладно, ребята, не знаете вы, с кем связались.
Прошли мы по периметру, сняли часовых. Минус четыре. У трех сортиров за час девять. Холодно, пора в хаты заходить. Один прямо с крыльца пристроился малую нужду справлять, значит, когда дверь скрипнет, никто не удивится. Пошли. Шестеро нас. И у Снегирева шестеро. И еще две ударных группы. Все пограничники, все с первого дня воюют. Мы сами из заградительного отряда, нам конкуренты не нужны.