Явился немец, подполковник, с нормальным переводчиком. Предложения у них были простые, как коровье мычание. Мы сдаем оружие, обещаем не шалить, и нас всех отпустят по домам, даже в плен брать не будут. А всех желающих запишут в немецкую армию с сохранением звания. Вот как.
В это время под нашими ногами явно качнулась земля. Все старались выглядеть невозмутимо, только я радостно захохотал.
- Привет нам от комдива и Балтийского флота! Главный калибр крейсера "Максим Горький" ведет огонь!
Сделал вид, что прислушиваюсь, и добавил:
- И еще эсминец! А потом подойдут оба линкора, и те из вас, кто останется жив, будет завидовать мертвым.
Запугал я их. Дрогнули. Спросили о наших условиях освобождения пленных.
- Перерыв на тридцать минут, надо запросить вышестоящее командование, - говорю им.
И мы уходим.
Собрали командиров на военный совет. Я попросил слово.
- Бомбардировка Ленинграда немцам удалась. Зенитная оборона не справилась с защитой города. Там массовые пожары и сгорели склады имени Бадаева. Город остался без стратегических запасов продовольствия. Но до конца навигации еще больше месяца, и если каждый день доставлять в Ленинград всего по десять барж с продуктами, то ничего страшного не произойдет. Народ и партия едины, обком примет меры. Тем не менее, я спрашиваю всех - куда нам лучше прорываться? В Ленинград или на восток?
Мой пассаж никого не обманул, народ был грамотный, все привыкли к декоративным оборотам речи: народ и партия едины, Сталин - вождь, советский народ - индейское племя вождя, молчаливое и послушное, с томагавками наизготовку....
Догадались люди – еда сгорела, будет голод. Тут многие хлебнули несытой жизни в начале тридцатых, опыт был. На Украине, житнице страны, с голода людей ели. Все армейцы хотели уходить на восток. Дорога им предстояла трудная, по болотистой местности до самого Волхова, до городка Глажево. Или Бережков. Договорились так – немцы их не преследуют, а мы отпускаем пленных. Первая дивизия НКВД, три с половиной тысячи человек, с тремя уцелевшими танками и разнообразной артиллерией пойдет к Шлиссельбургской крепости. Там наш заградительный отряд, на месте определимся - как жить дальше.
Представитель вермахта на наши условия неожиданно легко согласился, и даже предложил немецкое сопровождение до Шлиссельбурга, во избежание ненужных инцидентов, дипломатично высказался он. Понятно, если на нас нападут, мы можем что-нибудь важное отбить. Например, Синявинские высоты. Сейчас, пока немцы по уши в землю не закопались, это было еще возможно. А потом советские генералы положат там сто двадцать тысяч человек, абсолютно бездарно и напрасно, без всякого толка. Одна из кровавых пашен войны. Жатва идет полным ходом. Да здравствует этот народ….
Пехотинцы собрались быстро, за час. Мы им отдали всех уцелевших лошадей. Помахали им вслед, а тут немцы преподнесли нам сюрприз.
- Мы вам предлагаем интернирование в нейтральную страну – в Швецию. Шведское правительство не возражает. У них уже есть советские эмигранты, все они отличные работники, обзавелись семьями, – заливается соловьем немец.
- Вранье! – рубит Некрасов.
- Нет, это наши войска с острова Ханко, кого к шведскому берегу прибило, - уточняю, - история известная.
Мне-то другого варианта и не надо! Заберем золото, сплаваем в Ленинград, заберем девчонок, устроимся с комфортом в нормальной нейтральной стране. Мне можно сразу будет со шведским видом на жительство ехать в Карелию и выяснять – переход постоянно работает, или меня случайно в прошлое выкинуло? И никаких столкновений с почти родным НКВД.
- Крепость мы не сдадим. Кто захочет в ней остаться – тот останется, - говорю.
Переводчик головой кивает, согласен. Интересно, в каких он чинах, что так легко может решения прямо на месте принимать?
- И нам надо двое суток. Заберем членов семей из Ленинграда. И личное имущество, - уточняю.
Немец не возражает. Он нам козырнул, мы ему - идиллия, прямо как в 39 году, на совместном советско-немецком параде в Бресте, в честь победы над Польшей. Чешский броневичок с тевтонским крестом на боку перед нашей колонной катит, военные регулировщики всех встречных заранее по сторонам разгоняют – идет дивизия НКВД по дороге прямо к родной цитадели.
Мы с майором едем на дважды трофейном французском автомобиле марки "Рено". Сначала немцы его у хозяев увели, а сейчас и мы у немцев. За рулем один из моих бойцов, рядом с ним начальник штаба дивизии, тоже майор НКВД, и оба на меня навалились.
- Да какая Швеция! Да нас расстреляют!
- Вы никому не говорите – никто и не узнает.
- Да уже вся дивизия знает!
- В нашей дивизии доносчиков нет, - говорю уверенно, так, что даже они мне поверили.
Это у чекистов-то, где вечером сесть и написать рапорт, что делали твои товарищи в течении дня – норма жизни. С другой стороны – это же не донос? А информация к размышлению для начальства, а то оно, начальство, совсем размышлять перестанет. И закончится все это очередным кровавым безобразием.
- Соберемся все в крепости и определимся. Кто захочет уехать – пусть уезжает. Вопрос серьезный – каждый должен решать его сам. Взвесив все доводы "за" и "против". Только такой шанс – выскочить из войны – мало кому давался. Нам и французскому флоту. И то англичане сразу стали союзников сходу бомбить. А мы можем тихо исчезнуть, и никто об этом не узнает. Спишут нас в потери вместе со всей армией, и больше ни разу не вспомнят. С июля два миллиона человек погибло и в плен попало, и никому они на хрен не нужны, - огрызаюсь я на них.
И сейчас еще под Киевом грянет, а потом под Харьковом, а потом – Вязьма, и кадровая Красная Армия исчезнет. А воевать четыре года будут простые мобилизованные ополченцы, от пионеров до пенсионеров. Ну, и крестьяне, куда же без них. Других людей нет у товарища Сталина. Счастьеносца, по определению акына всех времен и народов Джамбула. Он еще не сказал своей знаменитой фразы: "Ленинградцы – дети мои!", но я уже отрекаюсь от подобного папы. Пусть меня лучше Донской усыновит, будем с ним вечерами по-семейному чай пить в Стокгольме.
В Шлиссельбурге прямо на ходу встретились с комендантом и заключили небольшое частное соглашение. Они не стреляют по нам, мы разрешаем им пользоваться портом и верфью. Если к нам прибудет начальство, мы поднимаем красный флаг. Немцы поступают так же. Пользуясь случаем, мы в немецком военном магазине на их деньги скупили весь сахар и табак. И все равно денег осталось почти рюкзак. Подумал я, и отдал их нашему переводчику – ему пригодятся, а нам ими только печку топить, в Швеции рейхсмарки, как и рубли, никому не нужны. Сначала переправили всю технику, к нам на марше окруженцы прибились, их мы вместе с артиллерией и зенитными пулеметами сразу через Неву в Петрокрепость переправили. Командование поинтересовалось – как дела в Шлиссельбурге? Мы начальству доложили - в городе немцы, цитадель наша, и так будет всегда. Цитадель не сдается.
Потом переправили на остров всех бойцов. Чуть больше трех тысяч нас осталось. На последней барже отправились и мы, майоры со штабом, рота разведки дивизии, связисты, мое отделение. Уходили с левого берега, и такая тоска была на душе, что и водкой не зальешь. Как так? Куда исчезла армия? Тысячи три ушло на восток, батальон – на наш берег Невы, мы к себе, а остальные-то где? Мы их в бою и не видели. Поднимите мне веки, покажите мне бесстрашных героев….
Гляжу, у всех настроение ниже плинтуса. Сошли на пристань, руку поднимаю - отделение, стройся! Первая четверка в колонне есть. За нами дивизионная разведка встает, встряхнулись, заместитель комдива в голову встает, знамя бы нам, да нет у нас его, один приказ о формировании и все.
- Песню запевай!
Это правильно. Мы хорошо бились, достойно. Как ребята Власова под Киевом. Как танкисты Катукова под Мценском. А мы здесь – под Шлиссельбургом.
И понимаю – а запевать-то мне. Приплыли, однако. Мой репертуар не строевой. Классика, выручай залетного.
- Эх, яблочко, куда ты котишься, попадешь в губчека, не воротишься!
- Эх, не воротишься! – грянуло за спиной.
- А я бедненький, да несчастненький, развалился я, да на частеньки! Развалился я, да на кусочечки, проночуй со мной – хоть полноченьки! Поночуй со мной, хоть согреюся, на тепло твое я надеюся! Эх, яблочко, да ты неспелое, приходи на сеновал, коли смелая!
И мы идем, печатая шаг. Пыль всех дорог скрипит под сапогами. Нет в цитадели ворот, просто вся дорога от причала простреливается двумя зенитными батареями. Чужие здесь не ходят. А хорошо бы сейчас – ворота настежь, и девушки платочками машут.
Кочумайте, россияне.
Стоит на входе комитет по встрече – полковник Донской, быстро люди на войне в званиях растут, если живыми остаются, майор Снегирев, два, нет, три лейтенанта НКВД – комсорг наш, Капкан и Меркулов. У всех на груди новенькие награды. И правильно – есть за что давать. Астахов, глупый щенок, чуть ли не подпрыгивает от радости, а командиры зубами скрежещут, сейчас будут на мне их остроту проверять. А мы, равнение направо, церемониальным, марш! Хорошо Некрасов нас в цитадель завел, все зенитчицы будут наши. Девки героев любят.
Меня сразу в штаб утащили. Одно хорошо – все мое отделение в полном составе в приемной засело во главе с Капканом. А у того пулемет привычно лежит на коленях, деталь экипировки. Кажется, он с нашими бывшими блатными нашел общий язык.
- Это что за разговоры об интернировании? – сразу взял быка за рога Снегирев.
- Обычная дезинформация с целью введения в заблуждение противника, - говорю спокойно. – Давайте у всех присутствующих возьмем стандартные подписки о неразглашении государственной тайны, и продолжим совещание.